Георгий Суфтин - След голубого песца
На середину площади вынесли стол. Вокруг него поставили скамейки. Из волостного правления вышел осанистый и бородатый с проседью старшина, поправляя медную, начищенную до блеска, бляху на груди; за ним — урядник, картинно поддерживая рукой саблю на боку; а дальше шел писарь в касторовом пальто и в фуражке с сияющим козырьком, неся бумаги и склянку с чернилами. Они важно уселись за столом. Старшина постучал молоточком. Площадь стала затихать. Начались торги на рыболовные угодья.
Хосей сидел на отдалённом бугорке, поджав под себя ноги, и смотрел, казалось, равнодушно и безучастно на это непривычное для него скопище людей. Трудная, тяжелая дума ворочалась в его голове. Воду продают, рыбу в реке продают. Наверно, и землю продавать будут. А на что ты, Хосей, земли купишь? Где твои деньги? Где твои богатства? Не видать тебе, Хосей, земли, не жевать ячменного хлеба. При воспоминании о хлебе у Хосея засосало под ложечкой. Может, без денег земли дадут? Ведь вон её сколько кругом пустой, непаханой...
Ясовей сначала постоял около отца, с любопытством наблюдая за всем происходящим, потом ему это наскучило, и он присоединился к ребятишкам, лепившим около церковной ограды из жухлого снега огромную бабу. Он впервые видел, как из снежных комьев постепенно получалось туловище, голова, руки. Вот так-так! Это, наверно, русский бог. Ненецкие боги из деревянных болвашек, маленькие, тощие и почему-то злые — сколько ни мажь их кровью, сколько ни украшай цветными лоскутками, всё недовольны, не дают удачи в охоте, в рыбной ловле, насылают на ненцев голод, хворобу, разные несчастья. У русских бог, видно, добрый, ишь какой толстый! И черные угли глаз такие зоркие, всё, поди, видят. И его, Ясовея, видят. А что если попросить этого снежного бога, чтобы он помог отцу получить землю? Тогда не придется ходить по дворам за кусочками, будет своя пища, свой дом, хорошо бы такой же, как у печорского богача Саулова...
Ясовей снял с потрепанной своей малицы ремень, украшенный медными бляшками и резными костяными фигурками — единственное украшение, которым немало гордилась его ребяческая душа — и с серьезным видом направился к неуклюжему снежному истукану, повесил на его шею ремень, сел напротив прямо в размешанную грязь и начал шептать молитвы.
— Ты, снежный бог, очень хороший и толстый, у тебя силы много и тебе, я думаю, ничего не стоит помочь моему отцу получить землю. Скажи людям, чтобы они дали нам земли, сам видишь, какой я худой — есть нечего и мне, и матери, и отцу — все мы голодаем. Пусть дадут нам земли, на которой, говорят, растут ярушники...
Он не замечал мальчишек, прыгавших вокруг него со смехом и остротами, а если и замечал, то не обращал внимания.
4
Сходка, между тем, шла своим чередом. Были проданы рыбные тони, сдана почтовая ямщина, сговорены податные дела, разобраны путаные тяжбы о наследстве. Старшина, умаявшись, вытирал лысину огромным красным платом. Писарь, весь измазанный чернилами, закусив язык и скособочась, дописывал свой протокол. Люди поглядывали в ту сторону, где, веселя глаз, поблескивали четвертные зелена вина, поставленные обществу теми, кому удалось получить выгодные подряды. А многие, не дожидаясь всеобщего пиршества, загодя побывали в казенке и возвратились на сход, изрядно покачиваясь.
И в тот самый миг, когда старшина стал уже подниматься из-за стола, от толпы отделилась неуклюжая фигура в малице. Хосей шел, хлюпая по лужам, прямо к начальству, с измятым листком бумаги в вытянутой руке.
— Ну, что там еще у тебя? — недовольно спросил старшина, брезгливо принимая бумажный клочок.
— Земли бы мне, начальник. Хоть немножко земли. Житья, сам видишь, нет никакого. Олешка съел. Чем дальше питаться буду? Беда да и только. Дай земли, начальник!
Старшина недоуменно вертел в руке бумагу, не зная, что с ней делать.
— На кой лешой тебе земля? Чего пустое городишь...
— Не пустое, начальник. Вовсе не пустое. Пахать землю буду. Может, хлеба сколько-то соберу...
Старшина смотрел-смотрел на ненца изумленно, будто видя такое чудо впервые, и вдруг раскатисто, весело захохотал, хлопая себя по бедрам мясистыми ладонями.
— Земля ему понадобилась... Чудеса в решете! Пахарь... Вы чуете, православные миряне, какой пахарь объявился...
— Дай ему земли, Онисим Петрович. Дай, не жалей, — крикнул из толпы тот самый парнище, который надоумил Хосея просить земли.
— Верно, дай, начальник Онисим, у тебя её много, — ободрился Хосей, приняв выкрик за поддержку. Но вышло всё неожиданно и страшно. Парень, пьяно ухмыляясь, нетвердой поступью подошел к Хосею и стал перед ним, огромный, чуть не вдвое выше щупленького ненца.
— Здорово, землепашец! — гаркнул он, скорчив уморительную рожу.
— Здорово, здорово, — пролепетал Хосей.
— Земли захотел?
— Захотел. Видишь, захотел. Тебя послушал.
— Дать ему земли? А?
— Дать, дать, — раздалось из толпы.
— Так на!
Парень схватил Хосея, легко приподнял его и, бросив наземь, стал набивать липкую грязь за пазуху, в штаны, в карманы, в рот. Хосей безмолвно бился в его могучих руках. Пьяные купцы гоготали. Старшина, зажав руками живот, надрывался от смеха. Урядник мотал длинными усами, навалясь на стол, и приговаривал:
— Так его... Так его... Вот земли получил! Ну и дали земли...
Писарь тоненько хихикал, забыв свои бумаги, залитые чернилами из опрокинувшейся склянки.
Невесть сколько бы продолжалось и чем бы закончилось это издевательство, но, растолкав толпу, на середину площади выбрался молодой рыбак в холщовой, усыпанной блестками чешуи куртке.
— Голубков! Помоги, Михайло, наделить землей, — крикнул пьяный голос и осекся.
Рыбак спокойно, ни на кого не обращая внимания, подошел к истязателю, взял его за шиворот и сильным рывком оттащил от Хосея. Потом дал такого толчка, что верзила, как мяч, отлетел в сторону.
5
Куда идти? Велика тундра, много в ней озер, в студеной глади которых отражается блеклое заполярное небо, много рек, окаймленных низкорослым нежно-зелёным кустарником — ярой, безбрежно широки равнины, покрытые сочным ягельником, окруженные островерхими сопками, да некуда податься человеку, если нет у него быстроногих оленей в упряжке, а на плечах вытертая, истрепанная малица, которая того и гляди расползется по швам. Но жить надо. Нужно добывать пищу себе, больной жене, сыну, еще несмышленышу, не понимающему, какая беда нависла над ним. Идти и идти, затянув до предела ремень, угрюмо глядя на неласковую землю, идти, не зная куда, лишь бы не видеть полных невыносимой муки запавших глаз жены.
Вот на пути круглое озеро с зеленовато-прозрачной водой. Оно носит странное название — Дыра и считается у ненцев священным. Хосей останавливается на крутом берегу и шепчет молитву:
Медведь нынче не лежит.
Песец не бежит.
Лисица тоже не бежит.
И ты, Дыра, не осуди...
Ясовей с любопытством смотрит в холодную глубь озера и пытается понять, где таится та неведомая сила, которая заставляет отца так почтительно и боязливо говорить с озером, оправдываться перед ним. На дне видны мелкие камушки, тонкие бледные водоросли. И больше ничего. Скучно. Куда интереснее гладкая поверхность озера, чистая, ясная и совсем не таинственная. В ней отражаются кусты ивняка, а среди них скуластое лицо отца. Ясовей берет кусочек ссохшейся земли и кидает в воду. По озерной глади расходятся круги. Отражение отцовского лица забавно изгибается, морщится. Мальчик смеется. Отец сердится...
Питаясь диким луком, случайно убитой куропаткой, лепестками ягеля, идут отец с сыном всё дальше и дальше на север. Там, где Печора разливается своими рукавами — «шарами» среди тундр широко и просторно, стоит на одном из её многочисленных островов рыбацкая деревня Оськино. В ряд выстроились двухэтажные крашеные дома печорских богачей, толстостенные, построенные на века. Перед ними на берегу высокие вешала с сетями. Сети колеблются от несильного ветра, постукивая деревянными поплавками. Из-за вешал далеко виден дом купца Саулова, крытый железом, крашенный голубой краской, узорно расписанный по подзорам, с тяжелыми балконами, весь в резных вычурных украшениях. Плотным забором обнесен дом со всех сторон. Тяжелое чугунное кольцо на калитке. Повернешь его — стукнет щеколда, залает пес, привязанный к конуре цепью.
Хосей не смеет взяться за кольцо. Он стоит у калитки, ждет: может, выйдет Саулов со двора. И вот он выходит. Синий тонкого сукна казакин с мелкими сборками по талии, плисовые шаровары с напуском на лаковые голенища сапог, толстая золотая цепочка через весь живот, голубая шелковая рубаха из-под жилетки. У Саулова мясистый и сизый нос, тощий подбородок с редкой просвечивающей бороденкой, глаза маленькие, колючие. Смотрит он ими, будто сверлит. И непрестанно шевелит сжатыми губами, точно жует что-то закрытым ртом. Бороденка при этом смешно двигается и топорщится.
