Кирилл Усанин - Григорьев пруд
— Разве нельзя?
— Можно, если причина есть.
— А если так просто? — вызывающе ответил Юрий.
— Просто ничего не бывает, — строго возразил Потапов.
Не стал ему признаваться Юрий, наверно, впервые не стал: боялся, что может не понять его Потапов. Странный он какой-то. То ласково заговорит, то вдруг рассердится. Вот и сейчас вроде рассердился, первым от него отстал. Что ж, это неплохо. Можно рядом с Михаилом Ерыкалиным пройти, послушать очередной анекдот или побасенку. Никогда не унывает звеньевой. Бывает, излишне кричит, но работа такая, поневоле закричишь, когда дела не клеятся. А можно пристроиться к Сергею Наливайко. Тот парень тоже веселый, умеет красиво говорить, заслушаешься. А то можно присоединиться к Трофиму Устьянцеву. Конечно, он уже не обижается на стихотворение, что правда, то правда. Трофим человек справедливый, зря о нем Потапов злословит: «В тихом омуте черти водятся». Ерунда все это. Трофим конечно же не такой, каким представляется он Потапову. С ним охотно Юрий бы заговорил, да больно неразговорчив Трофим. Ничего, и так неплохо: рядом с Трофимом думается легко, и слова приходят хорошие, уверенные. Жаль только, что нет сегодня Леонтия Ушакова. Увидел бы, какой он счастливый и радостный!
И вдруг настроение испортилось. И кто виноват? Андрей Чесноков. Из-за пустяка поссорились. Тянули тележку с затяжками. Замечтался Юрий, а Андрею показалось, что он ленится. И накричал. И назвал его шантрапой. Так обычно только Гусь презрительно обращался к слабым: «Шантрапа пузатая». Не выдержал Юрий, огрызнулся. До слез обидно стало, не знал, куда деть себя, хотелось все бросить и уйти из лавы. В этот момент и подоспел Потапов. Удивился:
— Ты чего такой хмурый? Час назад сиял, как солнышко, а сейчас хуже смерти самой. — И вдруг неожиданно спросил: — Ты на кладбище бываешь?
— Нет, не люблю.
— Я тоже, — согласился Потапов. — Зрелище мрачноватое, но увы, в нашей грешной жизни весьма необходимое. Тут человеческое «я» как в зеркале отражается. Вот примерчик для наглядности... Соседа на днях хоронили. Парня молодого, симпатичного. Пока был жив, всем был нужен. Умер — как обертку от конфеты выбросили. Даже похоронить поторопились. На поминках его друзья напились. Музыканты из-за лишнего рубля перессорились. Жена его уже с другим спуталась... Вот и спрашивается: за что так скверно жизнь поступила с тем парнем? Что он плохого сделал? Неужели он такой вот участи достоин? Конечно же нет. Не такой.
— К чему вы это?
— Да все к тому, что радоваться или печалиться нельзя без причины. Тот парень, видать, тоже хотел прожить жизнь так, без всяких на то причин. А что вышло?
— Врете вы все. Надоело.
— «Надоело»... — протянул Потапов. — А зря. К правде надо прислушиваться! Врет тот, кто правды боится. Вот ты, к примеру, матери врешь. Или я ошибаюсь?
— Ты мою мать не трожь, — неожиданно перешел на «ты» Юрий.
— Вон как заговорил! Это смело. — Потапов подсел к Юрию, положил руки на острые колени парня. — Ты не сердись, Юра. Я к тебе по-доброму. И желаю только хорошего. Тебя кто-то обидел, и крепко, а ты — на меня. Ну, и что выйдет? А выйдет плохо и для тебя, и для меня. Это ни к чему. Ведь я тебе худого не присоветую. Я не бригадир. Это он хитрит, а я человек бесхитростный. Что на уме, то и на языке.
— Почему же бригадир хитрый?
— А как же не хитрый! Ты вчера после смены остался? Остался. А почему? Бригадир распорядился. Звеньевые его приказ выполняют. Делать им это легко: не сами же остаются.
— Зря вы так. Бригадир себя не жалеет.
— А нас он жалеет? А тебя?.. То-то и оно! Так что, Юра, без причины ничего не бывает. Был радостным — десятку лишнюю подкинули. Стал грустным — накричали, обозвали лентяем, подлецом. А завтра?
— Меня Чесноков шантрапой назвал, — признался Потапову Юрий. И будто легче на душе стало, ближе придвинулся к напарнику.
Тот обнял его за плечи, вздохнул.
— Ну, что я говорил? А ты — «врешь»... Тобой помыкают, а ты терпишь. Меня, к примеру, никто не обзовет. Не посмеют. Потому я справедливость уважаю.
«А ведь это верно, — согласился Юрий, — Потапова еще ни разу после работы не оставляли. А меня — каждый раз».
Обида взяла Юрия, и твердо решил он: больше на поводу у других не пойдет. Когда подошел к нему все тот же Андрей Чесноков, который уже и обиды на Юрия не держал, и позвал расчищать дорожку у конвейера, Юрий резко ответил:
— Не пойду. Хватит, помытарили.
— Ты что, парень, сдурел?! — удивился Андрей. — Не одного тебя просят. Другие машинисты тоже будут чистить. Не оставлять же грязь после себя.
— Не пойду я! Хватит! — И ушел, не оглядываясь на Андрея Чеснокова.
До самого конца смены ждал, когда подойдет к нему звеньевой Михаил Ерыкалин, отчитает, но никто не пришел за ним. Будто забыли. И это тоже показалось Юрию обидным.
Домой не хотелось возвращаться в грустном настроении. Увидит мать — и опять начнутся расспросы, опять ударится в слезы.
«Эх, была не была...» — и Юрий свернул с шоссе на тропинку, ведущую к стадиону.
Ему были рады. Гусь прервал игру, подал кий:
— Начинай, Борода. Покажи нам класс! Не разучился?
Но игра у Юрия не шла. Гусь искренне удивлялся:
— Вот что делает грубая подземная работа с таким профессионалом. Жаль, очень жаль...
Когда появился в бильярдной секретарь комсомольской организации шахты, Юрий не заметил. Он увидел его, но уже было поздно. Секретаря избивали — молча, пинками, только Гусь хрипло вскрикивал:
— Шпионить, да? Шпионить?
— Перестаньте! Это же подло! — Юрий кинулся к парню, но получил сильный удар по голове. Едва удержался, чтоб не упасть, но сделать хотя бы шаг вперед не успел. Вбежал длинноволосый, заорал:
— Разбегайся!!
Все кинулись к двери, а Гусь подбежал к Юрию, прижал к стене.
— Здесь останешься! Нас не знаешь! Забыл! Понял? — И черкнул перед глазами лезвием бритвы. — Навсегда ослепнешь! И твоего заступничка прихватим! Ясно?
Через минуту-другую в бильярдную вбежал милиционер, следом за ним еще двое с красными повязками на рукавах. Юрий опустил голову. Устало подумал: «Все, доигрался, Борода».
...И сейчас, оставшись в камере один, Юрий снова подумал с той же безнадежностью: «Зачем? Теперь уже все бесполезно».
И вдруг рванулся к двери, заколотил кулаками по железной решетке.
— Чего тебе? — сердито крикнул дежурный милиционер, открыв дверь.
— Позовите Ушакова, бригадира. Он только что был. Быстрее!
— Надо вовремя все делать, — проворчал милиционер.
— Я прошу вас. Срочно!.. Очень важное! — закричал в отчаянии Юрий, боясь, что милиционер не послушает его.
— Тише, парень, не ори, не дома! — пригрозил милиционер и лениво добавил: — Ладно, схожу, не шуми. Ишь какой нервный!..
Вскоре Ушаков снова появился в камере. Юрий живо подался к нему,торопливо заговорил:
— Леонтий Михайлович, скажите слесарю — пусть он посмотрит мотор на моем конвейере. Гудит он. Я сам хотел сказать, да вот...
— Хорошо, я скажу. — Бригадир внимательно посмотрел на паренька, который низко склонил голову, ждал, когда тот что-нибудь еще скажет. Не дождавшись, спросил волнуясь: — Может, еще о чем хочешь сказать?
И тут Юрий рассказал ему все...
ПЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА
Больница находилась в конце города, и Леонтий попал туда лишь через час. Но увидеть пострадавшего не пришлось. Его еще в обед увезли в областную поликлинику.
— Так серьезно? — встревожился Леонтий.
— Да, серьезно, — вздохнул главный врач. — Он кем вам приходится? Родственник?
— Товарищ по работе.
— Понятно. Вот вам адрес и телефон. Можете съездить или позвонить. Но только не сегодня. Пожалуй, и завтра тоже.
Леонтий вернулся в поселок уже поздно вечером. На поселок неслышно опускалась тишина, выстаивалась на окраинах, подступала все ближе к центру, гасила в окнах огни, приглушала шаги редких прохожих. Сыпал мелкий, как изморось, дождь. В тумане сливались очертания домов, деревьев. Воздух был влажен, крепко пахло молодыми листьями уже распустившихся тополей.
Чтоб хоть немного успокоиться, Леонтий не торопился выйти в центр поселка, в шумный поток людей, а шел медленно, глухими, заснувшими переулками. Около часа кружил вокруг незнакомых домов, высоких заборов, пока неожиданно для себя не понял, что вышел на улицу, на которой находится дом Зацепина.
«А может, не заходить? — приостановился Леонтий. — До завтрашнего утра осталось не так уж много».
Но уже через минуту-другую он стучал в калитку невысокого забора.
— Заходи, у нас не закрыто, — услышал Леонтий знакомый голос начальника участка.
Леонтий вошел во двор. Зацепин стоял у распахнутых дверей сараюшки и в белом халате походил на врача.
— Проходи, гостем будешь, — ничуть не удивившись, спокойно проговорил Зацепин.
— Я на минутку всего, Ксенофонтыч.
— Ничего, ничего, — проговорил Зацепин и, взяв бригадира под руку, повел его не в сторону дома, а к двери сараюшки. — Могу тебе свое рукоделие показать. Хочешь?
