Евгений Воробьев - Высота
Усталость лежала на лицах, они почернели от ржавой пыли, окалины. Словно все за эти несколько часов стали небритыми.
Бесфамильных в рубахе навыпуск без умолку комментировал минувшие события:
— Я за трос, а трос от меня. Я нажал сильнее, а царгу ка-а-ак качнет!.. Левая нога и сорвалась. Спасибо, пояс выручил, а то бы…
Вадим молча и жадно курил, пряча цигарку от ветра в кулак. Лицо его почернело, как у всех, но лоб белый, к нему грязь не пристала.
Здесь же, среди верхолазов, толкался чумазый машинист башенного крана. Только сейчас он вылез из своей будки и посмотрел на царгу, которую поднимал. Он устал от одиночества и молчания — все утро с ним говорили жестами, как с глухонемым. И сейчас с ним никто не заговаривал. Неизвестно к кому обращаясь, он неестественно громко сказал:
— У нас на Байкале тоже ветерок налетает иногда. Короткий, а злой! Катер перевернуть ему ничего не стоит. Сарма называют у нас тот ветер!
Пасечник, не дойдя до монтажников, крикнул издали:
— Дайте мне, не то помру!
Он приложил два пальца к губам и быстро отнял их, Давая понять, от чего именно может умереть, если не уважат его просьбу. Ему протянули сигареты, а Катя — пачку «Беломора».
Пасечник не обратил никакого внимания на Катин «Беломор».
— А махорочкой не разживусь? Которая позлее?
Ему протянули несколько кисетов.
Катя так и осталась стоять с протянутой пачкой. Она торопливо спрятала папиросы в карман.
«И не поблагодарил даже. Не заметил, что я его угощала? А может, он меня вообще не видел? Или притворился? Не нравится, что курящая…»
— Лучше меня угостите папироской, — донесся до Кати знакомый голос.
Хаенко стоял рядом и, ухмыляясь, протягивал руку к Катиной груди. Из ее нагрудного кармана торчал «Беломор».
— Поскольку у вас все равно одна лишняя папироска образовалась, — продолжал Хаенко. — А я кавалер не такой капризный.
— А ну проваливай, — сразу зашлась от злости Катя. — Кавалер! Душа у тебя заячья.
Она демонстративно отвернулась.
Пачка «Беломора» давно была спрятана в карман, и уже давно она прогнала Хаенко, однако горькая обида не проходила.
«Может, Пасечник меня в самом деле не увидел? Нашла из-за чего расстраиваться. Из-за такого ерундовского пустяка!»
Но забыть о ерундовском пустяке никак не удавалось. Для Кати было новостью, что она может обидеться по такому поводу. Бывали случаи и посерьезней, однако на других парней, например на этого самого Хаенко, она так не обижалась.
Монтажники сгрудились в тесный кружок, чтобы легче было свернуть цигарки на ветру.
Борис пожалел, что не курит, а то бы он ничем не отличался от всех остальных. Он опасливо вглядывался в лица: не смотрит ли на него кто-нибудь с усмешкой? Как будто нет. Может, и в самом деле никто не заметил, как он плакал?
— Прошу, товарищ прораб! — гостеприимно раздернул Пасечник чужой кисет, увидев подходившего Токмакова.
Чья-то черная рука протянула из-за плеча обрывок газеты.
— Родная газетка! «Каменогорский рабочий»! — обрадовался Пасечник. — Вот ее и свернем, товарищ корреспондент.
— И мне клочок оставьте, — добродушно сказал Нежданов.
— Ишь! А у самого сердце рвется: газетку скуривают! — поддел Карпухин.
Токмаков начал скручивать цигарку и все никак не мог ее скрутить дрожащими пальцами, рассыпал махорку.
Пришлось позаимствовать еще щепотку из чужого кисета.
Он склеил цигарку и почувствовал, что губа распухла и кровоточит.
«Это когда же я так искусал себе губы?»
Дерябин топтался поблизости, поджидая, когда Токмаков подойдет к нему. Не дождавшись, Дерябин сам подошел к монтажникам.
— А я, товарищ Токмаков, на аэродром дозвонился, — сообщил он как о чем-то очень важном. — У них там самолет чуть-чуть через крыло не перевернулся. Едва успели привязать.
— Самолет? У нас царга чуть не полетела!
— Стихия! — Дерябин пожевал губами и сплюнул. — Скорость ветра такая, что… Между нами говоря, даже флюгер отказал.
— Флюгер? — улыбнулся Токмаков.
— Ураганометра на аэродроме нет, — как будто не понял иронии Дерябин. — Нужно считать, ветер был метров тридцать пять в секунду…
— К сожалению, запоздала ваша сводка!
— Ну, я тороплюсь, — перебил Дерябин. — Дел, откровенно говоря, по горло. Надо Дымову доложить…
Когда Дерябин отошел, Пасечник тоном фальшивого сострадания сказал:
— Трудно нашему начальнику! И в ветер, и в безветренную погоду.
— Это почему же? — спросил Бесфамильных. Пасечник, оглянувшись на Токмакова и понизив го-лос, сказал:
— Трудно нос по ветру держать. Слышали, сегодня опять флюгер подвел… С таким начальством только лед сушить.
Всех сейчас легко было рассмешить, всем было весело.
Рядом с Борисом стоял Метельский. Никто над ним не трунил, никто на него не косился. Метельский, когда он хлопотал у своей лебедки, был исполнительным и Добросовестным работником. Что же делать, если он панически боится высоты! Встречаются и среди монтажников люди, которые страдают высотобоязнью. Это — как морская болезнь, от нее нет лекарств.
Пасечник сделал еще несколько глубоких затяжек, затоптал окурок и неожиданно запел озорным голосом:
Поднимали мы коле-ечко,
А в колечке тридцать тонн,
Тридцать тонн…
Пасечник сделал паузу, подмигнул Кате и продолжал:
А быть может, тридцать пять —
В самом деле тридцать пять —
Да!
Катя во все глаза смотрела на Пасечника. Она хотела бы скрыть, что он ей нравится, но как это сделать? Встречая его самоуверенный и чуть насмешливый взгляд, Катя смущалась. К тому же она только от горна, вся в копоти, саже и такая растрепанная.
Она уже решилась было подойти, но в этот момент Пасечник отвернулся. Потому ли, что увидел папиросу в ее руке? Или потому, что его окликнул очкастый корреспондент?
Во всяком случае, ясно, что Пасечнику сейчас не до нее, она совсем-совсем не нужна ему в эту праздничную минуту. И, почувствовав себя одинокой на этом торжестве, Катя неожиданно расплакалась. Она никак не могла унять слез.
— По какому вопросу плачешь? — деловито осведомился Гладких.
Он остановился против Кати, но в лицо ей не смотрел и особенно ее ответом не интересовался, а продолжал суетливо оглядываться по сторонам — очевидно, разыскивал кого-то.
— Топай, куда шел! — Катя круто отвернулась и повязала свою желтую, закопченную косынку.
Было досадно, что этот самый Гладких увидел ее плачущей. Еще своим разговором привлечет внимание Пасечника!
— Голословно плачешь, товарищ Петрашень, — строго сказал Гладких. — Царгу подняли на сегодняшний день. Все живы-здоровы. Какие тут могут быть еще слезы?
И он заторопился за кем-то вдогонку.
— Ну как, товарищ Пасечник? — спросил Нежданов, близоруко щурясь и протирая очки. — Взяли господствующую высоту?
— Штурмом! Разведка обеспечила успех!
— А связь? А второй эшелон? — показал Токмаков на Бориса и Метельского.
Борис обиделся:
— Какой же я второй эшелон? Я в первом был.
— Верно, птенчик! Как ветер поднялся, ты вспорхнул наверх, — сказал Пасечник и добавил не без ехидства в адрес Токмакова: — Тоже проявил, так сказать, нездоровую инициативу…
Токмаков усмехнулся.
— Ну, это болезнь распространенная. Особенно в моей разведке.
Пасечник, а за ним все вокруг рассмеялись. Нежданов записал что-то в блокнот.
— Ну и материал у меня сегодня! Очерк о монтажниках напишу. «Господствующая высота»!
— Уже заголовок придумали?
— А как же! Все начинается с заголовка… Товарищ Токмаков, ответьте на сугубо корреспондентский вопрос: о чем вы думали в минуту самой большой опасности? Ну, когда расчалка лопнула?
— О чем думал? — Токмаков потер лоб, вопрос застал его врасплох. — Черт его знает, о чем думал. Если не ошибаюсь, о том, что буду делать в следующую минуту…
— Замечательно! Значит, не растерялись. А я уже решил, что аварии не миновать.
— При таком урагане всего можно ждать. Но кран нас все-таки выручил. Такой оказался силач!.. Знаете, что я решил?
— Что?
— Смелее монтировать на земле. Сократить число подъемов. Если кран выдержал двадцать восемь тонн при таком урагане… В общем, если работать осторожно, а не очертя голову, как сегодня… Можно такие тяжеловесы подымать! Весь график монтажа сожмем.
— Обязательно напишите об этом в «Трибуну опыта».
— До трибуны еще далеко, — отмахнулся Токмаков. — Надо все как следует подсчитать с карандашом…
Борис тронул Токмакова за рукав.
— Константин Максимович! Хотел у вас спросить… Вот Александр Матросов… Ну, тот герой… Лег грудью на пулемет… Предположим, остался бы Матросов в живых. И работал на нашей стройке… Как вы думаете, кем бы Матросов сейчас работал? Ведь правда, верхолазом?
