Геннадий Семенихин - Летчики
— Видишь, Кузьма, — вздохнул он, — твой метод грубого сопоставления к нашему разговору не подходит. Ты пытаешься убедить, что ярко начистить пуговицы на шинели — одно, а метко отстреляться по конусу — другое. А я уверен, что между этими отдаленными явлениями существует определенная связь. Если молодой летчик не приучен к порядку на земле, он и в воздухе не будет собранным. Каждый, в том числе и летчик, воспитывается все-таки на земле. Сколько нам усилий нужно затратить, чтобы воспитать, к примеру, того же Железкина или сделать хорошим летчиком Пальчикова!
— А я бы не стал на них время тратить, — махнул рукой Ефимков. — Наша эскадрилья передовая, а они ее назад тянут…
— Что же ты бы с ними сделал?
— Добился, чтобы перевели в другую эскадрилью, в ту, которая послабее нашей.
— А из отстающей взял бы да и перевел в нашу всех отличников, — иронически усмехнулся Мочалов. — Так, что ли? И стала бы наша эскадрилья самой что ни на есть передовой, и силенок никаких терять на воспитание и обучение не надо. Эх, Кузьма, Кузьма! До чего же все у тебя просто!
— Да нет, Сережа, я пошутил, — неохотно отступил Ефимков. — А вообще жаль, что и тебе, командиру, и мне, твоему заместителю, приходится много времени тратить на таких, как Железкин. Я полагаю, что все внимание нужно отдавать летчикам.
— Неверно, — твердо сказал Мочалов. — А воспитание сержантов и солдат разве менее важно?
Коротко остриженная голова Ефимкова закачалась, как маятник.
— А я бы все-таки на девяносто девять процентов занимался летчиками, — вставил он упрямо.
Они так и не сговорились.
Стоя в дверях в нахлобученной на голову шапке, Ефимков обвел глазами комнату товарища и с хозяйским видом сказал:
— Не нравится мне твоя спартанская обстановка. Ни к чему все это. Скажу Гале, пусть она пока тебе хоть занавески даст.
— Придумал! — добродушно засмеялся Мочалов. — Ты мне еще горшки с геранью принеси да кенаря в клетке для полноты счастья. Марш домой!
Мочалов весело подтолкнул товарища в спину и закрыл за ним дверь.
Оставшись один, он задумался. Невольно набежали тревожные мысли: правильно ли все-таки начал он свою деятельность? По опыту Мочалов знал, что к новому командиру в подразделении, пока не покажет он себя в воздухе, относятся настороженно. И если новый командир в первых учебных полетах сбросит бомбы мимо цели, сделает «козла» на посадке или неумело выполнит пилотаж, то каким бы теоретически подготовленным он ни был, как бы хорошо ни проводил методическую работу на земле, авторитет его будет невысок. Здесь вступала в силу неумолимая логика, по которой авиационный командир завоевывал себе авторитет прежде всего личным примером. Никто не знал в эскадрилье, что Мочалов и Ефимков когда-то служили вместе, вместе летали на боевые задания. Сергей был благодарен другу за то, что на службе тот держался, ничем не обнаруживая их близких отношений. Так было лучше. Но в этом была и другая сторона. Летчики, любившие Ефимкова, надеялись, что его и утвердят командиром после временного пребывания в этой должности. Приезд Мочалова явился для них неожиданностью. Сергея Степановича встретили с холодком. Когда Мочалов вместе с командиром части поднялся на самолете в воздух, за полетом наблюдали десятки пристальных взглядов.
— Кажется, хорошо пошел, — заметил Спицын, видя, как вдали на фоне горной гряды истребитель уверенно выполнил разворот.
— Взлететь — взлетел, — с усмешкой отозвался Пальчиков, — посмотрим, как сядет.
Самолет ушел за облака. Летчики, запрокинув головы, целились глазами в восьмую зону, где он должен был вскоре появиться. Вот машина вынырнула, мотор на мгновение захлебнулся, и истребитель лег на спину.
— Чисто сработал «бочку», — снова сказал Спицын.
— А до нашего Ефимкова, однако, далеко, — упорствовал Пальчиков, в котором вечно жил дух противоречия. Но когда самолет уверенной рукой был брошен в «штопор» и, сделав несколько витков, вышел из него в горизонтальное положение, Пальчиков не удержался.
— Нет, здорово, честное слово, здорово!
Ничего этого Мочалов тогда не знал. Он заметил лишь после полета, что подчиненные стали теплее смотреть на него.
— Ты, Сергей, кажется, покорил нашу молодежь, — сказал ему Ефимков. — Ты летчик на уровне.
— Уровень бывает разный, Кузьма Петрович, — возразил Мочалов, — высокий, низкий, средний. Тебя не поймешь.
— Вот чудак, — забасил капитан, — сказано: на уровне — значит, хорошо. Чего же тут непонятного!
Так, воспроизводя в памяти шаг за шагом свою короткую службу в Энске, Мочалов дошел до рассуждения Ефимкова, что заниматься надо только летчиками. Вспомнил его погоню за первым местом по летной подготовке, когда во имя ее забывалось все остальное. «Нет, я не пойду по этому пути. Я постараюсь одинаково заниматься всем. Летчиками. Техниками. Заниматься дисциплиной. И даже блестящему летчику не прощу малейшего проступка», — заключил Мочалов, ставя будильник на пять утра.
Утром предстояло вылетать на учебный полигон и руководить стрельбами по наземным целям. Завтра он впервые оценит действия подчиненных в полете на боевую стрельбу. Завтра напряженный день.
Мочалов улетел на полигон рано. Солнечный диск он увидел, когда связной самолет делал разворот над аэродромом, и, склонившись на левое крыло, оказался повернутым к востоку. Мочалов сидел рядом с тем самым рябоватым лейтенантом, который возил его к генералу Зернову. На коленях майора лежал планшет с картой района и плановой таблицей полетов, указывающей, в какое время самолеты будут появляться над полигоном и атаковать цели.
Лететь до полигона всего семнадцать минут. Связной «лимузин» наполняет воздух размеренным тарахтением мотора. Справа и слева вровень с его зелеными крыльями плывут горы. Путь к полигону лежит через широкое ущелье. Из-под снега высовываются мрачные каменистые глыбы.
Вести самолет в складках горной местности без хороших навыков невозможно. Мочалов невольно залюбовался летчиком. Он вспомнил, что в первый раз, когда летел с ним в штаб генерала Зернова, ему не понравилось, как этот летчик подводит машину к земле, и что он не смог тогда удержаться от неодобрительного замечания. А зря. Летчик, видимо, бывалый. В горах, на такой маленькой высоте, он пилотирует безошибочно. Майору хочется сказать ему что-нибудь одобрительное, и, наклоняясь, он кричит:
— На истребителе надо с такой хваткой летать, лейтенант… Переходите в мою эскадрилью!
Тот расслышал и, кивая, обнажает в улыбке ровные зубы, рябинки вздрагивают на молодом лице.
— Списали с истребителя! — кричит он в ответ. — Глаза!
Нос воздушного «лимузина» задирается вверх. Потоки солнца вливаются в остекленную кабину. Стрелка высотомера медленно поползла с цифры «200» на «300». Летчик правой рукой ткнул вперед.
— Полигон!
Мочалов слегка привстал на сиденье. Внизу широкое плато, окруженное горами. На его ровной поверхности три маленьких серых домика, из-под снега торчат узкие деревянные щиты, рядом с ними в центре площадки выделяется круг. Чуть поодаль видны расставленные почти на одной линии фанерные танки. От домиков к ним протоптаны дорожки. Около одного из домиков возвышаются бревенчатые переплеты наблюдательной вышки. На ее плоской верхней площадке маленькие фигурки людей. Очевидно, связисты развертывают радиостанцию.
Самолет опустился на небольшую посадочную площадку и, подпрыгивая, подрулил к автомашине, на подножке которой стоял офицер в теплой технической куртке с рыжим воротником из верблюжьей шерсти. Офицер подошел к Мочалову и представился:
— Начальник полигонной команды старший лейтенант Ломов.
Ломов впервые видел нового командира эскадрильи и с интересом рассматривал его.
— Не завтракали, разумеется, товарищ майор. Идемте ко мне. Я второй день сам хозяйничаю. Жена и ребятишки в городе. Хозяин плохой, но горячий чай найдется.
— А больше ничего и не нужно, — весело отозвался Мочалов, и вместе с летчиком связного самолета пошел к Ломову.
Начальник полигона жил в одном из трех деревянных домиков, в двух других размещались солдаты. В тесных комнатах, где квартировала семья Ломова, было жарко от накалившейся печки. На столе кипел начищенный самовар. Глаза Мочалова остановились на раскрытом учебнике истории древней Греции, лежавшем на подоконнике, и он вопросительно посмотрел на старшего лейтенанта.
— Учусь, — улыбнулся Ломов — С походами Александра Македонского знакомлюсь…
— Вы не шутите, он заочник военной академии, — сказал за хозяина дома летчик связного самолета. — Мы с ним друзья по несчастью, обоих списали из боевой авиации.
— Куда там, — возразил Ломов, наливая из самовара кипяток в большую фарфоровую чашку. — Ты все-таки на «лимузине» летаешь, а меня совсем… — Ломов поставил на стол банку меда, сахар, ломтями нарезанное холодное мясо. Горячий крепкозаваренный чай согрел Мочалова. Выпили по две чашки и отправились на полигон. Мочалов и Ломов поднялись по узким, скользким от налипшего снега ступенькам на наблюдательную вышку. С нее хорошо обозревался полигон. На огороженной деревянными перилами верхней площадке копошились у ящиков с походной радиостанцией два связиста. Связь с аэродромом уже налаживалась, и один из них, приблизив к губам микрофонную трубку, повторял: «Родина», я «Орел-четыре», «Родина», я «Орел-четыре». Слышу вас хорошо. Даю настройку: раз, два, три…»
