Николай Кузаков - Красная волчица
Ятока нахмурила брови. И вдруг ее лицо просветлело.
— Вот Холодная река. Вот Ами, — водила она пальцем. — Это Светлый бор. Наше стойбище. Кто рисовал? Большой охотник?
— Нет, ученый.
Ятока с недоумением посмотрела на Поморова: ей непонятным было это слово.
— Откуда все знает Поморов?
— Из книг.
— Покажи мне книги.
Поморов пригласил Ятоку в свою комнатку. Она остановилась перед книжными полками, потом осторожно взяла книгу и полистала.
— Зачем одному столько книг? — спросила Ятока.
— Я — учитель, обязан много знать. Что мне нужно, о том и рассказывает мне книга, а потом я рассказываю детям.
Ятока улыбнулась. Как это книги могут говорить? Обманывает учитель. Но Поморов взял книгу и стал вслух читать.
— Учи меня читать, Поморов, — попросила Ятока. — Я тоже хочу много знать.
— Это очень длинная песня.
— Ты сейчас учи, — настаивала Ятока.
…Вокруг стола у школы собрались взрослые и дети. Они с любопытством посматривали на ящик с большой блестящей трубой. Близко подойти никто не решался: а вдруг эта труба стрелять начнет. Поморов со Степаном о чем-то говорили, посмеивались.
— Не томите душу, — нетерпеливо дергали их бабы. Поморов покрутил ручку, завращался диск, и из трубы вырвался густой бас: «Эх, ухнем…» Старухи закрестились.
Первым осмелел дед Корней. Он подошел к граммофону, заглянул в трубу, осмотрел ящик и потрогал его пальцем.
— Диковина, — покачал головой. — Куда человека спрятал? — спросил он Поморова.
— Нет человека. Это его голос записан на грампластинку. А вот этот механизм воспроизводит его.
— Чудно, — покачал головой старик.
— Ты купи, дедушка, — посоветовал кто-то из толпы. — Будешь свою старуху развлекать.
Мужики гоготали, дед Корней сердито пыхтел, но от граммофона не отходил.
Сема ткнул Василия в бок.
— Вот бы на такую штуку рев сохатого записать, поставил на горе и крути, сами быки прибегать будут.
— Надо с Поморовым потолковать.
Кончилась пластинка. К столу подошел Степан.
— Мужики, у меня дело к вам.
Бабы зашумели:
— Дай послушать!
— Уйдем в лес, слушайте, хоть круглые сутки, все равно делать нечего будет. А тут, глядишь, и языки отдохнут.
Степан достал из кармана лист бумаги.
— Бабы могут идти домой. А к охотникам у меня разговор есть. Хотел собрание собрать, да сами сошлись.
Степан прокашлялся.
— Охотничьи угодья мы распределили. Все знают, кто куда на промысел пойдет. А вот план я сейчас зачитаю. Прохлаждаться нынче не придется. Страна сильно нуждается в золоте. Надо строить заводы, а где станки взять? У капиталистов. А им подавай золото и пушнину. Мировая контра не хочет признавать нас за людей. С царями привыкли дело иметь. С пушками у них сорвалось, теперь думают голодом нас взять. Только у них ничего не выйдет, это я вам точно говорю. Мы люди жилистые. Видите, как получается. Далеко мы живем, в тайге, только вот на переднем крае оказались. Без наших белок, соболей и другой пушнины туго рабочему классу придется. И нам без рабочих нельзя. Мало еще свинца, пороха и одежды. Так что вы об этом помните. Кто думал с прохладцей жить, выкиньте из головы.
Степан заглянул в листок.
— Василий Воронов, тебе добыть триста белок, пять соболей и пятнадцать горностаев.
— Многовато, Степан, — возразил Василий.
— Не жалей ног, и в меру будет. Захар Данилович… двести белок, один соболь и десять хорьков. Хорьков ты мастер промышлять. Дед Корней — пятнадцать зайцев.
— Ноги у меня совсем худые, — тряс бородой дед.
— А внуки у тебя на что? Учить-то их тоже кому-то надо.
Последним в списке шел Поморов.
— Михаил Викторович. Под твоим началом организуется бригада охотников из учеников. Добыть двести зайцев, сто белок и двадцать горностаев. Инструктором вам определяю деда Корнея.
— Ты, Степан, еще бабью бригаду организуй, — хихикнул Трофим Пименович.
Степан в упор посмотрел на него.
— Дед, а ведь ты дело говоришь. Женскую бригаду я сколочу и сам с ней в лес пойду.
— Смотри, не растеряй баб-то.
— А я на них колокольчики навешивать буду. Только смотрите, как бы потом перед бабами краснеть кое-кому не пришлось.
Глава IXБагряным заревом полыхают осиновые рощи, желтой порошей падает с лиственниц хвоя, золотым ковром устилают землю березовые рощи. Потемнели кедровые хребты.
Воздух чистый и упругий, кажется, тронь его — зазвенит, как струна. По утрам в падях ревут сохатые и олени, утки табунами носятся с озера на озеро — жируют.
Впервые после болезни Василий пошел в лес. Все-то ему было внове. Словно только на свет родился. От воздуха слегка кружилась голова. Василий присел на колодину, передохнул (гребанула из него силы медведица) и пошел на озеро. В полдень вернулся домой, принес тетерку, рябчика и двух, селезней. Увидела добычу Мария Семеновна, обрадовалась:
— Бог удачу послал. Только не рано ли на ноги встал, сынок?
— Скоро на охоту, а прямо с постели какой из меня ходок.
— Смотри, худо бы не было.
— Не будет. Тайга быстро поправит.
Василий пообедал и пошел к Семе. Тот под навесом делал новую понягу. Василий присел на чурбан. Семен протянул ему кисет. Закурили.
— Белка есть, — сообщил Василий. — Сегодня штук пять видел.
— На шишку урожай.
— На озеро заглядывал. Рыба должна скоро спускаться по ручью.
— Я сети подремонтировал, на следующей неделе пойдем рыбачить. Там за сохатым сходим. Я третьего дня одного быка свалил, на Старой гари.
— А я все еще не рискну, — вздохнул Василий.
— Успеешь, не торопись.
— Ты вечером что делаешь? — спросил Василий.
— Матери обещал за белой глиной' сплавать. Пазы хочет замазывать. А что?
— Хотел позвать уточить. Вдвоем веселей.
— В другой раз. Ты Капитолину-то видел?
— Два раза ездил, не пришла. Отец под замком, наверное, держит.
— За Урукчу ее просватали.
— Врешь?!
— Люди говорят.
Василий встал и быстрыми шагами пошел на поскотину и уже через несколько минут мчался на Орленке в Красноярово. «Не верю, чтобы меня променяла на старика, — думал Василий. — Тут что-то не так. Торопись, Орленок, может, Капитолине помощь нужна, а мы не знаем».
Лес поредел. Сквозь деревья стали видны дома. На тропе Василий увидел девушку. Шла она от реки. В белой кофточке, голубом сарафане с небольшим букетиком ромашек. Капитолина. Василий на всем скаку спрыгнул с коня. Капитолина остановилась, машинально провела рукой по волосам,
— Здравствуй, Капа.
— Здравствуй, Вася.
— Это правда, что ты выходишь замуж за Урукчу?
Капитолина болезненно усмехнулась.
— Выходишь… Продали меня, Вася. За четыре тысячи оленей. Видишь, какую цену дали, а могли бы за пару шкурок соболиных, как Бирокту купец Крохалев.
— А пальму твой отец не нюхал? Бежим отсюда, Сейчас же.
— Спасибо, Вася. Обломала я себе крылья загодя. — Капитолина пошатнулась. — Вот сама иду к Генке. Он хоть тоже подлец, но все же лучше Урукчи. — Капитолина швырнула цветы.
— Ты пьяная?..
— А что мне не пить. Генка взял меня. Когда беда пришла, в кусты, юлит. Ты бы так не сделал. Да черт с ним. Хочешь, и тебе сейчас отдамся? — Капитолина судорожно стала расстегивать кофточку. — Старик все равно ничего не получит. Раздам себя парням.
— Что ты делаешь? Опомнись!
Капитолина согнала с лица горькую улыбку. Василий взял ее за руку.
— Забудь все, Капа. Пойдем к нам. Скоро в тайгу на промысел выйдем, потом в город поедем, учиться будем.
Капитолина высвободила руку.
— Грязная я теперь, Вася. Зачем тебе такая нужна? Ты же орел, и жизнь у тебя будет вот такая же светлая, как небо. Это я сейчас поняла, когда увидела, что в болоте живу. И полетит с тобой орлица. Я же из вороньего племени, потому и дожилась до такой жизни.
— Чушь говоришь, Капа.
— Иди, Вася, своей дорогой, — решительно заявила Капитолина. — А я к Генке пошла, если не прогонит.
— Не пущу.
— Уйди, Вася.
Капитолина обошла его и свернула с тропы. Василий смотрел ей вслед. От боли сдавило грудь. Он вскочил в седло. Орленок вздыбился, перебрал передними ногами и помчался по тропе. Ветки били Василия по лицу, а он не чувствовал боли. Летели комья земли из-под копыт Орленка. На улице бабы шарахались в стороны и вслед грозили кулаками. Орленок перемахнул городьбу усадьбы Фунтовых и остановился у крыльца.
— Ты что, с ума сошел? — шумнул Сема. — Ты ведь так людей передавишь.
— Выпить есть? — спросил Василий.
Вошли в дом. Сема налил стакан разведенного спирта принес кусок вяленого мяса и тарелку с груздями. Василий залпом осушил стакан, заел груздем. Хмель не брал его. Дома он снял со стены бердану, смазал затвор.
