Анатолий Маркуша - Завещание грустного клоуна
Да-да, мне жалко вас, бедные старички, сверкающие орденами и медалями, даже если вы получили их, что называется, по заслугам. И золото, и изделия из драгметалла имеют обидное свойство обесцениваться…
Но, что куда страшнее, я думаю, — это продолжающееся обесценивание, полная девальвация человеческой жизни. И ведь вопреки официальной риторике, кто же не видит, — прямого наследия того режима, что люди характеризовали с горькой иронией: «Культ — ладно, куда ни шло, была бы личность…»
Можно напридумывать сколько угодно новых знаков отличий, но едва ли возрастет уважение к самым затейливым цацкам прежде, чем награждаемые не проникнутся почтением к власти, жалующей их своими милостями.
5
Везенье не очень-то научное понятия, во всяком случае в толковых словарях этот термин опущен. И хотя я всю жизнь полагал — в любом деле нет ничего важнее, чем знать и уметь, везенье со счетов сбрасывать не стоит. Говорят, везет дуракам, надеюсь и верю — не только!
Среди боевых командиров, под чьей рукой довелось служить, был совершенно уникальный майор — даже капли пива в рот не брал. Он вырос в семье алкоголиков и, связавшись с авиацией в семнадцать лет, зарекся приближаться к чему бы то ни было с градусами. Впрочем, следовать своему примеру нас он не принуждал, только требовал: накануне полетов — ни-ни!
И вот сидим, ждем погоду, а погоды, как часто бывает на севере, все нет и нет. В этих краях случается, что туманы, низкая облачность, снежные заряды по неделям закрывают аэродромы. Ждем день, ждем другой и третий, а по вечерам пристаем к командиру эскадрилий: «Ну, по глоточку примем, а?» У нас кое-какой спирт припасен был. А он свое: «Циклон разрушается, повремените, не скиснет ваш спирт…»
Временили мы временили, а на четвертые сутки тихонечко, без разрешения приняли. Выпили культурно, в столовой за ужином, закусили. Утром другого дня в пудовом меховом обмундировании — тогда были такие комбинезоны — просто вериги — поползли на аэродром, а та взлетно-посадочная полоса располагалась над поселком, лестница, по которой мы ползли, была ступенек в пятьсот. Пока влезли, взмокли и язык на плече. Попили водички в землянке и уселись ждать, как уже сто раз было, отбоя. Над летным полем — туман, мутную пелену разрывает моментами, а потом опять — сплошняк. В одно из таких мгновенных просветлений на посадочную полосу плюхается Ли-2 командующего воздушной армией, от самой двери, прямо не ступив еще на трап, начинает вселенский разнос.
Почему сидим, его интересует, когда могли еще третьего дня уйти?
Командир эскадрилий только глянул на нас, понял, конечно, водичка свое дело сделала, по не докладывать же, что его эскадрилью развезло и лететь она не может.
«По самолетам, скоты!» — сдерживая бешенство, тихо скомандовал он и пошел к своей машине. Тут, словно в подарок нам, разрыв в облачности, брызнуло солнышко — летите, ребята! И мы понеслись…
Ох, никогда не пейте после чистого спирта воду, не дай вам бог!
Взлетели, как ни странно, благополучно. Кое-как собрались, верно, геометрическим изяществом строй наш не блистал, хорошо, хоть никто ни с кем не столкнулся. До промежуточного аэродрома долетели без потерь. Командир дал команду на роспуск строя, и группа начала заход на посадку. Вот тут я обнаружил некоторую странность: самолет за самолетом исчезают из глаз, а куда они деваются, не пойму. Посадочной полосы и знака приземления «Т» никак не могу обнаружить. Радиообмен слышу отчетливо, громко, понимаю — летное поле вот оно, а посадочной полосы не вижу и все тут. В хмельную голову приходит — дождаться подлета следовавшей за нами группы, вцепиться в чужого ведущего и зайти на посадку с ним в паре.
Земля запрашивает, почему я не приземляюсь, вся группа уже на земле. Беспардонно вру: что-то шасси барахлит, не встаю на замки, пробую аварийный выпуск…
Везенье — чужую группу я не прозевал, в ее ведущего вцепился бульдожьей хваткой. Как он меня ни отгонял, я снизился с ним крыло в крыло и благополучно сел, хотя посадочная полоса была расчищена в расчете на одиночный самолет. И опять везенье: я удержался на самой бровке, не выкатился в рыхлый снег, не разложил машину. Везенье — штука капризная, непредсказуемая и такая… желанная.
Иногда я стараюсь представить себе, чего же в моей жизни было больше — везенья или невезения? Понять и тем более четко сформулировать ответ оказывается не так-то просто. Судите сами: без малого двадцать лет я летал, какие только машины не подержал в руках, какие края и веси повидал и остался цел, невредим, короче говоря — жив… Ясно — везенье. Но!
Много раньше, чем состарился, оказался списан с летной работы. Кого винить больше, кого — меньше, судить не берусь, хотя в момент самого списания нес на чем свет стоит врачей и всю авиационную медицину, не щадил начальников, непосредственных и вышестоящих, даже жене досталось. Суть от этого не изменилась. Списали, и пришлось начинать жизнь с начала.
Вроде и сомнений быть не может — не повезло! Но!
Подумаем, а когда легче уходить на второй круг, так сказать, в без малого сорок или в пятьдесят с чем-то лет? Пожалуй, раньше, пока резерв времени больше, приспособиться к новой жизни, как теперь принято говорить, адаптироваться все-таки легче…
Вот и выходит, почеши в затылке Ваня, прежде чем утверждать, где повезло, а где не повезло. Думаю, в каждом, самом очевидном невезение стоит поискать скрытые крупинки будущей удачи.
Когда-то мой главный друг написал мне: «Не отчаивайся, старикашка, не верь, будто жизнь беспрерывно бьет по голове. Мы живем, как я убедился на практике, по закону синусоиды, если сегодня ты катишься вниз, значит, барбос, ожидай перемены фазы, завтра будет подъем!» И он оказался прав. Пока меня допускали, летал, не задумываясь, никогда не отказываясь, а турнули — попереживал, пострадал, но, как видите, остался жив, пишу и, как положено мыслящему тростнику, готов сопротивляться новым напастям.
6
Этот необыкновенный подарок — зеленоватый листок в ладонь величиной, помеченный литерами ВЗ и номером 393255, — я получил от первого лица в Аэрофлоте, как было сказано при том — «за заслуги перед авиацией» — меня пожаловали служебным билетом на спецрейс — Тикси — СП-16. Побывать на Северном полюсе, потоптаться на самой макушке земли, сознавая при этом, — пять без малого миллиардов человек копошатся под моими сапогами, — было еще юношеской грезой, не уступавшей мечте Остапа Бендера — прогуляться в белых штанах по знойному Рио-де-Жанейро. Но в сторону лирику.
Лечу к полюсу на старом-старом Ил-14. Пол в машине просвечивает в самом буквальном смысле слова — в дырку удобно наблюдать, как здорово нас сносит боковым ветром. Спрашиваю бортмеханика, мужчину заметного, основательно потраченного жизнью, не опасается ли он летать на таком дранье? В ответ слышу: «Если старушка за шестнадцать лет работы ни разу еще не падала на вынужденную, почему бы ей завалиться сейчас? Не-ет, мне новой машины не надо: какую из ремонта, — а других уже не бывает, — могут всучить, бабушка надвое сказала.
Признаюсь, я не нашелся, что возразить бортачу, и попробовал перенести разговор на другую тему. Показываю на громаднющий дополнительный бензобак, расположенный чуть не во всю длину левого борта, и спрашиваю: «На баке примус горит… небось нарушение? И тоже не опасаешься — а ну, как дрызнет?» Бортач пожимает плечами, этак лениво, снисходительно: «А вся остальная жизнь разве не в нарушениях? Или мне положено в полете варить курицу? Но варю: жрать охота! Нарушать надо с головой. Дрызнуть в принципе могут пары бензина — или не учил про такое — а бак у нас полный, под примус асбест положен…
Не странно ли в романтическом полете на Северный полюс мне открываются самые прозаические, вполне земные истины.
Командир корабля пожилой, заметно полысевший в полетах мужик на вопрос, почему он, судя по нагрудному знаку пилота третьего класса, так сказать, засиделся в девках, не задумываясь, отвечает: «А не один хер, какой класс? Допуска по метеоусловиям, меньше чем у меня, вообще не бывает, и ледовые посадки разрешены…» Тут он призадумался, видно решал — откровенничать или не стоит? И прорвало человека: «Ваши столичные дураки придумали — повышение класса оформляется только на материке, через специальные курсы. Три месяца отдай не греши! Интересно, кто на этих курсах и чему может меня научить?! А теперь давай посчитаем убытки: экзамены без того, чтобы не сунуть в лапу, сам бог на этих курсах не сдаст… Полярные за время пребывания на учебе не выплачивают, летные — не набегают, да еще полтора рубля наличными за новый значок выложи!» И он послал всех, кто делает вид, будто руководит полетами в высоких широтах, в соответствующее место. «Вообще знак с обозначением класса, применительно к командирам кораблей гражданской авиации — крупнокалиберная глупость. Я так рассуждаю: ты — пассажир, поднимаешься на борт и замечаешь, что повезет тебя в Одессу или Владивосток пилот второго класса. Но ты же с детства натренирован: 2 — означает плохо!» Тут наш пилотяга развеселился: «Осетринки второй свежести не желаете? Не уважаем мы умнейшую науку психологию. А зря!»
