Сергей Снегов - В полярной ночи
— Седюк, Михаил Тарасович, главный инженер медного. Лешкович, Валериан Александрович, начальник мехмонтажа, самый знаменитый в Ленинске человек. Вам, Михаил Тарасович, придется много потерять крови в битвах с мехмонтажниками, поэтому я опишу вкратце их признанного главу. Вы имеете дело с человеком, который прежде всего выпаливает «нет» или «да», а потом интересуется: «А в чем, собственно, дело?»
— Не ври, не ври, Ян! — запальчиво закричал Лешкович. — Это ты со зла на меня!
— Обратите внимание на его бородку, — неумолимо продолжал Янсон. — Она у него не для украшения, а для дела: во-первых, внушает незаслуженное уважение к ее обладателю, во-вторых, заменяет на ветру кашне. Главное ее достоинство — не требует стирки в прачечной, чем выгодно отличается от белья. На монтаже Валериан Александрович цепляется бородкой за крюки, чтоб не упасть.
Лешкович, весело смеясь, пытался вставить в речь Янсона хоть словечко, но тот хладнокровно отводил все его попытки. Седюк открыл в Лешковиче еще одну забавную особенность — у него при разговоре смешно подергивался кончик большого, неправильного носа.
— В работе Валериан Александрович великий экспериментатор, — продолжал Янсон. — Он готов провалить любой план, лишь бы что-нибудь начудить с конструкцией. Чертежи, присланные из проектной конторы, переделываются сверху, снизу и с обратной стороны. Обратную сторону Валериан Александрович любит даже больше: она чистая, это вдохновляет на творческие изыскания. Главная особенность, отличающая эксперименты Валериана Александровича от экспериментов всех людей на земле, — та, что они неизменно не удаются. Последнее его достижение в этом отношении — подъем паровоза, упавшего под откос, двадцатитонным паровым краном вместо сорокапятитонного. Все окончилось сравнительно благополучно: людям удалось отбежать в сторону, когда кран рухнул на поднимаемый паровоз, а сам Валериан Александрович побил рекорд прыжков в высоту, спасаясь от падающей на него стрелы крана.
— Немножко перестарались, — признался смущенный Лешкович. — Потом еще два дня мучились. Зато я узнал, что стрела нашего двадцатитонного крана выдерживает тридцатитонную нагрузку, нужно только хорошо укрепить самый кран. Конечно, это был технический риск. Но когда-нибудь его результаты пригодятся.
— Пригодятся! — презрительно фыркнул Янсон. — Кому пригодятся — тебе или прокурору? Вы знаете, — сказал Янсон Седюку, — техническое творчество уважаемого товарища Лешковича изучается пока не столько благодарными студентами, сколько неблагодарными следователями. Они никак не могут понять, что это за штука, которую Валериан Александрович называет техническим риском.
— Ну и что же? — закричал Лешкович. — Их дело — проверять, мое дело — работать. А теперь я обрисую вам Яна Эрнестовича Янсона! — сказал он радостно. — Чтоб не говорить о нем плохо — он мой лучший друг, — я скажу только одно: Ян — трепло!
— Фи, Валериан! — поморщился Янсон. — Какая некультурность!
— Трепло! — воскликнул Лешкович. — Я тебя знаю, ты ради красного словца самого себя не пощадишь. Когда тебя поведут вешать, — а тебя непременно повесят, — ты по дороге на эшафот опубликуешь пять новых острот и расскажешь веселый анекдот о веревке, которую тебе набросят на шею. Попросите Яна рассказать вам о других людях, — обратился Лешкович к Седюку, — вы увидите, он забудет работу, еду, — а поесть он любит, — и с наслаждением примется перемывать чужие косточки. Правда, когда речь заходит о высоких начальниках, наш дорогой Ян Эрнестович прикусывает язычок, в оценке их он соблюдает благородную осторожность, это его главная слабость. Седюк засмеялся.
— Я здесь человек новый, никого не знаю, мне как раз интересно услышать о людях, с которыми придется работать.
Своих новых знакомых Седюк слушал с интересом. Оба ему нравились, особенно Лешкович — он словно излучал веселую, жизнерадостную энергию. Рядом с хмурыми, суровыми людьми, ставшими обычными после первых месяцев войны, этот человек казался осколком довоенного времени. Он, по-видимому, был завзятым курильщиком: возле его тарелки на столе лежала зажженная папироса, проглотив две-три ложки супа, Лешкович жадно затягивался и выпускал носом дым, оседавший в бороде и державшийся там несколько секунд после каждой затяжки, а затем снова хватался за ложку.
Седюк обратился к Лешковичу:
— Я не помню, вы были на вчерашнем заседании техсовета?
Янсон громко засмеялся, а Лешкович негодующе фыркнул:
— На заседании? У меня есть поважнее дела, чем просиживать брюки на заседаниях.
— Дело в том, — пояснил Янсон, — что Лешкович принципиальный враг всех заседаний. У него есть папка, куда он складывает все неудовлетворенные вызовы. Числом их он измеряет свои успехи в жизни. Если при встрече он скажет вам неожиданно: «Две тысячи сто восемьдесят пять», — то не пугайтесь, ничего страшного не случилось, просто он гордится очередным достижением: состоялось две тысячи сто восемьдесят пятое заседание, на которое он не пошел.
— И скажу! — свирепо огрызнулся Лешкович. — Я как-то в поезде сосчитал, что сэкономил семь месяцев рабочего времени на том, что не ходил на заседания. Я не богач и не бездельник, чтобы разбрасываться таким временем.
Янсон подождал, пока Седюк принялся за суп, и деловито поинтересовался:
— Так с кого начнем? Людей здесь много. Кто вас особенно интересует?
— А все те, с которыми мне придется работать, — повторил Седюк.
— Тогда давайте с начальства, — предложил Янсон.
И он заговорил неожиданно серьезно и вдумчиво, чуть по-лекторски. Удивленный этим резким переходом, Седюк с недоверием на него поглядел, но Лешкович даже не оторвался от своего рагу — ему, очевидно, были хорошо знакомы странности Янсона. Янсон начал с Дебрева. Он упомянул о том, что Дебрев окончил рабфак в 1925 году, а институт — в 1929-м. В 1931 году он пустил свой первый цех. Ему было всего двадцать шесть лет, когда его послали председателем правительственной комиссии — инспектировать на Урале строительство химического завода. Ему дали месяц на составление доклада, а он послал доклад на третий день и потребовал «крови» — гнать старых руководителей. Он два года сидел на этой стройке, уже начальником ее. В запальчивости он обещал пустить завод досрочно, если у него в руках будет вся полнота власти. Он честно выполнил обещание — пустил завод на два дня раньше. Вот тогда к нему пристали два прозвища: «Все наверх!» — так говорили те, кого он обижал, снимал, понижал в должности, — и «На два дня раньше!» — так говорили его друзья. Врагов у него было много и с каждым годом все прибавлялось, но выжило все-таки второе прозвище, хотя, если говорить правду, Дебрев великий мастер организовывать штурмы и авралы. Лешкович, нахмурившись, прервал Янсона:
— Врешь, врешь, Ян! Вся деятельность твоего Дебрева — это сплошной аврал. А почему? Послушай его речи — кругом враги, ходи и оглядывайся на каждого прохожего. Одно он умеет по-настоящему — бить. Руководитель горлового типа. Кое-что это, конечно, дает — кому охота оказаться публично оплеванным? Только, по-моему, это не метод для настоящего инженера.
Седюк отметил про себя, что не ему одному бросаются в глаза недостатки Дебрева.
Янсон деловито возразил:
— Конечно, он груб и придирчив. Только это не вся правда о нем. Согласись: когда он приехал сюда, все сразу быстрее задвигалось. Вспомни, Валериан, — разве тебе самому он не подсказал, как лучше распределить работы по заказам? Сам ты по этой части — организации труда — не очень…
Лешкович пожал плечами.
— Всего у него я но отрицаю. Кое-что он, конечно, умеет.
— Самое важное — он прирожденный организатор, — продолжал Янсон. — Каждое новое дело он перекраивает по-своему — в общем получается лучше. Нужно только сработаться с ним, попасть в его колею. Правда, сейчас и ему нелегко, подобного сложного строительства на долю ему еще не выпадало. И потом — здесь он играет только вторую скрипку: Сильченко не такой человек, с которым можно не считаться.
На этот раз Лешкович возмутился.
— А что Сильченко понимает в технике! — воскликнул он. — Дебрев — человек неприятный, но хоть инженер, тут ничего не скажу. А Сильченко, если хочешь знать, политработник и только. Нас мучат производственные и технические вопросы, а он все на политику сворачивает.
— Ты неправ, Валериан, — возразил Янсон рассудительно. — Все вы знаете Сильченко со стороны, мало с ним сталкиваетесь, а ты так вообще только четыре месяца в Ленинске. Я же работаю с Сильченко ежедневно вот уже год и знаю, что все вы в нем ошибаетесь. Сильченко в технике разбирается не хуже Дебрева.
Седюк попросил:
— Расскажите мне о Кирееве, говорят, у вас тут есть такой начальник опытного цеха. Что это за личность?
