Евгений Наумов - Черная радуга
— Искал такого же, как сам, — кивнул Иноземцев. — А люди вокруг все бежали куда-то, все стремились: быстрей, пешком ходить некогда, давай колесо. Кто-нибудь помнит изобретателя колеса? То-то. А Диогена помнят.
— Но бутылка тут при чем?
— Человек инстинктивно стремится к бесцельности. Водка и дает это ощущение. Жахнул — и целеустремленность как рукой снимает. Уж никуда не спешишь, хочется поговорить «за жизнь», осмыслить ее, осознать себя. А непьющий даже по эскалатору бежит. Матвей налил, машинально выпил, стал закусывать.
— Однако для того чтобы почивать на лаврах и глушить, надо чего-то добиться.
— Наоборот, сивуха и дает человеку ощущение, что он уж всего добился. Почему пьяный разглагольствует о своих успехах? Он уверен, что достиг. Водка дает ощущение благополучия и достижения чего-то сегодня, сейчас, а не после дождичка в четверг. Глотнул — и счастлив.
— М-да… — Матвей выглянул в иллюминатор. Подходили к плавзаводу, мотобот уже подняли на палубу, старшина, видимо; доложил Кастрату, с чем едет Матвей, и теперь у борта стояли встречающие — чуть ли не шпалерами. «Почетный караул, мать их!»
— Бек Назарович, — обратился он к капиталу. — Оставлю у тебя это имущество, видишь — встречают. Когда сети поставишь и в полночь подойдешь к борту, перебрось мне на веревке.
— Ладно, — Бисалиев уже не сердился, лишь вздохнул. Оба с чувством пожали друг другу руки.
И вот теперь Матвей ждал траулер, вглядывался в ночное море, опытным взглядом выхватывая сигнальные огни снующих по району лова судов. Красный огонь — идет туда… зеленый огонь… Ага! Красный и зеленый — держит курс на плавзавод. Его дернул за рукав Валентин:
— Ты что, не слышишь?
— Пойло сейчас будет здесь, — бросил Матвей. — Потерпи.
— А в портфеле у тебя что?
Матвей вспомнил о портфеле. Там ведь два «гуся»! Открыл — точно! Откуда они здесь взялись? И снова смутное подозрение чего-то нереального закралось в душу. Ведь портфель он взял со скамейки в полтавском сквере, то бишь владивостокском, причем неизвестно, как он и туда попал.
— Мили две… — пробормотал он. — Будет здесь через пятнадцать минут. Успеем.
Они быстро спустились в каморку с грозной надписью на двери. Щелкнул ключ, Матвей вытащил бутылку и чуть не выпустил ее из рук — это оказалась рисовая водка. А тогда, в парке, он пил черное вязкое вино. Хорошо помнил.
— Ладно, — быстро разлили по стаканам. — Будем!
После того как выпили, Матвей лихорадочно зашептал, косясь на дверь:
— Мне только что казалось, что я в парке во Владике. Иду мимо университета… парапет. А перед этим был на Украине. И вдруг — на судне! Как ты это объяснишь, а?
— А что тут объяснять? — Валентин с хрустом разгрыз клешню. — Ты попал на лист Мебиуса.
— Односторонняя поверхность! — Матвей отшатнулся. — А откуда она взялась?
— Мы многого не знаем. А Бермудский треугольник? Куда бесследно исчезают суда и самолеты? То-то! Нам разные объяснения подсовывают — дескать, авария, тайфун, колебательные волны. Но почему людей с палубы слизывает живьем? Я это установил. По земле где-то проходит односторонняя поверхность. Как попал на нее, так и сгинул. Или объявился на другом краю земли.
Матвей сразу поверил ему. Во всяком случае, теория Валентина многое объясняла и проясняла. Было за что ухватиться для исходных рассуждений.
— А что ты о ней знаешь?
— Не раз попадал.. — тот улыбнулся своей извиняющейся ухмылочкой. — То в одном месте объявлялся, то в другом и не помню как. Говорят: пьяный был. Пьяный-то пьяный, но не дурак. Дело в том, что лист, — он поднял палец. — пьяных долго не держит. Он движется в виде конвейера, а куда уходит — неизвестно. Может, куда-нибудь туда, — он неопределенно махнул рукой. — И кто им управляет, неизвестно. Может, им пьяные не нужны? Только попал, определили — и выбросили. И ты оказываешься все еще в пределах Земли. А те, которые потрезвее, представляют какой-то интерес. Их и уволакивает за пределы… К тому же трезвого выброси, он и пойдет балабонить, доказывать. А пьяному какая вера?
От его рассуждений морозец подирал по коже, мутилось в голове. Матвей вспомнил теорию одного алкаша в дурдоме. Тот тоже толковал о каком-то внеземном наблюдении. Озирался. Может, и он попадал на такой лист, только не знал, что это такое. Просто почувствовал, что все не наше, — товары не те, и по загривку не дают. А Валентин механик, сразу докумекал.
Вот оно как! Мысль Матвея напряженно работала. Но додумать не пришлось: наверху зазвенели звонки, послышался топот.
— Причаливает! Пошли.
Траулер стоял у борта. На его палубу подавали строп с продуктами, все суетились, смотрели туда. Матвей прокрался дальше — Иноземцев на корме траулера увязывал бечевкой какие-то тючки в парусине. «Молодец, — тепло подумал о нем Матвей. — Сориентировался».
Штурман поднял голову:
— Матвей Иваныч! Кидай конец!
— Давай ты, — сказал он Валентину. — А я понаблюдаю…
Валентин споро поднял один за другим два тючка и деловито понес их вниз, в ту же каморку.
— А что я видела… — пропел сзади мелодичный голосок. Он повернулся — перед ним стояла Вера в своем неизменном синем трико, но поверх него была накинута блестящая куртка с пушистым белым воротничком и опушкой по рукавам и подолу. Ее глаза блестели.
— Ты как Снегурочка! — вырвалось у него. — Почему здесь?
— Работы мало, меня попросили подежурить, — она подошла вплотную, понизила голос. — Матвей Иванович, нам Кастрат строго-настрого наказал следить, как подойдет траулер…
— Побежишь докладывать?
— Хорошо, что вы в моем секторе. Больше, кажется, никто не видел, я смотрела… — она еще ближе подошла, хотя уже и подходить было некуда. От нее слабо пахло духами, и глаза мерцали у самого лица. Матвей и сам не понял, как это случилось, а уже жадно целовал ее полуоткрытые губы, глаза, холодноватые от морского ветра щеки.
— Ух! — она отодвинулась. — Долго же вы раскачивались.
— Но и ты… — он не выпускал ее из объятий. Мимо пробежал кто-то, чуть не задел, потом еще, и еще, но никто не обращал внимания: кого и чем удивишь на плавзаводе?
— Что я? — она заглянула в его глаза.
— Не подступись. Всех отшивала. Ну, я и подумал: кто я такой?
— Я и сама не знала. Случай. Вы, может, и не помните. Встретившись на трапе, вы уступили дорогу.
— Ну и что? — не понял он.
— Тут никто дорогу девушкам не уступает. С ног собьет, но лезет напролом. А вы…
— Говори мне «ты», — перебил ее Матвей, а сам подумал: от какой малости зависит женское чувство!
— И еще… — продолжала она, — ваши… твои глаза. Какие-то светлые, мудрые…
— Наверное, трезвый был, — он снова поцеловал ее — на этот раз нежно и долго. Она прижалась всем телом, и он вдруг понял, что держит в объятиях недоступную статуэтку. Отодвинулся, вглядываясь в нежное, изящное лицо, розовые губы. Оказалось, что глаза у нее не темные, а серые, темно-серые, опушенные густыми ресницами. И тут вспомнил… вырвалось:
— Львовянка!
— Откуда ты знаешь? — она удивленно отодвинулась.
— Интуиция. И опыт, — привычно сказал он. Ну как объяснить, что это действительно как наитие? Вот почему лицо ее казалось ему странно знакомым! Только во Львове он встречал таких изысканно вежливых и недоступных с виду женщин — с тонкими «шляхетскими» профилями, с пепельными вьющимися волосами.
Как-то он забрел на спектакль о Буратино в детский театр — там должен был встретиться с важным бюрократом, который пришел с мальчиком, тихим и воспитанным. Мальчик смотрел спектакль, а они переговаривались шепотом, решали дела. Мальвина была прекрасна! В голубом воздушном платьице, кружевных панталончиках, она словно летала над сценой. Матвеи косился огненным глазом, когда она появлялась: как такую схватить, стиснуть в объятиях, закогтить? Сломаешь все нежные хрящики… Вера была похожа на нее как две капли воды.
— Ты в театре не играла? Мальвину, например? — спросил он, жадно заглядывая в ее потемневшие глаза.
Она тихонько засмеялась и спрятала голову на груди счастливого Матвея.
— Хватит лизаться, — из тьмы вынырнул Валентин. — Груз на месте.
— Идем, — сказал Матвей Вере. — Эх, я и забыл: ты на дежурстве.
— Ничего, я сейчас подружку попрошу, она подменит. Куда прийти?
Она крутанулась на каблучках и исчезла.
— Тебе можно выдать шнобелевскую премию, — говорил на ходу Валентин. — Такую девку забарабать.
— Я тут ни при чем. Наверное, женский каприз…
Вдруг перед ними откуда-то появился штурман Иноземцев.
— Матвей Иванович, — он встал на колени — действительно встал! — Заберите меня к себе, не могу больше!
— Погоди, погоди, — Матвей поднял его. — Что я тебе, богородица? В чем дело?
— Тут жизнь, девки, приволье… — штурман чуть не плакал. — А там одна маета. Я ведь молодой мужик. За борт брошусь!
