Инал Кануков - Антология осетинской прозы
Словно подчеркивая, сколь велика сила дружного сообщества тружеников, способного воодушевить человека даже после срывов, тяжких прегрешений, Д. Мамсуров обрекает своих героев на муки и страдания. Они переживают крушения, отчаиваются и снова возвращаются в строй, поддерживаемые и резкой критикой, и участием, а то и простой заботой чужих и в то же время близких и сердечных людей.
Писатель менее всего озабочен событийной стороной жизни. Его занимает мир чувствований и помыслов героев, в котором причудливо переплетаются светлая любовь и горечь разочарований (Албег и Залина), партийная принципиальность и вздорная вспыльчивость себялюбца (Дагка и Сандыр).
Конфликт в романе «Солнцеворот» зреет подспудно, хотя очевидны брожение умов, недовольство честных сельчан состоянием дел в хозяйстве. Столкновения Тотраза, Каламырза и других персонажей постепенно углубляются и выливаются в нелицеприятное судилище, приведшее к неизбежным переменам.
Повести Ашаха Токаева «Катя» присуще сочетание лирического начала с жесткой определенностью нравственной коллизии.
Лиризм повести животворен. Любовь окрыляет Катю, но она же как бы умиротворяет ее, лишая способности постоять за себя, когда на ее святая святых ополчаются ревнители стародавних семейных традиций.
Горячий спор о бережном отношении к миру чувств современника, об его духовности ведется с теми, кто еще пытается надеть на него узду, прикрываясь мнимой самоценностью заветов предков. Со страниц повести спор перешел в читательские аудитории, и это было очень своевременно.
Молодежи импонировала активная гражданская позиция писателя, и вместе с тем справедливые нарекания вызывала иллюстративная нарочитость финала произведения. Читателей смущал не трагический конец Кати, их не удовлетворяла жертвенная пассивность девушки в единоборстве с волками в овечьей шкуре — с Цопаном и Елканом. Это сообщило хорошей реалистической книге оттенок условности и нравоучительности.
Прозе предстояло избавиться и от другого «недуга» роста и развития. Она нередко соприкасалась с этнографией. Слов нет, реализм предполагает верность исконным народным традициям, и тем не менее его силы скудеют, когда эти традиции культивируются в неизменном виде, то есть наследуется мозаика обычаев, уж очень искусно приобретающих характер незыблемой аксиомы.
Блестящий этнографический очерк Коста Хетагурова «Особа», содержащий и взгляд в глубь истории, и осмысление ее связи с современностью с позиций революционного демократа, богатством наблюдений и обобщений обращен и к нам, потомкам, потому что мы приникаем к истокам и своеобразию социальной противоречивости отшумевших времен. В некоторых же произведениях осетинской прозы отдается дань бытописанию в ущерб основной проблематике, и это ослабляет их воздействие на читателя.
С годами художественное исследование духовного бытия народа приобретает большую пластичность и густоту реалистического письма, сочетающего научный историзм с убедительностью писательского вымысла.
Панорама воссоздаваемой прозаиками жизни с ее трагедийными изломами в далеком прошлом, революционным динамизмом в первой четверти века, пафосом возрождения и обновления после Октября впечатляет широтой и многокрасочностью.
Судьбы людей и судьбы народные, человек и история неотделимы друг от друга. Герои романов Умара Богазова «О горы, о родина» и Михаила Булкаты «От Терека до Турции», посвященных переселению обманутой части горцев в османскую империю в девятнадцатом столетии, предстают перед нами не творцами, а жертвами истории. Беженцы обречены прозябать на чужбине, лживыми посулами оторваны от родной земли, и все же они плоть от плоти ее. Иная участь у героев романов «Кровь предков» Нафи Джусойты, «Послы гор» и «За Дунаем» Василия Цаголова, вовлеченных в события, сыгравшие-прогрессивную роль в исторических судьбах горцев. Добровольное присоединение Осетии к России навсегда избавило ее от опасности национальной катастрофы, а участие осетин в Дунайской кампании русских войск еще больше укрепило узы дружбы и братства двух народов.
Новая история края характеризуется глубинным процессом формирования революционной сознательности бедноты. Ее долгий тернистый путь к революции составляет идейно-художественный стержень романов «Пробуждение» Владимира Гаглойты, «Двенадцать ран как одна» Нафи Джусойты, «Глашатай гор» Сергея Хачирова.
С появлением этих произведений осетинская эпическая проза как бы возвращалась на круги своя, обнаруживая определенную цикличность своего развития. Однако это не повторение пройденного, а высвечивание новых граней традиционной проблематики, которая разрабатывается теперь во всеоружии исторической науки и художественных достижений литературы в целом.
Есть своя закономерность в том, что едва ли не каждое, поколение писателей, начиная свой творческий путь, обращается ко временам предреволюционным и революционным, стремясь внести свою лепту в летопись, созданную зачинателями осетинской литературы в конце двадцатых и начале тридцатых годов.
Роман Георгия Черчесова «Заповедь» станет в один ряд со своими предшественниками, дополнив их оригинальной трактовкой темы, свежестью изобразительных красок. Автор проявил добротное знание исследуемого материала и уменье распорядиться им по законам писательского мастерства.
Прототип главного героя произведения — реальное лицо, человек легендарной славы и биографии. Писатель избежал сухости документальной хроники, остался верным психологической сути образа.
Книга незримыми нитями связана с фольклорными традициями. Доля Мурата Гагаева, его скитания по белу свету, злоключения, дружба, вражда с Таймуразом Тотикоевым — во всем слышится отзвук песен, легенд и преданий гор. Это мета народного характера, народной судьбы.
Жизнь Мурата не только хождение по мукам, но и накопление социального опыта, постижение азбуки классовой борьбы. Он не одинок в жажде счастья, однако у него своя беда и своя ноша, своя боль и своя цель. Острота мысли и неуемный темперамент, чистота побуждений и поступков составляют сердцевину его беспокойной натуры. И в жизненных переплетах невероятной жестокости он не мог не сложиться в сознательного борца, который доискался-таки вожделенной Правды.
Нравственные заветы предков и «домостроевский» семейный уклад, земельные распри и мытарства горцев в дальних странах, личные неурядицы героев и разлом общества в годы революции — вот не претендующий на полноту срез проблематики романа.
Автор чувствует себя раскованно и в описании стихии гор, и в показе реалий жизни, складывавшихся веками, и в лепке образов людей старого мира.
Менее убедителен он в изображении классовых схваток в горниле революции и осиного гнезда народных «радетелей». Писатель словно заспешил к финальным сценам, облегчил себе задачу, больше думая о событийной основе произведения, нежели о мотивированности того, что происходит с персонажами на крутых поворотах истории.
Повергая в прах социально-экономические устои угнетения человека, революция рассеивала и нравственные иллюзии, которые опутывали его, проникая во все сферы бытия — общественные и личные, политические и морально-этические.
Литература всегда чутко внимала голосу времени, лучшие образцы ее стали хрестоматийными. Новизна жизнепонимания находила воплощение в яркой образности письма, в зоркости художественного мышления тех, кто стоял у колыбели советской осетинской прозы.
Новому поколению прозаиков приходилось преодолевать не только «сопротивление» жизненного материала, но и соблазны проторенных путей. И они смогли подтвердить свою творческую самостоятельность как в выборе угла зрения, так и в использовании средств выразительности.
Ломка частнособственнической психологии и стройка нового на началах коллективизма составляли сущность классовой борьбы на селе, порождавшей множество трагедий, ибо сопровождалась она крушением тщетных надежд одних и возрождением к жизни других.
Процесс приобщения социально многослойного крестьянства к идеям социализма отражен в романе Владимира Секинаева «Ущелье Батара», в повестях Михаила Басиева «Млечный путь» и Ахсара Чеджемова «Белая бурка».
Несомненно сосредоточенное внимание авторов к разительным переменам в облике села и к обусловленным ими сдвигам в умонастроениях людей. Герои произведений под напором торжествующей правды проникаются психологией большевизма.
