Ульмас Умарбеков - Рассказы
Меня словно в горную речку бросили. Остановилась я.
— Хорошо! — отвечаю. — Прекрасно! Лук пропололи… позднюю… позднюю дыню окучили уже… перец полили… Отличные дела у девушек ваших! Еще о чем узнать хотите?
Абдулла смотрит на меня и не понимает.
— Мавджуда, что с вами? Я вас обидел чем-то?
— Нет-нет… — Я закусила губу, чтоб не зареветь. Истукан каменный! — Знаете… зуб заболел… Дальше я пойду одна.
— Я провожу…
— Нет, спасибо!
— Но, Мавджуда…
— Нет, нет, не хочу отрывать вас от дела, идите, вон ваши девушки, без вас плачут…
Я побежала к дому, не раздеваясь бросилась в постель и тут уж выплакалась как следует.
* * *Вот уже год прошел, как вернулся Абдулла из Москвы, как плакала я всю ночь. И чем больше избегала его, не видеть старалась, тем сильнее притягивает меня к нему… А он молчит… Когда говорим по делу — не смотрим друг на друга… Вижу, стал избегать меня. На заре уходит в поле, к ночи только возвращается, в конторе появляется, когда вызовут.
Чтобы заглушить тоску свою, я день и ночь езжу по полям, часто ночую где-нибудь на стане. Подняли мы четыреста гектаров, половину под хлопок, на остальных посадили фруктовые саженцы. Пятьдесят гектаров отдали Абдулле-кавунчи. До сих пор я не называла его так. А теперь — буду. Даже на собрании как-то раз назвала.
Была б я парнем — подошла к нему и спросила прямо: «А ну, отвечай-ка, милый друг, по совести: любишь вон ту девушку? Не видишь — сохнет по тебе?» Ну да, а вдруг отрежет: «Нет, не люблю»? Лучше не спрашивать. Лучше не жить уж тогда, что за жизнь без него…
Не могла я сидеть дома с такими мыслями в голове, и, хоть устала очень за день, накинула кофточку и вышла на улицу. Ночь темная, кругом ни души, а я через сад иду к реке. Листва под ногами приятно шелестит, луна из-за туч выглянула. Засеребрились впереди волны. И вдруг, и вдруг…
— Мавджуда! — позвал знакомый голос.
Я замерла от радости: Абдулла! Он подошел.
— Здравствуйте, — выпалила я, хотя мы и виделись днем.
— Здравствуйте. Что, не спится?
— А сами?..
— Я-то? — Он улыбнулся. — Люблю гулять ночью, к реке через сад пройтись люблю.
— И давно это с вами?
— Да уж больше года.
— Пейте снотворное.
— Не помогает.
— Тогда…
— Знаете что, Мавджуда… — Абдулла откашлялся. — Давайте пройдемся…
Мы долго гуляли. У реки гуляли, в саду. На висячем мосту постояли. Мимо клеверного поля дошли до бахчи. Абдулла принес дыню. Вынул нож и только прикоснулся к ней — она треснула и распалась на половинки. Хоть у меня от долгого гулянья зуб на зуб уже не попадал от холода, я съела кусочек. Ох и сладкая! Похвалила я искусство Абдуллы.
— На свете есть кое-что послаще самых лучших дынь… — ответил он загадочно.
Я удивилась. Не словам, смелости его удивилась я. Обрадовалась, но промолчала. Он понял. И сказал, указывая на бахчу:
— Может, на будущий год побольше засеять сладких семян?
— Да…
— Вы… не против?..
— Нет… Идемте, уже поздно…
Дорогой мы молчали. О чем он думал? Может, о дынях? Ну и пусть! А я, я думала о нем. Он стоит этого.
— Мавджуда… — спросил он, когда вернулись мы в сад, — а завтра… завтра вы будете гулять?
Глаза его светились.
— Гулять? — Я засмеялась. — Буду, обязательно!
Как на крыльях влетела я в свою комнату, бросилась, счастливая, на кровать и впервые за много дней заснула спокойно и безмятежно.
Золотые листья
Хотя осень уже стояла поздняя, погода в тот день выдалась на славу: было прохладно, в голубом просторе неба мягко сияло солнце, и сверкали всюду в солнечных лучах осенние листья — и светлые, отливающие белым, и красные, и золотистые, и зеленые. Листья шуршали и под ногами — словно кто-то могучий и добрый знал, что я выйду на улицу, ждал меня и развернул для меня по земле пестрый, яркий ковер. Возникало такое чувство, будто в жизнь мою входит доброе волшебство — рождается во мне вместе с осенним листопадом. Поэтому солнечными осенними деньками я не сижу дома: если остаюсь в городе — выхожу в парк, а если отдыхаю в кишлаке — брожу по нашей тополевой роще.
Сегодня я, как обычно, вышел в парк напротив моего дома, услышал под ногами знакомый шорох опавших листьев, вдохнул пряный их запах, увидел тысячу золотистых оттенков и не мог надышаться и насмотреться.
Я присел на скамью, удобно и уединенно стоявшую на берегу арыка, пересекавшего парк. Быстрые его воды тоже несли, кружили золотые листья, играли с ними — и здесь тоже была осень.
Вдруг в парке потемнело — исчез золотистый блеск, погасли веселые солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь могучие кроны и яркими пятнами высветлившие красочный ковер земли. Я поднял голову — небо быстро затягивала черная клубящаяся туча, и спустя несколько минут по листьям зашуршали первые крупные капли. Как всегда перед самым дождем, над землей пронеслась маленькая буря, закружила столбом листья, за решетчатой изгородью ближнего дома что-то упало, истошно-напуганно заорал где-то близко петух… Стайка воробьев, шумно и одновременно вспорхнув, перелетела с дерева на дерево…
Я поспешил спрятаться под густой кроной платана.
Скоро на земле не осталось сухого местечка. От быстрых щелчков крупных капель с деревьев срывались желтые листья, кружились немного и падали вниз. Вокруг меня, у моих ног собрались уже обширные лужи, дождь из листьев присоединялся к дождю обыкновенному, листочки падали в лужи и смешно кружились на воде. Но сначала дождь заставлял каждый падающий лист исполнить в воздухе диковинный танец и только потом бросал его вдруг к земле и приклеивал накрепко либо загонял в лужу.
Я смотрел, как быстро гибла недавняя золотая краса, и настроение у меня портилось. Дождь все хлестал, в низких местах мутная вода закрыла уже землю.
Но длилось это буйство недолго. Вдруг в парке посветлело, дождь заметно начал редеть, и за решетчатой изгородью снова закричал петух, захлопал крыльями, но крик был уже не испуганный, а победный.
Я смахнул с лица капельки дождя и с надеждой посмотрел вверх. Посмотрел — и увидел: прямо надо мной, высоко что-то сияло золотом, словно первая весточка солнца. Я пригляделся — обыкновенный листок, пожелтевший, чуть сморщенный, дрожит на ветке, ждет солнечного луча, чтоб засиять еще пронзительнее.
Я долго смотрел на этот листок, трепещущий под налетевшим ветерком и такой стойкий в ожидании тепла и света, и невольно вспомнился мне один случай, казалось бы, вовсе незначительный, но почему-то тронувший мою душу…
Была тогда ранняя весна. Я возвращался с поля в родном моем кишлаке. Путь я проделал немалый, устал и, когда увидел на дороге рабочих, ремонтировавших деревянный мостик, подошел к ним, поздоровался и присел на свежеобтесанное бревно — покурить и отдохнуть.
— Вовремя возвращаетесь, — заметил молодой парень в телогрейке. — Смотрите, погода портится, тучи нагнало.
Я поглядел на небо — и правда, сине-черная туча быстро двигалась к нам, и не успел я докурить, как заурчал невдалеке гром.
— Ну вот, я же говорил! — обрадовался парень и, обращаясь к старику, обтесывавшему бревно рядом с ним, предложил: — Кончаем работу, ата, идемте, спрячемся от дождя. Не то промокнем, ведь и простудиться недолго.
Словно в подтверждение его слов, с неба посыпались редкие капли, потом закапало чаще, и вот уже рванулись к земле упругие струи дождя. Страшно ударил гром, сверкнуло близко, парень в телогрейке швырнул лопату на землю и побежал прятаться. И остальные рабочие побежали за ним — только старик будто не замечал дождя. Он кончил обтесывать свое бревно и взялся за другое. Работал он споро и ловко, на худых крепких руках вздувались голубые жилы.
— Ата, хватит, потом доделаем! — кричал старику парень из шалаша — чайли, где укрылись от дождя рабочие. — Ведь не убегут же эти бревна!
Старик с улыбкой глянул в сторону шалаша и продолжал делать свое дело.
Дождь усилился, я чувствовал себя так, будто попал под водопад. А старику все было нипочем.
Я один оставался с ним под дождем — и наконец тоже не выдержал.
— Ата, идемте, переждем в укрытии! — крикнул я и побежал вслед за рабочими.
В оставленную хозяевами чайлю набилось человек семь, и я еле втиснулся среди них. Все молчали, лишь дождь шумел однообразно — казалось, небо прохудилось и ливню не будет конца.
Спустя небольшое время один из рабочих вышел из шалаша под дождь, постоял, посмотрел и вернулся.
— Работает! — сообщил он, поглядел внимательно на каждого в шалаше и снова вышел под дождь, направился к мосту.
Через несколько минут в шалаше никого не осталось, кроме меня и парня в телогрейке. Он молчал, уставясь в землю, да и я чувствовал какую-то неловкость, будто делал не то. Посидели мы так, посидели, потом, все не глядя друг на друга, одновременно поднялись и вышли наружу.
