Борис Изюмский - Подполковник Ковалев
— Он недавно переведен в наш военный округ, но я его не видел.
Павел Харитонович без конца дурачится, разыгрывает охмелевшего человека.
— А па-а-звольте вмешаться? — обращается он к Геннадию, и щелочки глаз на круглом лице становятся еще уже.
— Попробуй, — говорит Пашков, улыбаясь.
— А-а п-а-а-звольте не позволить? — Бритая голова безвольно качается.
Пашков смеется.
— Володька, — обращается Снопков совершенно трезвым голосом к другу. — Я извиняюсь, у меня соскакивает вопросик.
— Уже соскочил?
— Вот-вот соскочит… К тебе в полк корреспонденту приехать можно?
Снопков, командуя батальоном, заочно окончил в университете факультет журналистики, потом заведовал отделом боевой подготовки в окружной газете, а сейчас его взяли в аппарат «Красной звезды».
— Па-а-вел Харитонович, — в тон ему ответил Ковалев, — личным другом приезжай, корреспондентом — воздержись. Мешать будешь.
— Явная недооценка журналистского корпуса! — возмущенно говорит Снопков.
Вот неуемный колобок! О таких в детстве говорят, рисуя: «Точка, точка, запятая, минус — рожица кривая». Рожица у него была не кривая, а круглая, как блин, нос следовало изобразить не запятой, а продолговатым ноликом с двумя дырочками. У Снопкова плотная, но не расплывшаяся фигура, короткая шея.
Поддев на вилку соленый грибок и плотоядно облизываясь, он говорит:
— Я недавно на Белоярской атомной электростанции был… Так, верите ли, немножко подзарядил ее…
— Па-а-вел Хари-то-нович, — пытается образумить друга Ковалев, — остепенитесь!
— Это не по мне! — бурчит Снопков и, отправив грибок в рот, подсаживается к Самсонову.
— Ты Гурыбу давно видел?
— В этом месяце. Он — мой научный руководитель.
Гурыба начал как строевой офицер, но затем был взят в адъюнктуру и, по важности работы, минуя кандидатскую ступеньку, сразу защитил докторскую диссертацию по алгоритмам.
— Ну Гура, ну молодец! — восхищенно воскликнул Снопков, услышав обо всем этом, и пропел:
— Как хорошо быть генералом,
Как хорошо быть генералом…
Сделав паузу, неожиданно закончил:
— Но и не плохо быть майором,
Разве же плохо быть майором?
Его успокоили, что совсем не плохо.
— А как себя Гура держит? — теперь уже с чисто профессиональной заинтересованностью начал выпытывать Снопков у Самсонова. — Не чванится?
— Нисколько. Очень душевный, любит вспоминать суворовское: как дрессировал хромую галку, как мы вместе, во время побега, засыпали свои следы табаком, как жевали щавель в излюбленном углу, за конюшнями. Алексей Николаевич Беседа, приезжая в Москву, непременно у него останавливается. И тогда начинается: «Помните, как вы меня отучили высоты бояться?.. А какой рев сиротинушка поднял, когда у его нижней рубашки не оказалось одной пуговицы?»
— Как Гура выглядит? — продолжал допытываться Снопков.
Как все мужчины невысокого роста, Гурыба иногда пытался словно бы немного приподнять себя на носках. Он скорее походил на юношу в генеральской форме. Но об этом Самсонову почему-то не хотелось говорить.
— Невысокий. Подвижный, — сказал он, — между прочим, полушутливо, полусерьезно сетовал, что «нетипичный генерал». Живота приметного нет, двух подбородков тоже. Несолидно! Что предпринять, советовался.
— Обменяться опытом с Авилкой, — довольно бесцеремонно расхохотался Снопков, поглядев на подсевшего Павла Анатольевича. — Ну а увлечения у Максима какие? — продолжал он дотошный расспрос.
— Ярый теннисист! Страшно сердится, если проигрывает… Коллекционирует открытки. У него их десять тысяч. Страсть любит певчих птиц… Между прочим, у Максима Ивановича частым гостем бывает майор Самарцев. Он сейчас, действительно, в академии преподает… Ну, всю анкету заполнил? — улыбнулся Самсонов.
— Нет еще: жена, дети?
— Жена у Максима Ивановича микробиолог, а детей, увы, нет…
— В струю Гура попал, — заметил Авилкин с видом человека, хорошо знающего жизнь.
— Не скажи, — возразил Снопков, — как нет царя в голове, никакая струя не поможет.
— Да, это так, — легко согласился Авилкин.
— Вот бы о ком очерк написать! — мечтательно произнес Павел Харитонович. — Ты можешь устроить мне встречу? — энергично повернулся он к Самсонову.
— А и устраивать не надо. Дам его домашний телефон, назовешь себя — и будешь желанным гостем. Но об очерке советую не заикаться. Насколько я знаю Максима — дифирамбов не терпит.
— Ну, плохо ты меня знаешь! — сказал Снопков, голосом подчеркнув слово «меня».
«Надо будет, — невольно прислушиваясь к этому разговору, подумал Ковалев, — о нашем Гурыбе рассказать Санчилову…»
Владимиру Петровичу вдруг послышался возмущенный голос Чапеля, говорящего лейтенанту: «Кибернетика, кибернетика! Мне с ней рвы да высоты не брать»: И прерывистый, возмущенный голос Санчилова, с трудом удерживающийся на грани почтительности: «Но, товарищ майор, это же ретроградство!»
«Да, расскажу Санчилову подробнее о Гурыбе», — окончательно решил Ковалев.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Боканов и Ковалев вместе вышли на улицу заснувшего города. Укутанный снегом, в мягком свечении ночных фонарей, он по-особому уютен.
Ковалеву вспомнилось, как Галинка, когда он в юности провожал ее домой, сказала: «Снег хрустит, будто кролик капусту жует».
Нахлынула теплая волна грусти по ушедшей молодости.
…Сергей Павлович начал расспрашивать Ковалева о его семье, службе, рассказал о своей работе, об инспектировании училищ, о том, что думает по дороге домой, в Москву, завернуть в родной артполк.
— Чадам своим и врачевательнице передай поклон.
— Непременно…
— И Антонине Васильевне.
— Передам. А когда вы видели последний раз Суркова? — спросил Ковалев.
— Недавно был у меня. С Катариной и Иваном…
Отправив Боканова ночным поездом, Ковалев пошел в гостиницу для приезжих офицеров. «Все же нам здорово повезло, что именно Бокановы пестовали нас в детстве и юности», — думал он. К офицерам-фронтовикам — а в полку Ковалева их осталось три человека — Владимир Петрович относился особенно бережно. Это шло и от памяти об отце, и от преклонения перед всеми людьми, честно прошедшими суровое испытание.
В жарко натопленной комнате гостиницы накурено. Ярко горит под самым потолком лампочка без абажура, слепит глаза. На одной кровати лежит Авилкин, справа и слева от него, на своих кроватях, в нижних рубашках — Снопков и Каменюка. Щегольской китель Снопкова, с орденскими планками под целлулоидом, висит рядом на стуле.
Снопков то и дело выбивает трубку, а Каменюка тычет окурок в пепельницу, стоящую на голом животе Авилкина.
— Увы, — говорит Снопков, — я своей лысиной уже перегнал кое-кого из наших воспитателей. Шевелюра нам только снится…
— Ну, а дети у тебя хоть курчавые? — хитровато суживает зеленые глаза Авилкин и прочно устанавливает пепельницу на животе.
— Могу успокоить: оба парня курчавые.
— А ты не запамятовал, скромняга, — спрашивает Авилкина Артем Иванович, — как хулиганил на уроке преподавательницы русского языка Дворецкой?
— Я-а-а?! Не может быть! — протестуя, воскликнул Авилкин и приподнялся на локте, рукой придерживая пепельницу.
— Еще как может быть! На твоем счету было столько подобных невинных деяний…
Пожилая, с длинным красным лицом, Дворецкая, вечно неряшливо причесанная и небрежно одетая, появилась однажды в классе в узеньких белых погонах с одной маленькой звездочкой. Из-под платья зеленого габардина выглядывали кружева. Авилкин умудрился сунуть ей в карман записку: «Товарищ младший лейтенант, подбирите кружева».
Дворецкая прочитала записку и невозмутимо сказала:
— «Подберите» пишется через «е».
Сейчас, когда Каменюка напомнил эту историю, Авилкин расхохотался, при этом его большой живот долго подрагивал вместе с пепельницей.
— Был изрядным шалопаем, — согласился Авилкин. — Я еще лейтенантом в отпуск к бабушке приехал, так она собрала знакомых старушек, дедов. Один из них — Власыч — с недоумением спросил, глядя на меня: «Кто ж те люди, что из тебя, дуралея, человека сделали?»
— Хорошего? — невинненьким голосом поинтересовался Каменюка, прищурив левый глаз.
— Вполне, — без ложной скромности подтвердил Авилкин. — А ты, Артем, помнишь, как тебя ножом пырнули на танцплощадке?
Еще бы! Он ушел в самоволку через лаз дальнем углу забора и очутился в парке на танцплощадке. Заступился за девчонку, а бандюга ударил его ножом в бок, к счастью, неглубоко. Друзья Артема переправили его в училище тем же ходом. Когда Каменюка шел по двору, его остановил генерал Полуэктов.
