Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
— Ты чего к нам так рано заявился?
— Ну и силенка у тебя, Иван! — застонал Никита, вырываясь из объятий брата. — Тебе быть бы борцом, а ты днями просиживаешь на тракторе. Ваня, может, ты знаешь, зачем отец меня вызвал?
— Хочет поглядеть на тебя, давно не видел, — смеясь ответил Иван. — Сядь и посиди спокойно. — Из брючного кармана Иван достал пачку сигарет, угостил братьев и закурил сам. — В семье, Никита, как и в воинском подразделении, должна быть дисциплина. Ты же знаешь нашего правоверного батю — без поучений жить не может. В одном, Никита, можешь не сомневаться: сегодня, в это прекрасное весеннее утро, батя прочитает тебе какую-нибудь важную мораль.
— Семья, Ваня, — это ты, потому что живешь еще с родителями, ну, пусть еще Петро, как он весь день с отцом на тракторах. — Никита усмехнулся в коротко стриженные усики. — Вот и пусть вас поучает. А я тут при чем? Я живу самостоятельно, мое государство суверенное.
— А что тут такого? — Петро с удивлением посмотрел на Никиту. — На то он и родитель, чтоб разговаривать с нами.
— Да мы же не дети, пойми это, Петро, мы можем обойтись и без родительской опеки. Хватает всяких разговоров на собраниях да на совещаниях. Работать надо, а не заниматься говорильней.
— Ну, задымили братовья! — Вошла мать, открыла окно. — Гасите свои цигарки, слышите, урчит мотор, это батько мчится.
— Мама, хоть вы скажите: зачем я тут понадобился? — спросил Никита. — Ить у меня наряд в кармане, меня на базе ждут.
— Погоди, Никита, малость, батько уже приехал. Он сам тебе скажет.
Мотор застрочил возле порога и, чихнув, умолк. Быстрыми шагами в комнату вошел Андрей Саввич. Кивнул, здороваясь с сыновьями, картуз и брезентовую куртку повесил на гвоздь у дверного откоса, перед зеркалом причесал голову с белыми, словно бы присыпанными пудрой, висками, спросил:
— Что, Никита, давно ждешь?
— Заявился вместе с зорькой, — усмехаясь, ответил Никита.
— Мне пришлось задержаться, — говорил отец, словно бы оправдываясь перед Никитой. — Нас перебрасывают на культивацию подсолнухов, а на троих у нас один «Беларусь». Что на нем сделаешь? Ездил просить вторую машину. Тебе, Иван, поручаю забрать ее сегодня же и перегнать на подсолнухи.
— Вы что, батя, и по ночам не спите?
— Твой вопрос, Никита, к делу не относится, — сердито ответил отец.
— Батя, я спешу в Рогачевскую, на базу, — сказал Никита. — У меня наряды на шифер и цемент.
Отец открыл дверь соседней комнаты и сказал:
— Проходи, поговорим.
В этой небольшой комнате с выходившим в сад окном Никите все было хорошо знакомо еще с детства. Тот же, уже постаревший, диван все так же вытянулся у стены, тот же небольшой стол возле окна, те же табуретка и стул. Когда дом построили, Никита был подростком, на этом диване, тогда еще новом, он спал, за этим столом делал уроки, через это окно выпрыгивал в только что посаженный тогда сад. После Никиты в комнате жил Петро, а сейчас живет Иван и тоже, наверное, скоро женится и покинет родительский кров. Отец заметил, как Никита, войдя в комнату, улыбнулся, и взгляд его потеплел.
— Что, небось припомнил детство?
— Как птицы в гнезде, мы тут выросли… Да, выросли, — сухо повторил Никита. — Так что там у вас ко мне, батя? А то я, честное слово, уже опаздываю.
Отец кивком указал Никите на диван. Колючими, чуточку сощуренными глазами посмотрел на сына, обросшее жесткой щетиной лицо вдруг нахмурилось, потемнело. «Что-то недоброе у него на душе», — мелькнула у Никиты мысль. Некоторое время отец сидел, склонивши голову. Молчал и Никита.
— Давно хотел тебе сказать, посоветовать по-родственному. Все как-то не было времени.
— Говорите, что там у вас.
— Неправильно живешь, Никита.
— Как же мне понимать ваш упрек — «живешь неправильно»? Живу так, как умею.
— Чего вцепился, как клещ, в богатство? Чего наживаешься, чего обрастаешь жиром?
— Я труженик, по специальности шофер и хочу жить обеспеченно. Что в этом плохого? Не понимаю.
— Плохое то, что из Степновска приезжают к тебе грузовые такси, как на ферму, нагружают их кабанами, кролями.
— Верно, когда надо, прибывают. А что? Дорога из Степновска в Холмогорскую отличная, асфальт.
— И увозят от тебя кроликов и кабанов? Увозят?
— Не чужих, не ворованных. Мои, мною нажитые. В чем дело, батя? Вы хотите, чтоб в станице, на черноземе, я жил бы пролетарием, как живет мой двоюродный братец Антон Беглов? Так, что ли? Вы хотите, чтоб я, крестьянский сын, кормился купленным в магазине? А я так жить не хочу и не буду! У меня есть все, и не только для моего стола и для моей семьи, а и для рабочих и служащих Степновска. Пусть лакомятся крольчатиной, едят первосортную свинину и благодарят Никиту Андронова…
— Шабашник, спекулянт! Вот ты кто!
— Батя, вас я уважаю, но оскорблений не потерплю.
— Забором отгородился от людей, цепных собак завел, жадюга! Жену изнурил непосильной работой. Ты же состоишь в партии… Как это могло случиться?
Никита тяжело, как больной, поднялся, злобными глазами покосился на отца и, сжимая увесистые кулаки, отступил, покачиваясь, к дверям. Лицо налилось бледностью, уже возле дверей он хотел еще что-то сказать и не смог. Губы мелко-мелко дрожали и мешали говорить.
— Все? — с усилием спросил он. — Ну что ж, с меня хватит и этого. Я пошел!
— Нет, погоди, сынок, еще не все. — Отец взял Никиту за грудки, смял в деревенеющих кулаках рубашку, тряхнул и прижал к себе, как клещами. — Предупреждаю, слышишь? И пока говорю по-хорошему: прекрати наживу, не позорь нашу фамилию! Иначе будет беда!
— Пустите, батя! А то я тоже… силенка и у меня… того… имеется.
Никита рванулся, отскочил от отца и, хлопнув дверью, вылетел из комнаты. Не взглянув ни на братьев, ни на мать, умчался к воротам. Загудел мотор, и грузовик покатился, взбудораживая по улице пыль.
2
Вот и произошло то, чего старый Андронов так боялся: не вышел, не получился разговор с Никитой. Видно, заматерело дерево, зачерствело так, что ужо не гнется, и тут не помогут ни строгие отцовские наказы, ни хватание за грудки… В это время Иван переступил порог и спросил:
— Батя, что это Никита выскочил, как чумной?
— На батька обозлился, умник.
Иван стоял у порога, переступая с ноги на ногу. Будто витые, мускулистые плечи распирали пропитанную потом и пылью рубашку. «Не парень, а богатырь, и механизатор что надо, машину ведет — душа радуется, а вот в голову засела этакая дурь, — думал отец, оглядывая Ивана с ног до головы, словно бы впервые видя. — И что мне с тобой, Иван, делать? Как наставить тебя на правильную стежку?»
— Жениться тебе надо, Ваня.
— На ком?
— Пустяки! Девки в станице табунами ходят, подберем по душе, самую наипервейшую красавицу. — Андрей Саввич потер ладонью заросшую щеку, в глазах затеплилась улыбка. — Возраст у тебя такой, что с холостяцкой житухой надобно кончать. Ты же вместо того, чтобы полюбить какую девушку и, как все порядочные мужчины, жениться на ней да и зажить семейной жизнью, связался с замужней. Не понимаю, Ваня, за каким чертом нужна тебе эта Валентина? У нее имеется муж и дитё… Вот я и говорю: прекрати, Иван, эту свою кобелиную любовь, не позорь меня и мать.
— Прошу вас, батя, Валентину не оскорблять, не имеете нрава. — Иван рывком поднял голову, из-под соломенного чуба зло сверкнули глаза. — Меня можете оскорблять, стерплю, а ее не трожьте, не дозволю…
— Угроза?
Иван отошел к стене, до судороги в локтях сцепил за спиной руки, боясь, что не сдержится и попрет на отца с кулаками.
— Батя, может, мне лучше в поле уехать? — спросил Иван, не глядя на отца. — Перегоню «Беларусь» на подсолнухи. Сегодня можем начать культивацию.
— Успеем! Раз начали разговор, то надо кончить. Вся станица говорит о твоем распутстве. По улице совестно пройти. Своих бы людей постыдился.
— Мне стыдиться их нечего. Валя для меня не чужая, она моя жена. — Иван рукавом вытер взмокревший лоб и, сдерживая дыхание, сказал: — И ребенок тоже мой…
— Дитё замужней бабы признаешь своим? Дурак! — Отец хотел рассмеяться, а вместо смеха получился скрипучий кашель. — А ее законный муж как же? Выходит, ни при чем? Нет, Иван, не забрехивайся и напраслину на себя не наговаривай.
— Я сказал правду.
— Забудем ее, твою правду. Ты ничего мне не говорил, а я ничего не слыхал. — Старый Андронов смотрел на залитое солнцем окно и молчал. — И я, и мать — мы добра тебе желаем.
— В поле, когда я на тракторе, я подчинен вам во всем, — сказал Иван спокойно. — В работе вы на меня не жалуетесь, фамильное звено подобралось старательное, дружное. Но лезть в мою личную жизнь, оскорблять меня и любимую женщину я не позволю даже отцу.
