Алексей Кирносов - Перед вахтой
— Странное у вас понятие о совершенстве. Я не считаю совершенным беднягу с синяком под глазом и распухшим носом, как ходят ваши питомцы. Гимнастику я еще могу понять, но бокс?
— Нельзя понять то, что ты даже не пощупал, — настаивал Пал Палыч. — А во-вторых, гимнастикой ты тоже не занимаешься. Бывают люди физически недоразвитые от природы. Ну, не дано им. Как мне, к примеру, не дано музыкального слуха. Сколько ни учи меня играть на баяне, ничего не выйдет. Обидно, конечно, но возразить природе мы пока не в силах. С другой стороны, бывают люди сознательно недоразвитые. Природа снабдила их всеми исходными данными, а они, дураки и лодыри, при этих данных и остались. Мускулы — кисель, суставы — ржавые шарниры, реакция — как у крокодила на брюкву. Таких сознательно недоразвитых можно только презирать. Антон обиделся.
— Кто это не-до-раз-ви-тый? — тихо прищурился он на Пал Палыча с высоты своих ста восьмидесяти пяти. Он расставил ноги, приподнял плечи, набрал в грудь воздуху и сунул за ремень большие пальцы рук. И теперь худенький, среднего роста мастер спорта Пал Палыч Беспалов, когда-то чемпион страны в своем весе, выглядел перед Антоном несколько ущербно.
— Вы доразвитый! — произнес Антон, сокрушенно глядя на хрупкого мастера спорта. И вдруг спокойно, не больно ударившись, лег на каменные плиты площадки и растянулся, а невыразительный Пал Палыч стоял с сигаретой в зубах, руки в карманах и слегка наступал ботинками на его вывернутые ступни, и сколько Антон ни тужился, подняться никак не мог.
— Хватит, — попросился он. — Пройти могут.
Пал Палыч отступил, и Антон поднялся, отряхивая зад.
— Хороший прием, — сказал он, стараясь не сердиться, поскольку джентльмен обязан проигрывать с улыбкой.
— А я тебе что толкую, — отозвался Пал Палыч.
— Но это же не бокс, — возразил Антон.
— Это общее физическое развитие, — растолковал Пал Палыч. — Я, брат, доразвитый.
— Ваша взяла, — смирился Антон. — Дайте закурить. Подав коробку, Пал Палыч осведомился:
— Придешь на занятие секции завтра в девятнадцать часов?
Антон пустил дым кверху колечком.
— Думаете, так сразу и убедили? Нет, Пал Палыч, это немыслимое дело. Откуда у меня время еще и на бокс! Ну, не обращаться же мнё к заместителю командира курса по политчасти, чтобы он нашел тебе время еще и на бокс, — вздохнул Пал Палыч. — Не прорабатывать же на комсомольском собрании Антона Охотина, отказавшегося выступить в соревнованиях за честь курса.
— Хе! — сказал Антон. — Замполиту я нужен в самодеятельности. Он меня от зарядки и вечерней прогулки освобождает, чтобы я репетировал. Замполит не допустит, чтобы меня на комсомольском собрании прорабатывали. Визгнула дверь, и на площадку вышел старшина роты курсант пятого курса мичман Дамир Сбоков.
— «Люкс» куришь? — изумился старшина роты. — Наглость какая! Наряд вне очереди. В субботу заступишь дневальным по роте! Это грянуло как прикладом по голове. Прощай увольнение, прощай кафе «Север», прощай Леночка, прощайте темные переулки Петроградской стороны, прощайте упругие, как теннисные мячи, поцелуи на уютной черной лестнице! Антон молчал, и стены плыли перед глазами.
— Вам ясно? — спросил Дамир, переходя на «вы», и это было признаком того, что сделано что-то не так, как положено. Антон вспомнил, что положено делать в таких случаях. Есть наряд вне очереди, товарищ мичман, — выдавил он из себя уставную формулу.
— Это я его «Люксом» угостил, — вмешался Пал Палыч. — Отмени наряд, Дамир.
— Эх, за кого вы вступаетесь, товарищ капитан, — покачал головой старшина роты. — Он сегодня на зарядку не выходил и от вечерней прогулки, ей-богу, саканет. Пойдет к замполиту, поплачется, что ему не хватает времени репетировать, и тот разрешит по доброте сердца. Будь моя воля, я бы всех этих артистов тремя карандашами из списков на увольнение вычеркивал!
— А спортсменов? — поинтересовался Пал Палыч.
— Ну! — вскинул подбородок Дамир Сбоков. — Сравнили ложку с лопатой. Спортсмена я и в среду уволю, лишь бы двоек не имел.
— Вот и прекрасно. Антон теперь у меня в секции, — сообщил Пал Палыч. — Выставляю на спартакиаду училища в полутяжелом весе. Будет с твоим дружком Колодкиным драться за первое место. Мичман округлил белесые глаза.
— Охотин?.. С Колодкиным?.. Не смешите меня, Пал Палыч, мне нельзя смеяться, я дежурный по курсу. Колодкин его так уделает, что он будет на карачках ползти до самого лазарета!
— Колодкин не бог, — возразил Пал Палыч, посмеиваясь.
— В боксе — бог!
— А если и бог? Боги не вечны, это ты должен знать, высшее образование заканчиваешь. В общем, отмени наряд, Дамир, — потребовал Пал Палыч. — У Антона должно быть жизнерадостное настроение. Мичман думал. Он хмурил брови и смотрел на Пал Палыча, как ястреб на лисицу, оттягавшую у него гуся. Пальцы его шевелились, и губа дергалась. «Купил меня Пал Палыч, — думал Антон, — и так дешево: за одно увольнение!»
— Ну, поскольку вы за него просите… — произнес наконец старшина роты, — тогда пусть гуляет в субботу… И что за тип такой? Все за него просят, то замполит, то комсорг, то начальник клуба. Теперь — тренер. И всем на мой авторитет начхать, будто я не старшина роты, а мишка на севере… — бормотал мичман, спускаясь по лестнице.
2Обыкновенный человек может, когда ему угодно, подняться с дивана, скинуть домашние туфли, обуться в модные корочки, прикрыть прическу шляпой и отправиться на шумные улицы для наслаждения прелестями быстротекущей жизни. Обыкновенный человек не считает это проблемой, и поэтому бывают случаи, когда он томится дома, имея возможность пойти в парк, в кино иди в гости.
Курсант второго курса высшего военно-морского училища может покинуть родные стены только в субботу вечером и в воскресенье, если он: не имеет учебной задолженности; не назначен в наряд или в караул; стал в строй увольняемых без нарушений формы одежды; не получил на неделе дисциплинарного взыскания; довел до совершенной чистоты и блеска свой объект приборки; содержит личное оружие в идеальном порядке и многое такое прочее.
И все же не надо забывать, сколько нам отпущено судьбой прекрасного. Субботы ждут со сладостно ужасным замиранием сердца! Суббота — это день особый.
С самого утра все не так. Зарядки нет. Курсант выносит во двор постельные принадлежности, чтобы выколотить из них пыль и казарменный дух. За завтраком он одной рукой жует булку с маслом, а другой рукой драит о бедро латунную бляху поясного ремня. Если надраивать ее так с утра и до ужина, бляха станет золотой.
Начинаются занятия, и приободрившийся двоечник жалобным стоном молит преподавателя спросить его, убедиться в отличном знании предмета и исправить оценку. Преподаватель не выдерживает источаемого глазами двоечника отчаяния и спрашивает что попроще. В руке двоечника возникает раскрытый на нужной странице классный журнал. В руке преподавателя из воздуха возникает авторучка. Вздрогнув, преподаватель ставит утешительный балл…
В субботу все такие усердные, исполнительные и дисциплинированные, такие трудолюбивые и добросовестные, что старшины смотрят на подчиненных увлажненным взглядом, начинают сомневаться в необходимости мер принуждения и приказания отдают тоном почти отеческим.
— Охотин, милейший, подойди-ка, — позвал мичман Сбоков, когда кончились занятия и дежурный по роте просвистел большую приборку. — Будь любезен подраить гальюн на третьем этаже. Вчера ты устал, коридор натирать тебе будет трудно.
— Есть подраить гальюн на третьем этаже, товарищ мичман, — безрадостно репетовал Антон.
— Накануне он впервые вкусил терпкую прелесть тренировки, и сейчас все мускулы ныли, суставы поскрипывали и нос распух. Совсем другая наружность с этим носом. Преподлейшая, можно сказать, наружность.
— Ступай, — ласково отослал его Дамир Сбоков. — И не забывай, пожалуйста, что нос всегда надо перчаткой прикрывать.
И он ухмыльнулся, припоминая, как вчера заглянул в спортзал, увидал Антона Охотина, колотящего кулаками воздух, и залюбовался. В конце занятия Пал Палыч (для привития вкуса) разрешил Антону поработать с Колодкиным, шепнув тому, что это не всерьез. Колодкин только уклонялся от свирепых и размашистых ударов, а если и бил сам, то слегка и в корпус. Деликатный человек, Колодкин делал вид, что работает в полную силу, а Дамир Сбоков хихикал и отпускал со своей скамейки злоехидные замечания.
Колодкин совершенно случайно задел Антона по носу. Антон, можно сказать, сам наткнулся на перчатку. В глазах у него вспыхнуло, в мозгах звякнуло, в груди взметнулась гейзером обидная отчаянность, и он кинулся на Колодкина, как фокстерьер на кабана, не помня, где он, с кем дерется и вообще
что к чему. В бездумном боевом забвении он пер на врага, вышвыривая вперед кулаки и шлепая губами. Спорт кончился. Колодкину при всей его деликатности ничего не оставалось делать, как уложить Антона крюком в печень. Все же он пожалел незнакомого человека и не провел удара в челюсть.
