Анатолий Маркуша - Завещание грустного клоуна
Тогда на старте взрослости он не вполне оценил мудрость этого наставления и лишь с годами понял, каким ценным подарком судьбы оказалась тетя. Ее тренировки дорого стоили! Ее старание отличалось искренней бескорыстностью…
Тут наш столь неожиданно возникший разговор прервался. Официант менял тарелки, раскладывал второе, разливал «Московскую» и, пожелав нам приятного аппетита, удалился. Тогда мой друг спросил:
— А у тебя как было?
Вопрос застал врасплох. Мне всегда казалось, что интимные отношения не должны служить предметом обсуждения даже между хорошими друзьями. Это дело двоих, считал я всегда.
Тогда, в «Праге» я растерялся и попробовал поспешно отшагнуть в сторону.
— Вот у нас в Забайкалье, в гарнизоне на маньжурке, был такой случай… или как бы поточнее выразить… может — эпизод… Рассказать? Тебе интересно? Мы, молодые пилотяги, только-только выпущенные из летной школы, ринулись шастать по обезмуженным дамам. Мужья, поднятые по боевой тревоге, улетели на фронт. Они были бомберы! А нам, так сказать, истребителям полагалось пребывать здесь, на тыловом аэродроме и сперва переучиться на новую материальную часть. А пока эта самая материальная часть не прибыла, делать было особо нечего, и главный наш интерес выглядел более чем прозаически. Из школы нас выпихнули с необыкновенной поспешностью, обмундированных в чем были — в хэбе, бэу… то есть в хлопчатобумажном, бывшем в употреблении тряпье. Обидно было. Удивительно ли, что свежеиспеченные сталинские соколы без особых угрызений совести готовы были отдаться любой одинокой жене отсутствовавшего мужа за синюю пилотку с голубыми кантиками, а уж за широкий офицерский ремень — тем более. Наверное, и тосковавших жен понять можно.
Техника проникновения к «трофеям» была отработана до меня. Рекомендовалось, облюбовав в досе — доме офицерского состава — какую-то дверь, деликатно постучать и, когда откроют или, не открыв, из-за запертой двери спросят: «Кто там?», — начинать импровизацию. Задача — ошеломить и разжалобить! Желательно еще — удивить и заинтриговать, при этом ни в коем случае не напугать или насторожить. Один из первопроходцев отловил для этой операции симпатичного дымчатого котенка и начинал речь примерно такими душещипательными словами: «Вы только поглядите на эту мордочку… Котеночек не ваш ли, случайно? Заблудился, бедняга… Я сам — сирота и понимаю его, как никто…» Ну, а дальше развивай успех, действуя по складывающимся обстоятельствам, не слишком форсируя события, проявляя здоровую сообразительность, к слову сказать — профессиональное качество истинного летчика-истребителя.
Встал на эту дорожку и я, грешный. И в первом же подъезде обнаружил — на коричневой поношенной двери надпись мелом: «С 20.00 до 7.30 утра доступ к телу свободный». Стучать не отважился, решил разведать у ребят, как понимать такое откровение?
«Очень даже просто понимать, — объяснили мне, — Марэла баба гарантированно безотказная…» На этом месте я приумолк, рассказывать, как разворачивались события дальше, честно говоря, не хотелось.
— И это все? — Спросил мой друг. В голосе его звучало то ли разочарование, то ли ожидание.
— Пожалуй…
— Тогда скажи, старикашка, тебе не случалось проводить ладошкой по ее голой спине — ниже, ниже, совсем низко и натыкаться на нечто, напоминающее ма-а-а-аленький хвостик? Этот гладкий, атавистический, по всей вероятности, отросток последнего позвонка, когда натыкаешься на него впервые, действует совершенно ошеломляюще.
Тут я едва не лишился дара речи: никак не мог установить причинную связь между его словами и тем, что знал по собственному опыту.
— Позволь, но как ты узнал, о ком идет речь и вообще?
— Ну, это не так сложно. Много ли дураков на свете способны сочинить своей дочери имечко Марэла, употребив для этой цели Маркса, Энгельса плюс еще и Ленина? Выходит мы с тобой свояки, старикашка? Вот так из пустяков делаются великие открытия… Выпьем за родство?
А чтобы завершить сюжет, к рассказанному необходимо добавить еще несколько слов.
По сведениям, которыми располагал мой друг, в ту пору, когда мы обедали в «Праге», Марэла была жива, благополучно дослужилась до гвардии генерал-лейтенантши, приняла фамилию своего последнего мужа и заодно отредактировала свое имя, став обыкновенной Мариной.
Пылинки едва заметно толклись в ярких лучах солнца, разделенные на косые столбы. Мы помолчали сколько-то, потом я спросил:
— И как же поживает возбуждающий хвостик?
— Любопытство не порок, но большое свинство! — сказал мой друг. — Мы уже не юноши, старикашка…
2
Говорят не больно-то задумываясь — неисповедимы пути Господни.
Мне, человеку глубоко неверующему, эта мудрость чужда, поэтому не постесняюсь заимствовать чужую форму, наполнив ее иным содержанием — неисповедимы путиассоциативной памяти, и никто не знает, как могут связываться между собой воспоминания, скажем. Забайкальские и те, что возвращают на крайний Север.
Долгая и многотрудная жизнь в авиации научила: всякий опыт полезен, положительный — для подражания, отрицательный — чтобы не мыслить и, тем более, не действовать подобно. И еще замечу: самокритика, как мое поколение ни старались убедить, возможно полезная штука, но любить это занятие, уж извините, противоестественно. Лучше и куда проще учиться на чужих ошибках. Сказанное, мне кажется, — ключ к непредвзятому пониманию того, что уже написал и собираюсь написать еще.
Тогда я был еще совсем новичком на севере, многого просто не знал, а еще большего не успел почувствовать. Новичок в полку обычно ходит какое-то время «безлошадным». Это и хорошо и плохо. Волей и неволей безлошадность тренирует терпение, в человеке растет и крепнет выдержка, ну, а плохо потому, что такое состояние способствует расслаблению. В основе своей не считаю себя азартным, карт, к примеру, никогда не любил, но тут, в полосе «безлошадности», присел случайно как-то за преферанс: ребятам не хватало четвертого. Игра шла почему-то лениво, скоро мне надоела, но никто из «стариков» не предлагал заканчивать, а мне как было вылезать? И все-таки ощутив — больше нет моих сил терпеть эту каторгу, я подал голос: «А не пора ли нам поужинать, бояре?»
Идея была поддержана. Кто-то сказал: «Блеск предложение!», кто-то добавил: Гениальная мысль!», и еще: «Самое времечко».
И тут выяснилось — штурманские часы показывают начало четвертого. Тогда я познакомился с коварством белых ночей за полярным кругом. С той поры меня долго подначивали: «Время, боярин?» И когда я отвечал, непременно интересовались: «Дня или ночи, боярин?»
Да, север — сказочная сторона. Где еще можно увидеть лед нежно-лимонного цвета, где найдешь бледно-розовые, словно крыло фламинго, торосы. Север вовсе не белое безмолвие, как внушали когда-то классики, север — край, полный неожиданностей, богатый полутонами, полный неожиданностями.
Дождавшись своего «коня», то был дымчато-серый в камуфляжных разводах «Ла-5», я должен был лететь на аэродром подскока, наспех сооруженный близ переднего края. Как положено, иду подписывать полетный лист к начальнику. По причинам мне неведомым, он в плохом настроении, угрюм, говорит, будто делает мне одолжение: «На приземлении держи язык за зубами. Рот — плотно закрытым. Все».
Признаться, я мало что понял, но учитывая состояние духа начальника, вопросов задавать не стал. Пока летел до точки, посмеивался: а занятный мужик мой новый начальник — напугать хотел, только меня дешево не купишь… Откуда было знать, что посадочные полосы на временных аэродромах выкладывались на болотистых грунтах из здоровенных бревен, одно к одному, поперек направления посадки и взлета, сверху сыпали песочек, и, будьте любезны — вам взлет!..
Мне повезло, язык на пробеге не откусил, но страха натерпелся. Мотало меня по той полосе, как не в каждую воздушную болтанку швыряет. И это тоже был опыт, весьма специфический — северный.
В Заполярье в моем экипаже была девочка. Вчерашняя школьница, за три месяца преображенная в оружейницу. Мысленно я с первого взгляда окрестил ее печальным именем — подранок. Почему не знаю, может, за грустные ее глаза, может, за готовность к безоговорочному подчинению… Подранок вызывал во мне отнюдь не командирские чувства — сострадание, нежность, щемящую тоску по другой совсем девушке, что осталась в далеком тылу. При случае я может быть еще расскажу о ней. Что же касается подранка, готов присягнуть — никаких агрессивных намерений у меня и в мыслях никогда не было.
Прихожу ранним утречком к самолету и вижу: механик заканчивает предполетную подготовку машины, моторист катит здоровенный кислородный баллон к борту. Подранок, примостившись в самом дальнем уголочке капонира, ровняет снарядные ленты и… тихо всхлипывает. Понятно, подхожу и спрашиваю, что случилось? Сперва молчит, потом, как говорится — в три ручья… и тут, будто назло, — ракета. Вылет!
