Владимир Рублев - Семья
— Хорошо вы живете, — заметил Валентин, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— А что нам плохо-то жить? Мы ведь шахтеры, — Зина снисходительно улыбнулась. Разговор не клеился, и Валентин, высидев вежливости ради еще минут пять, поднялся и с деланной озабоченностью произнес:
— Куда же Ефим ушел? Пойду, посмотрю...
К вечеру пришел с шахты сам глава дома — Никодим Власыч Горлянкин. Он, вероятно, подымался еще из шахты, когда в доме началась суета: Зина с матерью носились по комнатам с полотенцами, бельем, домашними туфлями, и Валентин подумал, что Никодим Власыч — хозяин, как видно, строгий, порядок в доме любит И не ошибся.
— Зинка, ты что это сегодня крыльцо не помыла? — загремел прямо с порога Никодим Власыч. Затем у дверей в комнату, где сидели Ефим с Валентином, послышался шепот, отрывистые слова хозяина, а через мгновенье появился и он сам — высокий, сухощавый, с горбатым носом и холодными свинцовыми глазами. Взгляд его, остановившись на Ефиме, на мгновенье потеплел
— Вернулся, Ефимка? Ну-ко, я тебя потискаю, горе луковое...
«Вот откуда у Ефима эта поговорка! — сообразил Валентин. — В наследство от батьки».
Никодим Власыч три раза, как того требовал обычай, поцеловал сына, и тут его глаза остановились на Валентине. Он обернулся к сыну, как бы спрашивая: кто таков?
Ефим подошел к Валентину.
— Познакомься, батя. Мой старый армейский товарищ и первый друг. Вместе щи солдатские хлебали. — смело соврал он, а поймав удивленный взгляд Валентина, подмигнул ему:
— Ты помалкивай... А то батька крут у меня, может и отходную сыграть.
— Что это вы там шепчетесь? — усмехнулся отец и, поздоровавшись с Валентином, скомандовал:
— Мать, Зинка! За гостями!
Дом у Горлянкиных вместительный, комнат много Но и гостей пришло не мало. Вновь приходящие, особенно молодежь, едва раздевшись, разыскивали Ефима, шумно поздравляли его с возвращением, а затем, переговариваясь, отходили и присоединялись к какой-либо группе гостей, и вскоре во всех пяти комнатах обширного дома стоял оживленный говор, смех, шутки.
Валентин вышел на крыльцо. Он снова почувствовал себя чужим, лишним среди этой говорливой компании. Кто-то осторожно тронул Валентина за плечо. Он оглянулся: Зина.
— Вам скучно? — тихо спросила она, и в полутьме ее глаза шаловливо блеснули. «А характер у нее, должно быть, радушный. Не такой, как у Ефима», — неожиданно тепло подумал Валентин.
— Скучно, Зина... — признался он. — Ефим дома, а я... — он не договорил, тяжело махнул рукой.
— А вы не думайте так-то. Пойдемте лучше до всех, — и тут же испуганно схватила его за руку, шепнув: — Тише... Батя с мамой...
Оба, как заговорщики, приникли к бревенчатой стене. В сенцах послышалось покашливание Никодима Власыча, а затем робкий голос его жены:
— Так как же, Никодим?
— Кхм... Понаперло гостей-то... Чай, горе луковое, всю округу созвали с Зинкой... на дармовщину-то.
— Мы...
— Ладно, знаю... — Никодим Власыч помолчал, видно что-то соображая, потом приказал:
— Вы, того... Бочонок, что под лавкой, не починайте. Да и закуской не больно швыряйтесь. Пусть не обессудят нас гости, коли мало покажется бражки-то. Домой придут — добавят...
— Но как же, Никодимушка! Ведь сын приехал, стыдно людям глядеть в глаза будет.'
— Не твое дело... Не твоя шея скрипела зарабатывать-то... Вот и помалкивай.
Дверь хлопнула, все стихло.
— Ушли, — облегченно вздохнула Зина. — Опять батя зажилился.
«Вот какой ценой обстановочка-то в доме появилась», — подумал Валентин.
— Пойдемте, а то холодно, — затормошила его за рукав Зина.
Долго в этот вечер в доме Горлянкиных звенели стаканы, побрякивали вилки. Хозяйка, видно, не сдержала наказа Никодима Власыча: кое у кого в голове уже изрядно помутилось. Все шумнее становилось за столами, кто-то попробовал даже запеть, правда, безуспешно: никто не подхватил.
Валентин пил мало, что не укрылось даже от посоловевшего взгляда Никодима Власыча.
— Ты чего же это, горе луковое, брезгуешь нашей бражкой, а? Аль в армии приучили вас. шампанские распивать? Давай, мать, штрафную почетному гостю.
«Штрафная» — огромная пол-литровая кружка — мигом очутилась перед Валентином.
— Ну нет... — уперся он.
— Пей, Валюшка, не обижай отца, — загудел в ухо Ефим. Седоусый старичок, сосед Валентина, махнул рукой.
— Пей, сынок. Ты же с солдатчины пришел, пей теперь. Я вот с солдатчины возвращался...
Валентин потянул сладкую, почти липкую, хмельную жидкость и с каждым глотком чувствовал, как у него все больше захватывает дыхание.
Появился гармонист. Столы, задрожав, поплыли к стене. На середину вышел первый танцор, молодой вихрастый парень, вероятно, дружок Ефима. А сам Ефим, выбрав момент, подошел сзади к сестре, не спускавшей глаз с Валентина, и хрипло шепнул ей на ухо, обдавая сивушным запахом:
— Что, втюрилась, горе луковое? Хорош паренек — яблочко румяное.
— Ну тебя... — Зина смущенно опустила глаза.
— Хошь, окручу с ним? Во-о будет муженек. Да ты не брыкайся, Зинка, я тебе серьезно говорю, — он пьяно икнул. — И в семье у нас работник прибавится. Ну, говори!
Зина покраснела и едва заметно кивнула головой.
— Эх, Валюшка, по-нашему, по-солдатски... — вдруг отскакивая от сестры, потащил он в круг упирающегося Валентина.
Гармонист рванул меха, и Валентин, не утерпев, под одобрительные возгласы легко, привычно прошелся по кругу.
...За дверью кто-то резко стукнул ведрами. Валентин открыл глаза и не сразу сообразил, где он? Комната небольшая, всего на одно окно. Мягкая ковровая дорожка на полу, в левом углу — большое зеркало, рядом тумбочка, на ней флаконы с духами, коробка пудры, разные безделушки.
Вставать не хотелось. В голове засело и никак не могло улетучиться что-то тяжелое, громоздкое, и, подумав, Валентин усмехнулся: так, по рассказам, чувствуют себя люди после перепоя. Значит, и он докатился до этого. Эх, Ефим, не туда бы шагать нам надо, не этой дорожкой.
«Надо уезжать! — внезапно решил Валентин. — Иначе не выдержу — поругаюсь с Ефимом. Всю злость на нем вымещу. А отец у Ефима... неприятная, однако, личность...»
Размышляя о первом впечатлении, произведенном на него семьей Горлянкиных, Валентин вдруг подумал и о себе: «А сам-то ты хорош! Делаешь то, что захочет Ефим — ни больше, ни меньше. Глупо получается...»
А Ефим — легок на помине. Он без стука заходит в комнату сияющий, довольный. Встретив взгляд Валентина, он так и тает от какого-то ему одному известного восторга.
— Проснулся? Тогда — одевайся, время к обеду. — Сам легко, кошечьей походкой, прошелся к окну и стал там, весело поглядывая на Валентина. — Ловко ты вчера сестренку-то того... окрутил. Я и моргнуть глазом не успел, а ты — сюда, горе луковое, да це-еловать ее. Эх, губа не дура у тебя. Сестренка у меня на-ять, приметная. Сумел-таки ты, шельмец, подъехать к ней...
Валентин вспыхнул от стыда и, отбросив одеяло, вскочил.
— Стой, Ефим! О чем это ты?
— Ты не помнишь? — в голосе Ефима неподдельное изумление. — Не помнишь, как попал сюда? Это же сестренкина комната.
Валентин ошеломленно смотрит на Ефима, силясь вспомнить, как он очутился здесь?
— И что же дальше? — овладев собой, говорит он, отводя глаза от лукавого взгляда Ефима.
— Окосел ты вчера совсем, горе луковое, вот мы и повели тебя с Зинкой сюда. Пришли, она тебе постель разбирает, а ты лезешь ее целовать.
— Не может быть! — зябко повел плечами Валентин и нахмурился.
— Плюнь, горе луковое, на все! — добродушно посоветовал Ефим. — У мамаши еще бочонок браги под лавкой стоит, допивать надо... Собирайся!
Валентин хмуро покачал головой:
— Нет, Ефим. Я уезжаю сейчас же... — и, вставая, уже твердо сказал: — Да, уезжаю! Это самое лучшее...
Теперь опешил Ефим.
— Уезжаешь?! — изумленно зашептал он. — Но... но как же так?
Как же он не подумал, что Валентин вправе сделать это в любую минуту?
Ефим вдруг рассердился:
— Не пущу! Так друзья не делают!
— Нет, Ефим! Решено, и точка! — повеселел Астанин, находя необъяснимое удовольствие в мысли, что Ефим и все, что с ним связано, уже отходят в прошлое,
— Не обижайся, Ефим... Одному тебе придется распивать тот бочонок с брагой. Есть где отличиться... — насмешливо сказал он, одеваясь.
— А куда же ты поедешь? — мрачно, с явной неприязнью спросил Ефим.
Куда? Этого Валентин не решил. Но уж, во всяком случае, не мимо Шахтинска, где жила она, не знакомая еще Галинка.
В Шахтинске Валентин быстро отыскал нужную улицу. А вот и дом, где живет Галина. Тревожно, взволнованно бьется сердце. В голове моментально проносятся самые разные предположения о близкой встрече: одни — радостные, другие — беспокойные.
Круто повернувшись, Валентин уходит от дома и, теперь уже бесцельно, шагает по улице, не обращая внимания на неосторожные толчки торопливых прохожих.
«Что ж, вот я и здесь, в ее городе, — рассеянно посматривая вокруг, думает он. — Она, пожалуй, сейчас в школе. Может, вот это и есть ее школа?» Он останавливается, наблюдая, как из дверей огромного двухэтажного здания с криком и смехом вывалилась и стала растекаться в разные стороны шумная гурьба малышек. «Нет, она писала, что ее школа на окраине города», — вспомнил Валентин и, почему-то облегченно вздохнув, пошел дальше.
