Василий Дюбин - Анка
Но Павел не вернулся. С другой стороны спешил на помощь Григорий. Боясь столкнуться, Павел так круто повернул баркас, что он лег на бок, врезался бортом в набежавший бурун, будто нарочито хотел зачерпнуть его, шлепнулся парусом на воду и стал тонуть. Павел бросил румпелек и прыгнул. Это произошло с такой быстротой, что Тимофей, почти не спускавший глаз с сына, не заметил, как затонул баркас, а находившиеся с Павлом трое рыбаков, не успев спрыгнуть, придавленные тяжестью баркаса, пошли ко дну. Григорий поспешно размотал веревку, бросил Павлу и направил к нему баркас. Веревка потонула, и Павел, захлебываясь, беспомощно барахтался в воде, выбиваясь из сил. Приблизившись, Григорий спустил ему якорь и с помощью товарищей переволок через борт.
— Как же это ты? — спросил Григорий, снимая с него одежду. Павел непонимающе смотрел на Григория и молчал. Ему казалось, что все это происходит во сне, что баркас цел и люди не утонули.
И даже тогда он не поверил в явь, когда увидел подошедшего вплотную «Черного ворона» и на нем отца, который рвал на себе волосы, топал ногами и вопил:
— Разор… Разор… Сукин сын… Зимой кобылу и сетку угробил, а теперь? Разор… Разор…
Берег был густо усеян людьми. Все с тревогой ждали возвращения рыбаков. С приближением баркасов над толпой затрепыхались платки, картузы, руки. Узнавали своих. А те, кто еще не опознал мужа, отца или брата, пересчитывали баркасы и ощупывали их глазами, в которых не угасала надежда. И как только баркасы стали на якоря, а от берега оттолкнулись подчалки, толпа хлынула вниз. Дети бросались к отцам с протянутыми ручонками, висли на шее, цеплялись за ноги. Жены, счастливые и довольные, принимали у мужей походные вещи, шли рядом, засматривали в глаза. Но вот, когда все сошли на берег, одна пожилая женщина, вытирая концами платка глаза, цеплялась за каждого рыбака, жалобно всхлипывала:
— Мишенька… Миш… Голубчик ты мой!
— Другой я… Чужой! — и, вырываясь, рыбак уходил.
Она повернулась к морю и, вся поникнув, беспрестанно шептала:
— Мишенька… Соколик ты мой!..
К женщине подошел Панюхай, неловко потоптался на месте, сказал несмело, но ласково:
— Акимовна… милая… не убивайся так, не надо, голубушка. Этим горю не поможешь… а в расстройство себя произведешь…
— Да как же не убиваться, Кузьмич… и мужа, а теперь и сына… кормильца мово… море поглотило.
— Эх, сердешная! Сколь оно наших рыбаков поглотило — несть числа… А ты, милая, поуспокойся…
— Теперь одна я осталась… горемычная. Одна.
— А мы?.. Рази ж мы оставим тебя в беде?.. Мир не без добрых людей… Ну, поуспокойся, Акимовна, поуспокойся, душенька, — и он погладил ее руку.
Акимовна всхлипнула к сквозь слезы проговорила:
— Тяжко мне, Кузьмич… Ох, как тяжко!
Оседая на короткую ногу, Жуков подошел к Кострюкову, поздоровался.
— С крещением тебя. Ну, как? — спросил Кострюков.
Жуков снял картуз, провел им по лбу.
— Каторжная работа, — вздохнул он.
Проходивший мимо Панюхай остановился.
— Вот и артель. А чем вы лучше других? Новины какие в работе показали, либо что? Народ только мордуете, чебак не курица. Эх, зря…
— Погоди, старина, — отозвался Жуков, — окрепнем немного, покажем. Вот мотор приобретем…
— Ишь ты! — перебил его Панюхай. — На моторе и я окажусь большим мастаком… А вы вот на баркасишках покажите народу диковину какую, либо чудо-расчудесное. Вот это да-а-а. А то — мото-о-ор…
— На них, старина, на баркасишках-то и будем чудо показывать, Руки-то у наших артельных ребят покрепче весел дубовых — что тебе слитки бронзовые. Ударь прутом, и зазвенят. И воля есть. А мотор нам нужен для того, чтобы он труд рыбаку облегчал. Мы и на баркасишках мастаки на большие дела. Погоди. Еще увидишь.
— Море завоюете, либо что? Или бурю за глотку возьмете, товарищи большаки? Эх!..
— Да еще как возьмем.
— Хвалилась синица, — усмехнулся Панюхай и ушел.
— Упрямый старик, — кивнул ему вслед Жуков. — Ни во что не верит. По его выходит так: родился человек, ну и вали сейчас на его плечи груз, да чудеса в работе показывай. Погоди. Дай подрасти да костям окрепнуть. А там посадим рыбака на мотор, и тогда попробуйте догнать его. Да…
Кострюков подергал себя за нос, подумал и сказал:
— Видал я, брат, у городских артельных ребят моторы. Большая подмога от них в работе. Ну, а где же нам взять мотор?
— Найдем. Есть на примете парусно-моторное судно. Оно конфисковано у одного турка за контрабанду. На днях буду в городе, загляну куда следует и разузнаю. Нужно будет на первый случай собрать с рыбаков немного денег на задаток. А там уже я проверну это дело. Добьюсь рассрочки. Да. Без мотора каторга. Гибнут люди, пропадает труд. А люди крепкие. С ними многое можно сделать.
— Люди прочные, — подтвердил Кострюков.
— Но для борьбы со стихией мотор необходим. Тогда такого у нас не будет, — Жуков указал на Акимовну, которая все еще стояла на берегу и выкликала из моря своего сына.
Предложение Жукова о приобретении мотора артель приняла единодушно. Собрание прошло без лишних слов и пререканий. И через три дня сборщики денег — Анка и Евгенушка — вручили Жукову первый задаток на мотор. Жуков приложил к ним свои четыре червонца и спрятал деньги в бумажник.
XIVСетчатые мелкие облака, прозрачно-белые, как хлопья сверкающей пены, неводами затянули небо. На северо-востоке, разрывая мягкие, тающие ячеи, запутавшимся сомом трепетало длиннохвостое черное облачко. С запада из-за горизонта вынырнули более крупные, с белыми брюшками, черноспинные тучи, белужьим косяком проплыли низом, будто разыскивая нерестилище, постояли, пораздумали и ушли на север.
Павел держал у раскрытых ворот запряженную лошадь, над которой роились надоедливые мухи. Он тоскующими глазами проводил проплывший мимо облачной сети косяк тучек и с искренней досадой, будто из рук его выскользнула живая рыба, сказал вслух:
— Эх, не зацепились. Жалко…
Красноловье было в разгаре. Шел осетр, шла севрюга, изредка попадалась белуга. Рыбаки дни и ночи проводили в море, а Павел тосковал на берегу, изнывал от безделья. С того дня, когда случилась с его баркасом авария, отец запретил ему выходить в море. В последнюю декаду, самую горячую по вылову красной рыбы, Тимофей, жалуясь на сердце, ни разу не вышел в море, поручая «Черного ворона» Егорову, и три раза куда-то отлучался из дому, наказывая Павлу:
— Кто спросит, скажешь: в город к доктору поехал.
Лязгнула щеколда. Павел обернулся и увидел на крыльце отца и Егорова. Тимофей сказал что-то на ухо Егорову, пригрозил пальцем. Тот кивнул, и они стали спускаться с крыльца. Перекрестившись, Тимофей сел на дроги, выехал со двора. Егоров торопливо направился к морю. Не закрывая ворот, Павел прислонился спиной к столбу и задумчиво уставился в небо. Облачная снасть спуталась, скомкалась и, обвисая бледно-оливковой бахромой, уплывала за горизонт. Очистившаяся от туч и облаков величаво-спокойная синеющая заводь неба казалась ему отдыхающим в мертвом штиле морем после долгого шторма.
Странное поведение отца рождало в голове Павла множество догадок, и, путаясь в них, он искал и не находил ответа на вопрос: «Почему Егоров, а не я? Почему?» Вспоминая «Черного ворона», на котором хвастливо разгуливал по морю Егоров, он выпрямлял крепкие руки, сжимал кулаки, гневно шептал:
— Почему?.. Почему?..
Не заметил Павел, как мимо прошла Анка. А увидев, оторвался от столба, окликнул ее.
— Некогда. В море выхожу, — не останавливаясь, ответила Анка, но, пройдя немного, обернулась. — Все на небо поглядываешь, мартынов считаешь? Почему дома, а не в море?
— Домоседю… Бабка захворала.
— Смотри, договор на тебя сделан, ты и отвечать будешь. Егоров туго сдает рыбу, а улов-то нынче богатый. Эх, ты… Размазня. А я-то думала… — и она ушла.
Павел вбежал в курень, рванул с вешалки винцараду, сунул в карман кусок хлеба и пустился к берегу, обогнав Анку.
Баркасы снимались с якорей, готовые к выходу в море. Павел прыгнул в подчалок и закричал стоявшему на корме «Черного ворона» Егорову:
— Погоди отчаливать!
— А что тебе?
— Я выхожу в море.
— Как?..
— Отец послал…
— Брешешь. Он уехал и наказал мне…
— А я говорю — отцом велено. Чего тебе? Баркас чей?
«Черный ворон» захлопал парусом, выставил грудь, оседая на корму, и прыгнул через бурун, с шумом врезавшись в воду. Тогда Павел взобрался на баркас Егорова, кивнул сухопайщикам:
— Валяй, ребята!
— Слезь, тогда сплывем! — запротестовали сухопайщики.
Павел поднялся во весь рост, повторил настойчивее:
— Валяй, ребята!
— А ты что за указ нам? Убирайся с баркаса!
Павел схватил обоих сухопайщиков за шиворот, сердито потряс:
