Михаил Толкач - Про Тихона
— Работать надо, тут не театр, — обозлился Орлов, сбросив на землю плащ и фуфайку.
Тихон понимал настроение рабочих. Виноват он, что заранее не осмотрел объект. Дозвонись бригадир вчера прорабу, никакой бы заминки не произошло.
— Поговори с конторой, — предложил бригадиру Пузанов.
Контора на вызов Тихона долго не отвечала. Наконец диспетчер отозвался и пригласил прораба. Тот пристыдил Житнева: мол, по пустякам вызываешь. Одна ямка, а разговоров на полдня. Должен соображать, что бригаду засылать вновь на дальний перегон из-за одной «точки», о которой он случайно забыл, неразумно.
— Ты же техник, понимать должен! А что, рабочие сильно возражают? — спросил под конец прораб,
Тихон замялся, не решаясь сказать правду. Ему не хотелось обвинять монтажников, совестно было признаваться в собственном бессилии.
Люди снизу внимательно смотрели на него, прислушивались к переговорам. Житнев, оседлавший столб, покраснел, сознался прорабу:
— Виноват я. Не дозвонился заранее. А рабочие сделают.
Пузанов сочувствовал бригадиру, переживал за его неловкость.
— И сделаем! — крикнул он снизу, не утерпев.
Бригадир спустился со столба на землю. Пузанов
снова сказал:
— Четыре мужика, стыдно торговаться!
— Ты свою кралю стыди, — усмехнулся Веселов.
— Я — «за»! — неожиданно выкрикнул глуховатый Орлов, берясь за лопату. — Размеряй, бригадир.
Тихон стал рассматривать чертежи, потом вместе с Орловым наметил границы котлована. Гошка забивал колышки по их меткам.
«Артист» снял телогрейку и прилег на солнцепеке. Он все подставлял солнцу свое плоское облупленное лицо, закрыв глаза и раскинув ноги в сапогах. Поведения своего не стеснялся. Он монтер-монтажник. Не землекоп. Есть начальство, пусть предусматривает.
Трое взялись за лопаты, выбросили из земли первые куски котлована.
— Стой! — вдруг закричал Орлов, заскрежетав лопатой. — Кажись, плита гранитная...
Все встревоженно обернулись. Житнев очутился около него.
— Ломом попробовать бы, — неуверенно сказал он, тыкая лопатой по углам. Везде был камень-плитняк.
Солнце висело над горами, словно не могло оторваться от них. На дальней заснеженной вершине собирались тучи, клубился белый туман. От реки тянуло сыростью, холодные порывы ветра завихряли пыль на откосе дороги.
Пузанов уселся на краю котлована, подставляя широкую грудь и крупную лохматую голову прохладному дуновению. В нем боролись желание закончить работу по-доброму и побуждение бросить все: долбить камень он, монтажник, не обязан. Правда, Гошка хорошо знал: брось он сейчас работу—все последуют его примеру. Житневу одному не совладать даже с покладистым Орловым.
Бригадир продолжал бить ломом по камням. Высекались искры, звенело железо, откалывались крохотные кусочки гранита. Обильный пот заливал спину.
Пузанов легко прочел на открытом лице Тихона растерянность и смятение. Почувствовав, что на него смотрят, бригадир в отчаянии сунул лом Орлову:
-— Ты, может, сильнее.
Андрей Кузьмич отложил лом, брезентовой рукавицей размел землю и стал отыскивать трещины, сдувая пыль. Найдя подобие щели, он воткнул острие лома и выворотил первый крупный булыжник. Тихон принес кувалду и начал тяжело бить ею по твердому плитняку.
— Погодь!
Пузанов отстранил Тихона, нашел упор и отвалил еще один массивный валун. Втроем подняли его, выкатили из котлована. Яма заметно углубилась. Бригадир подумал, что три-четыре такие удачи, и можно будет примерять фундамент.
«Артисту» на солнце стало жарко. Он неторопливо разулся, повесил сапоги на куст. Осторожно ступая, побрел к реке и занялся стиркой носков.
— Вот злыдень! — выругался Орлов. — «Поэт»! Такому-то палку нужно, а не агитацию. Едут же в Сибирь! Доброво-о-ольцы!
Рабочие присели на траву, закурили.
Туман над дальними кряжами собрался в белые плотные облака. Они текли вниз, серыми языками спускались в долины. Ветер бросал их обратно. У вершин клубились, волновались, становились темнее лохматые тучи.
Вставать снова не хотелось, но Тихон пересилил себя и первым принялся долбить гранит. Лом в его худых руках держался плохо, выскальзывал, вихлял. Бригадир чувствовал, как после каждого удара у него в животе что-то надрывается и к горлу подпирает тугой рвотный ком. Но он продолжал крушить и крушить камень. Уже кружилась голова, уже кололо в боку. Тихона сменил Пузанов. Гудел и звенел плитняк под его ударами. Мелкие осколки со свистом отлетали, впиваясь в рыхлую землю. Около часа гремели упорные удары, но рабочие не углубились ни на сантиметр: внизу оказался гранит.
Опять закурили. Говорить уж никому не хотелось.
Веселов на цыпочках вернулся от воды, стараясь не измазать ноги, стал обуваться.
— Ты, балерун, хватит дурака валять! — резко, с хрипотцой в голосе проговорил Пузанов. — Берись-ка за лом, скотина!
— Увольте! — Веселов заскакал на тонкой белой ноге, надевая тесный сапог. — Бейтесь грудью, соколы! Беспокойные сердца!
Тихон не умел говорить грубо, но его взорвало.
— Ты хам, «артист»! — сказал он. — Комитет с тобой разберется, а я записываю тебе прогул.
— Хоть два, бригадир!
— Брось это дерьмо, — посоветовал Орлов. Он обошел котлован, что-то прикидывая и притопывая,— Давайте-ка попробуем рядом, может, минем скалу.
Бригадир не сразу решился на такое предприятие: место «точки» определено комиссией, и отступать он не имел права. Тихон снова вызвал прораба к телефону. Тот добрых полчаса читал ему нотацию и в заключение отказался изменять план.
— Вы почему не слушаете? — горячился Тихон, размахивая руками и едва не падая со столба. — Нам тут виднее. Камень — плитой, и зубами не угрызешь!
Пузанов дивился тону разговора: обычно Тихон просил вежливо, робко. «Раззадорил» малыша!» — усмехнулся он. Не утерпел, крикнул:
— Предупреди, бросим всё! Пусть сам долбит.
Прораб велел подождать, видимо с кем-то советовался. Потом согласился передвинуть место светофора на два метра вдоль пути, предупредив, что лишний расход за рабочую силу он отнесет в счет Житнева.
3
— Не пора ли мешок развязать?
Орлов глянул на низкое солнце, поджимая тощий живот. Трикотажная рубашка плотно облегла его мускулистое тело. Все повеселели.
— Возраженья нет.
Пузанов оживился: неудачи его раззадорили. Ему страстно захотелось победить в этом глухом поединке с природой.
«Артист» первым затоптался около мешка, не зная, как поступить: хлеб и соль находились в общем узле. Житнев искоса наблюдал за ним, усмехаясь про себя. Пузанов ушел собирать дрова для костра. Тогда Тихон негромко сказал:
— Штука получилась. Кто же ее знал?
— Вы должны знать! — Веселов считал себя правым, не желал примирения. Он повторил: — Бригадир обязан знать!
— Виноват я. Бросать, по-вашему?
— Давайте мой хлеб!
— Дудки, Петр Антонович! — Житнев прикрыл рукой мешок: — Вот что ребята скажут.
Помолчали.
— Совестно мне за вас, Веселов. Ведь вы комсомолец.
— А вам не стыдно? По вашей вине получилось. Вы тоже комсомолец. Ай, не агитируйте! Застрахован.
Бригадир отошел от Веселова. Рабочие молча расселись в кружок на плоских камнях. Посредине лежала краюха черного хлеба и щепотка соли в бумажке. Обычно «артист» первым разрезал хлеб. Теперь он стоял с краю, виновато молчал.
— Веселов свою часть просит, — сказал Тихон.
— Что?! — Орлов даже привскочил. — Не дам! По мне пусть хоть с голоду подохнет, виртуоз!
Из ущелья по крутой тропинке неожиданно выкатилось стадо овец. Впереди шел высокий погонщик в куцем ватнике, войлочной шляпе и с редкой путаной бородкой. В руках у него была кривая палка.
— О-г-э! — покрикивал он на животных, размахивая палкой. По камням стучали копытца, похрустывали тонкие голенастые ноги овец.
Веселов воровато стрельнул глазами.
— Черт с вами! — буркнул он и бросился навстречу погонщику. По ветру развевались его длинные русые волосы.
Житнев видел, как он приблизился к погонщику, заговорил, указывая вниз, на рабочих, на себя. Вдруг провожатый остановился, закивал головой. Веселов выхватил из кармана деньги и передал бородатому.
Мимо протекла сероватая волнистая река овец. Погонщик прицелился и ловко подцепил валуха за ногу, вытянул его на обочину. Веселов, припадая на колено, силился утащить здоровенного барана вниз, звал на помощь.
Тихон стремительно ринулся к «артисту», с силой оторвал его от барана, закричал на оторопелого погонщика тонким возмущенным голосом:
— Твои бараны? А? Ворюга... Красть не позволю!
Веселов отступил от разгорячившегося бригадира.
Баран неторопливо присоединился к остальным, потерялся в сером однообразном потоке.
