Сабир Азери - В тупике
— Да. Сначала очень сильно тошнило.
— Ясно, ясно…
— Дай вам аллах всего самого хорошего, братец.
— Я только исполнил свой долг, сестра, самый обычный врачебный долг.
Когда младший Муршудов спустился во двор, старший торопливо спросил у него:
— Ну, как он?
— Перелом ноги.
— Ну, это не страшно. Нога — это полбеды. Я думал, хуже…
— Перелом и еще сотрясение мозга.
— Сотрясение? И сильное?
— Если верно все, что говорит его жена, не очень. Хотя это дело такое… Может, и сильное, да пока не дало о себе знать…
— Что, и кровоизлияние в мозг Может быть?
— Кто это сейчас скажет? Всякое случается.
— Ах, черт!
— Приезжала «скорая»?
— Была. Я их завернул, сказал, что сам отвез пострадавшего в больницу. Вот не было печали! Да-а, если вся эта история выплывет — не видать ребенку заграницы, как своих ушей.
Профессор Муршудов с каким-то недоуменным огорчением посмотрел на брата, вздохнул, достал из машины лед, вату, бинты и снова поднялся в дом. Теперь он делал холодный компресс — бинтовал, обкладывал голову Кафара льдом, снова бинтовал ее.
Фарида внимательно следила за каждым его движением, и только один раз не выдержала, спросила со страхом:
— Доктор, ради бога, не скрывайте от меня: он очень плох?
Профессор Муршудов заставил себя улыбнуться и бодро ответил:
— Ничего опасного. Мы, бывает, людей чуть ли не с того света вытаскиваем — вот это да А вам еще повезло, можно сказать… Ваш муж совсем легкими травмами отделался. Так что с вас, можно сказать, еще и причитается.
— Ах, лишь бы он выздоровел, ничего не пожалею!
— Если вы действительно хотите, чтобы ваш муж поправился как можно быстрее, имейте в виду, что самое главное для него сейчас — это покой и полная тишина.
— Да, доктор, да, все сделаю!
Профессор Муршудов вымыл руки, сложил все хозяйство в «дипломат».
— Я вас навещу часа через два. Никаких других врачей пока к нему не пускать. Не подумай чего другого, сестра, но придет какой-нибудь коновал, дров наломает… — Он не договорил, только посмотрел со значением на побледневшую Фариду.
Профессор спустился вниз, сел в свою «Волгу», но отъезжать не спешил, говорил о чем-то с нагнувшимся к окну академиком. Потом оба вдруг посмотрели наверх, увидели стоящую у окна Фариду, разом отвернулись, и только тогда машина профессора Муршудова тронулась.
Какая-то непонятная тревога охватила Фариду; в панике бросилась она к мужу. Грудь Кафара медленно вздымалась, и, успокоившись, Фарида прикрыла дверь.
Кафар проснулся. Ему мучительно хотелось пить, надо было бы позвать Фариду, но даже на это не осталось сил. Он провел языком по пересохшим губам, стараясь сообразить, что же с ним такое приключилось. Почему горит, как в огне, все тело? Отчего так разламывается голова, мозжат ноги, а левой и вовсе нельзя пошевельнуть? Ох, да он и шею повернуть не может! Как странно — тело горит, а уши, лоб, голова словно ледяные. Даже мозг, кажется, — и тот замерзает. Господи, отчего это?
И вдруг он все вспомнил: как свернул в тупик, как вылетела вдруг ярко-красная машина… А потом? Что было потом? Нет, этого он уже не помнил… Что-то еще было — до машины, до того, как он свернул в свой тупик. Помнится, он очень торопился. Почему? Ах, да, ведь он был раздражен, зол Да-да-да, он помнит это, помнит, почему… отлично помнит…
…Кафар изумился, когда начальник участка вызвал его к себе: «Готовься — завтра будет комиссия».
— Какая комиссия?
— Государственная комиссия! Завтра будут принимать дом, который мы построили.
— Ты что, серьезно, Ягуб? Да ведь он же еще не готов!
Похоже было, другого ответа Ягуб от него и не ожидал — на какое-то мгновение он помрачнел, по губам его скользнула пренебрежительная ухмылка.
— Ты, я смотрю, так и не поумнел, Кафар, нет, не поумнел. Весь мир давным-давно уже очнулся, а он все спит, как медведь в своей берлоге, сладкие сны смотрит.
— Да совесть-то у нас есть или нету? Как дом сдавать, если он еще не готов?!
Кафар ждал, что начальник участка разозлится на него, начнет кричать, но Ягуб вдруг весело рассмеялся, и это окончательно вывело Кафара из себя.
— Я, как прораб, не могу сдавать объект, который не завершен даже наполовину. Это преступление — сдавать дом в таком виде…
— Что за шум, прораб, что случилось?
Кафар обрадовался, увидев каменщика Садыга — может, хоть старый мастер поможет пристыдить Ягуба, вразумить его… Кипя от праведного гнева, он пересказал все каменщику. Но Садыг, вместо того, чтобы прийти в негодование, совершенно спокойно сказал:
— Слушай, когда, интересно, ты прекратишь свое вредительство?
— Что-о?! — опешил Кафар и почувствовал, что задыхается. — О каком это вредительстве ты говоришь тут, дядя Садыг? И кому же я, по-твоему, навредил?
— Кому навредил? Да всем нам. Кафар горько усмехнулся.
— Ну да, я и забыл, что вы премии получаете… — Не мы одни, не мы одни. И ты тоже, прораб Кафар Велизаде! Что, может, я неправду говорю? Может, ты свою премию не берешь, жертвуешь ее на детский дом? Как бы не так, сынок, как бы не так, ха-ха-ха! Я каменщик, понял? Мои, руки… — Садыг протянул свои громадные, задубевшие ладони. — Мои руки трудились, строили дом, а теперь они требуют того, что им положено, сынок.
— Да кто ж будет спорить, что ты честно работал, дядя Садыг. Но ведь в доме недоделка на недоделке. Сантехника наполовину не укомплектована, канализация не подсоединена, в некоторых блоках вообще смонтирована неправильно, переделывать надо…
— А при чем тут я? Я свою работу сделал в срок? Сделал. Качественно?
— И в срок, и качественно.
— Тогда, будь добр, заплати мне мою премию. Ягуб расхохотался.
— Ну что, прораб? Утихомирился? Вот что значит рабочий класс — да он из тебя печень вытащит, нанижет ее на шампур, а потом тебе, же самому и скормит.
— Ну и пусть нанизывают. А совесть из меня все равно никто не вытрясет!
— Ладно, хватит говорить глупости, завтра все станет на свои места…
— Да, ты прав, отложим окончание нашего разговора на завтра. Все в присутствии комиссии и выясним… Мы все…
Не прошло и получаса, как Кафара вызвал начальник строительного управления. Едва Кафар вошел в кабинет, начальник, опираясь ладонями о стол, начал медленно подниматься со своего кресла с таким выражением лица, словно к нему приближается опасный хищник, и он, начальник, собирается всерьез защищать свою жизнь. Кафар растерянно остановился в дверях.
— Что ты обвился вокруг нашей шеи, как удавка? — закричал начальник. — Что мы тебе плохого сделали, а? Подобрали на улице, кусок хлеба дали, а он все наглеет и наглеет! Ты что, хочешь, чтобы я тебя посадил, да? Ты, может, не понимаешь, что мне тебя посадить — легче, чем стакан воды выпить, а?! — Как бы в доказательство он залпом выпил стакан уже остывшего чая, что стоял перед ним на столе. — Вот как легко. Понял теперь, нет?
— Но, товарищ Исламов…
— Чтоб сдох и товарищ Исламов, и ты, и тот, кто привел тебя к нам!
— Но ведь не готов пока дом…
— Готов — не готов! Что там не готово? Стены есть? Есть. Пол, потолок, двери, окна — все это есть? Есть. Что, по-твоему, людям еще нужно?
— Стены — да… но внутри… Внутри еще не все готово, товарищ Исламов, люди как поселятся — сразу должны будут ремонт делать…
— И хорошо! Замечательно! Пусть ремонтируют. А для чего, по-твоему, государство создало жилищно-эксплуатационные конторы, всякие там управления бытового обслуживания, кучу денег выделило? А? Они что-то должны делать или нет? У них ведь тоже свой план, они должны его выполнять!
— Но это… это же бессмыслица, товарищ Исламов, разбазаривание государственных средств!..
Исламов тяжело вздохнул и опустился в кресло. Он теперь казался таким же усталым, как Кафар. Он помассировал левую половину груди — видимо, заболело сердце, достал из ящика стола какое-то лекарство, положил его в рот.
— Ты можешь, наконец, понять, что меня абсолютно не интересуют никакие другие организации, не волнует, кто и чем занимается, разбазаривает или не разбазаривает деньги. Меня волнует только план моего управления. Ясно?
— Это я понимаю, но…
— Знаешь, что? С меня хватит и того, что ты уже понял, а это самое «но» — оставь его себе. Иди и не делай глупостей! Все, у меня на пустую болтовню кет времени, меня сегодня по вашему объекту министр вызывает…
Кафар шел по городу, совершенно не думая о том, куда идет. Только много позже, когда он остановился перед солидным трехэтажным зданием, он сообразил, что с самого начала стремился именно сюда, в районный комитет партии. Поначалу он испытал было некоторую неуверенность — зачем пришел, к кому? Но тут же вспомнил, что шел сюда отнюдь не случайно — к первому секретарю, школьному своему товарищу Фараджу Мурадову.
