Аркадий Гайдар - Том 3. Ранние и неоконченные произведения
Потом Егор. Озлобленный донельзя и жестокий до крайности ко всем, кто принадлежал к «тому» лагерю, независимо от профессии, пола и возраста.
Когда-то давно он был рабочим литейного цеха, про который вспоминал с ненавистью, который, как он говорил, «прожег и прокоробил его до последней жилы».
Прямо с завода он попал в солдаты. За какую-то провинность оттуда — в дисциплинарный батальон. Озлобленность постепенно нарастала. А тут еще война, и, даже не заехав домой, он угодил на фронт.
— Всю жизнь промотался хуже собаки, — говорил он. — Другому хоть что-нибудь, передышка какая, ну хоть обман какой-нибудь на время, а у меня — ни чёрта!
— А пропади они все пропадом! — отвечал он с озлоблением, когда матрос или еще кто-нибудь из товарищей старался удержать его от излишней жестокости.
Он дружил с Сошниковым и считался его помощником.
Близко узнал еще Сергей Силантия Евстигнеева, или, попросту, дядю Силантия. Это был простой мужик иногородний, как назывались крестьяне в казачьих станицах. У него где-то «там» была своя немудрящая хатенка, хозяйствишко, баба и девчонка Нюрка, о которой он очень тосковал. Ему совсем не по нутру были все эти сражения… выстрелы… войны… и все его мечтания были всегда возле «землишки», возле «спокоя». Раньше забитый и эксплуатируемый, он верил в то, что большевики принесли с собой «правду», и что скоро должно все хорошо «по-божьи» устроиться. Но вышло все как-то не так. Пришли белые, и первые плети он получил за то, что ходил за офицером и доказывал ему, что никак нельзя ему без отобранной лошаденки. Потом пришли красные, и на квартиру к нему стал комиссар. Потом пришли опять белые, и ему всыпали шомполами уже за комиссара и поводили «в холодную». Из «холодной», испугавшись, как бы не было еще чего хуже, он убежал и с тех пор бродит с партизанами, скучает по дому, по хозяйству и по Нюрке.
Был еще Яшка, который где только не шатался. Служил полотером, работал грузчиком и собачником, а в дни революции одним из первых ушел в славную Таманскую армию.
И черный, как смоль, грузин Румка, спокойный и медлительный.
Как-то раз Сергей стоял и разговаривал с Егором.
— Румка! пойди сюда! — позвал тот.
— Зачэм? — не вставая отвечал Румка.
— Пойди, когда говорят!
Румка встал лениво и медленно подошел.
— Ну?
— Вот, смотри! — сказал Егор, отворачивая у того ворот рубахи. — Хорошо?
И Сергей увидел, что вся шея у него исчеркана глубокими, недавно только зажившими шрамами.
— Что это? — с удивлением спросил он.
— Офыцэр рубал, — ответил флегматично Румка. — Шашкой рубал на спор.
Офицер, оказывается, был пьян, а у Румки больше виноградного не было. Офицер рассердился и сказал, что будет Румке рубить голову пять раз. Если срубит, то его счастье, а нет — так Румкино. Офицер был здорово пьян, попадал не в одно место и свалился скоро под стол, так и не отрубив головы. Счастье было, безусловно, Румкино.
И много других, таких же, как эти, было в отряде. Озлобленные на белых — уходили к красным. И горе казаку, горе офицеру, попадавшему в их руки. Жестока была партизанская месть.
XIV.Яшка сидел на камне, недалеко от костра, над которым в котле варилась обеденная похлебка. Он наигрывал что-то на старой затасканной гармонии. Играть, собственно, Яшке сейчас не хотелось, а хотелось есть. Но до обеда надо было чем-нибудь убить время.
— Ты подкидывай дров-то побольше! — предложил он, — эх ты, карашвиля несчастная!
Румка, исполнявший обязанности кашевара, посмотрел на него лениво и ответил равнодушно.
— Играй сэбэ! Сами знают.
Яшка положил гармонию и подумал, что хорошо бы попросить у Румки поглодать мосол из котла. Но сообразив, что тот не даст наверное, потому что попросят другие, вслух обругал его «жадюгой» и пошел прочь.
Подошел к Силантию, который, сидя на чурбаке, подшивал к своему сапогу поотставшую подошву. Тот работал сосредоточенно и внимательно, точно делал дело большой важности. Да и еще бы! Сейчас немного, потом побольше, и начнет тогда рваться. А где же возьмешь другие? — И потому он с неудовольствием посмотрел на Яшку, который толкнул его в спину.
— Ты чего?
— Так! Жрать надо бы, да не поспело еще. Вот и хожу.
— Так ты не пхайся тогда. Видишь, што человек делом занят.
— Форсишь все! Утром портки зашивал, теперь сапоги.
Дядя Силантий откусил конец суровой нитки, заскорузлыми пальцами завязал узелок и ответил, продолжая работу.
— Одежу, милой, беречи надоть. Нешто как у тебя, парень, штаны-то вон новые, а все в дырьях.
— Пес с ними с дырьями! Вот кокну офицера, либо буржуя какого и опять достану.
— Из-за штанов-то? — И Силантий укоризненно посмотрел на него.
— Не из-за штанов, а так вообще…
— Разве, что воопче… Да и то, милой, хорошево-то мало. Хочь из-за чево!
— Ну нет, не мало. Так им гадюкам и надо! — присвистнув, ответил Яшка и добавил, передразнивая: — «Хочь из-за чево!» А на прошлой неделе кто стражника убил, не ты сам, что ли?
— Убил! — сокрушенно вздохнул Силантий и, отложив даже работу, взглянул на Яшку маленькими голубовато-серыми глазами. — Верно говоришь, парень. Да што же мне делать было, когда они втроем на Епашкина навалились. Пропадал ведь человек-то… сво-оой!.. Убил, верно! Так мне хоть радости-то от этого нету. По нужде только. А ты вот кажный раз плясать готов. Ровно тебе светлый праздник.
— На то они и буржуи, чтобы их бить, — убежденно сказал Яшка. — Такая уж пора пришла…
— Дядя Силантий! — совершенно неожиданно перескочил он совсем на другое. — Ты вот что, положи-ка мне заплаточку… Ей богу!.. А то перед маленько лопнул. Чего тебе стоит? Валяй! Я за тебя черед отнесу или что еще придется…
— Ну тебя к лешему! Рук у самого нет, что ли! — отвечал тот, несколько огорошенный таким внезапным переходом.
— Нет уж ты, право! Смотри… тут самая малость…
И, всучив тому свой сапог, Яшка поспешно куда-то ретировался.
— Ах ты, лодырь!.. Провались он со своим сапогом!.. Думает и взаправду чинить буду! — и Силантий даже отпихнул его.
Свой у него был готов. Он надел его и посмотрел — крепко! Теперь еще хоть полгода носи. — Потом иголку воткнул в затасканную шапченку, а клубочек ниток сунул в карман.
Подошел к котлу, посоветовал Румке закрыть котел, чтобы лучше упрело, и стал думать, что бы это еще теперь сделать. Мужик он был хозяйственный и сидеть сложа руки не любил. Привычки не было — хоть что-нибудь, хоть какой пустяк, а все же. Он подошел к Егору, который чистил винтовку, потом к кучке, резавшейся засаленными картами в «козла», и пошел назад. Винтовка его была давно вычищена, а в карты играть не умел, да и не было интереса.
Проходя мимо того места, где он только что работал, увидел все еще валяющийся Яшкин сапог. — Вот непутевый, бросил и хоть бы что! — Он поднял, осмотрел его. — Ишь ты! Где это его так угораздило? Врет, что лопнул, об гвоздь должно быть. Теперь пойдет рваться. — Он, раздумывая, поглядел на дырку, потом обругал еще раз Яшку лодырем и принялся накладывать заплату.
XV.Осмелели партизаны. На дворе стало теплее: наступила мягкая южная весна. Теперь заночевать можно было под каждым кустом, и частые набеги начали делать ребята. То стражников обезоружат, то казака снимут, то ночью, подобравшись к самому городу, обстреляют патрули и скроются моментально, прислушиваясь, как позади них впустую поднимут стрельбу из винтовок и пулеметов подоспевшие отряды.
Ползли всевозможные слухи. Но никто точно не знал даже, где проходит линия фронта. Поговаривали, что где-то уже совсем близко, чуть ли не возле Екатеринодара.
Однажды город был разбужен грохотом орудийных выстрелов. Испуганные и ошарашенные этим новым сюрпризом, повскакали с постелей обыватели. Что? откуда? Но вскоре волна смятения улеглась. Это английские суда с моря обстреливали тяжелой артиллерией, где-то возле Туапсе, зеленых.
Каждый день прибывали теперь с севера партии новых и новых беженцев к последнему оплоту, к последнему клочку, не поглощенному еще красной стихией, — Новороссийску.
XVI.Там, где кусты колючей ажины переплетались причудливо из-за серого истрескавшегося и поросшего мхом камня, как раз в то время, когда последний луч заходящего солнца скользнул по верхушке кряжистого дуба и исчез в горах, насторожившийся чутко Яшка услыхал доносящийся издалека, еще тихий, но ясный металлический звук — так-та! Так-та!
Он осел сразу корпусом книзу, чуть выставил из-за веток голову и прислушался.
— Подковы! Мать честная! Да неужели ж казаки?
От волнения сперло дыхание.
— Эх, вот была бы удача-то!
Впереди из-за поворота, по широкой, тянущейся вдоль гор, дороге, показалось несколько всадников, человек пять-шесть. Яшка кубарем скатился вниз и помчался назад, пригнувшись и отмахивая длинными ногами саженные прыжки. Сергей видел, как пронесся он стремительно мимо них и скрылся за кустами, забираясь проворно туда, где с главною частью отряда засел матрос.
