Анна Караваева - Родина
«Перед вами великая цель — освобождение любимой родины… Эта цель стоит борьбы и жертв. Вы пойдете вместе с Красной Армией мстить за муки своего народа…»
Потом русский генерал говорил о том, как чехословацкие воины уже заслужили себе славу в боях у деревни Соколово, на подступах к Харькову.
«В рядах белорусских и украинских партизан бьются поляки, чехи, словаки… Растет боевое единство славянских народов, скрепленное кровью славянских патриотов!»
Потом слово взял чехословацкий генерал. Опять, как песенная мелодия, зазвучала чешская речь. Генерал напомнил, что первым из славянских воинов, получивших звание Героя Советского Союза, был подпоручик Оттокар Янош, смертью храбрых погибший в боях за освобождение Харькова.
«Каждый из наших солдат прошел тяжелый путь, чтобы попасть на советскую землю, под братский кров…»
Биографии чехословацких воинов, о которых очень кратко, но выразительно упомянул генерал, походили на события в жизни Яна Невидлы. Чех Стефан Кручел, насильно угнанный в Германию, перешел из гитлеровской армии к белорусским партизанам. Словак Эло Гамбора подобным же образом перешел к украинским партизанам. Братья-чехи Безлачик, как и Ян Невидла, рабочие-металлисты из Праги, перешли к русским партизанам, сражались в брянских лесах. Надпоручик Марчел привел с собой целую воинскую часть: сначала он разыскал своих соотечественников, разбросанных в разных ротах и соединениях; затем распропагандировал их, а далее эти чехи и словаки сами стали пропагандистами свободолюбивой борьбы, — так расширялся круг смельчаков, которые наконец нашли время и место, чтобы перейти на сторону Красной Армии.
Когда в честь целой вереницы имен, упомянутой генералом, все поле грянуло: «Наздар!», Ян, гордясь своим народом, вскинул руку и тоже крикнул:
— Наздар!
«Присяга и знамя святы, — строго и торжественно звучал голос чехословацкого генерала. — Солдат может потерять все, даже жизнь, но честь — никогда! Следуйте во всем высоким примерам воинов Красной Армии! Каждая победа Красной Армии — наша победа!»
Когда над невидимым русским полем раздались слова чехословацкой воинской присяги, Ян Невидла стал громко повторять их:
«Клянемся всем, что нам свято… что мы с радостью положим и жизни наши на алтарь Родины… что мы будем сплочены в бою… что мы будем бороться до конца…»
Чехословацкие воины запели народную песню, сложенную еще сподвижниками Жижки, и знакомая с детства боевая мелодия, как вешний гром, ударила в сердце Яна Невидлы. Потрясенный суровым восторгом, он повторял слова старинной боевой песни:
Бейте врага, не страшитесь!
Вы — воины за правду…
Потом Ян услышал военную команду и вслед за ней ровный гулкий топот тысяч сильных ног, — то шагали воины Чехословацкой бригады, готовясь к бою. И, словно видя их лица и взгляды, зовущие его за собою, Ян Невидла чуть не шагнул вперед широким солдатским шагом — и вдруг увидел, что на заводском дворе полно людей. Было ясно, что все, как и он, прервали свой обед, чтобы послушать радиопередачу, посвященную чехословацкому войску. Было ясно видно по выражению этих дружественных ему лиц, что слушатели во всем понимали его и разделяли его радость и гордость тем, какие славные, боевые ребята пойдут в бой вместе с Красной Армией.
Чехословацкая передача кончилась. Все возвращались в столовую.
Иван Степанович, садясь за стол напротив Яна, сказал задушевно:
— Вот ты, брат, повидался со своими.
По дороге домой Ян посвятил старого мастера во все свои планы.
Восьмого апреля, два дня назад, прочитав сводку Совинформбюро, взволнованный Невидла отправился в госпиталь к Пластунову — посоветоваться, каким образом ему, честному чеху, стать чехословацким солдатом. Пластунов обещал помочь Яну репатриироваться, обещал также дать ему хорошую характеристику, — чтобы чехословацкое военное командование знало, какого солдата оно принимает. А сегодня Ян узнал фамилии посла его республики и ее боевых генералов. К тому из них, который приводил солдат к присяге, он и обратится. Он пошлет генералу вместе с «полным описанием» своей жизни просьбу принять уведенного проклятым Гитлером честного чеха, а затем советского партизана и советского рабочего в Чехословацкую бригаду. Он будет биться за освобождение своей родной страны рядом с Красной Армией, которой он счастлив будет помогать. В детстве и подростком он вместе с отцом пас стада богатых мужиков, исходил Восточные Карпаты, Прикарпатье, Бескиды, пробирался с отарою сквозь леса, пересекал степи. Он может быть недурным разведчиком, потому что, как сейчас, помнит горные дороги, проселки и тропки, по которым довелось ему шагать.
— Иван Степаныч, скажите мне: будут у меня на родине довольны, какой я есть? — спрашивал Ян, взволнованно заглядывая в лицо Лосева.
— Чего ж им быть недовольными тобой? — вдруг рассердился Иван Степанович, — Зря-то не толкуй, а соображай. Можешь сказать потом своему генералу, что ты не сидел на месте, а наступал. Вот тебе город Кленовск! Помнишь, небось, какая эта улица была восемь месяцев назад?
— Эта?.. Ямы одни да этот… как его?
— Бурьян. Так? А теперь глянь-ка из конца в конец — всюду леса. А Дом специалистов отсюда видишь, Ян?
— Вижу! Самый большой в городе!
— Так вот, скажи своему будущему командованию, что ты этот дом восстанавливал, что ты отличный завод восстанавливал, что на этом заводе ты недурным стахановцем стал, — значит, ты, как и весь наш Советский Союз, в наступление шел! Нет, брат, ты не серди меня. Дай бог каждому в таком виде, как ты, домой вернуться!
* * *Иван Степанович Лосев и Артем Сбоев уехали в один день. Целая толпа провожала их. Оба переходили из объятий в объятия, сопровождаемые дружескими «спасибо» и пожеланиями на будущее. Когда поезд уже скрылся за поворотом, Игорь Чувилев надел шапку и вздохнул.
— Ты что? — тихонько спросил его Сунцов.
— Жалко с Артемом расставаться. Что ни посоветует бывало, все на пользу.
— А мы ничего не значим для тебя? — упрекнул Сунцов и посмотрел на Сережу, ища в нем поддержки.
— Ну, что ты! — и Чувилев крепко сжал его руку. — И все-таки, знаешь, странно будет на первых порах: надо думать уже не об одной бригаде, а о многих… а люди разные.
— Еще какие разные-то! — повторил Сережа и присвистнул. — Одни тебя уважают, а другим ты поперек горла становишься.
— Почему поперек горла? Кого ты имеешь в виду?
— Тюменеву, например, — усмехнулся Сережа. — Как прочла она приказ о твоем назначении, так и фыркнула, как бешеная кошка: «Скажите пожалуйста, кого в начальство поставили! Опытных людей не замечают, а мальчишку назначили».
С наскока Лизы Тюменевой и начался первый обход Игоря Чувилева по цеху. Она стояла в проходе, упираясь руками в бока и кривя пухлые губы язвительной улыбкой.
— Эй, мастер! Остановись-ка тут, не торопись! Смотреть надо лучше, на то и мастером поставили!
— А в чем дело? — слегка растерялся Чувилев, и она заметила это.
— Что ж, так и быть, разъясним мастеру… Через пятнадцать минут начнется смена, — так? Сознательные люди уже пришли на свои участки, от сменщиков все, что требуется, принять, в курс дня войти, а лентяев и лежебоков еще не видать. Извольте полюбоваться: на этом станке Банников работает, а на этом его дружок закадычный Пашка-верзила. Дал бог соседей, — сердце разрывается, глядя на их работенку!
— Мне известно, как они работают, — совсем спокойно произнес Игорь. — Для чего вы мне это рассказываете, товарищ Тюменева?
— Для того, чтобы вы их гнали с завода! — выкрикнула Лиза и почти с ненавистью взглянула на Чувилева. — Я не желаю, чтобы на мою честную работу тень падала из-за этих лодырей! Я перевыполняю план, а рядом со мной снижают, я — вверх, а они — в яму. Нет, довольно этих безобразий! Если этих типов не выгонят немедленно…
— Товарищ Тюменева! — остановил ее Чувилев, стараясь смотреть ей прямо в глаза, сузившиеся в щелочки от злости. — Вопрос о том, кого гнать с завода, решается завкомом и директором… и не так, на ходу, стоя на одной ноге.
«Кажется, я все-таки отбрил ее немножко!» — подумал, отходя, Игорь.
В тот же день, на летучке, Тюменева опять скандалила, обвиняя нового сменного мастера в «потачке» лентяям.
— Вот я возьму и т-так двину ее, бешеную бабу, чтобы язык не распускала! — шипел Игорь-севастополец на ухо Чувилеву. — Вот как скажу, что она хочет тебя дискредитировать с первого же дня… Ей самой хочется быть мастером…
— Погоди, погоди, — удерживал своего друга Чувилев, перехватывая его руку, ежеминутно готовую подняться в воздух.
Вечером, уже дома, Игорь-севастополец сердито упрекал друга: