Юрий Корольков - Так было…
А на Восточном фронте число немецких дивизий вновь перевалило за двести. Но ничто уже не могло приостановить начавшейся для них катастрофы. В течение января Советская Армия, обрушившаяся на врага по всему фронту от Балтики до Карпат, взломала оборону немцев на протяжении тысячи двухсот километров.
Наступала завершающая фаза второй мировой войны…
Глава десятая
Сознание прояснилось… Андрей открыл глаза и снова зажмурился. В лазарете день и ночь горел ослепительный свет. Из мира сновидений Андрей возвратился в мир ужасов, в Дантов ад, называемый лазаретом концлагеря. Лучше бы здесь был мрак, чтобы не видеть, ничего не видеть вокруг… На деревянных нарах, на порыжевших от крови бумажных матрацах вповалку лежали живые трупы. Лежали валетом — по двое на одном матраце. Андрей лежал один — сосед умер ночью, и санитары унесли его из барака.
Значит, он, Андрей Воронцов, снова выжил…
В декабре Андрея выписали из госпиталя и отправили на завод «Геринг-верке», километрах в двадцати от центрального лагеря. Паровичок деловито тянул по узкоколейке десятка два железных грохочущих вагонеток, а в вагонетках, прижавшись друг к другу, сидели узники. Ледяной ветер пронизывал их насквозь. Когда паровоз остановился у завода, многие не могли вылезти из вагонеток без посторонней помощи.
Но прежде чем отправить заключенных в бараки, вахтманы приказали им погрузить на вагонетки мертвецов. В филиале не было крематория, и умерших отправляли в Маутхаузен. Там крематорий работал и днем и ночью…
Замерзшие трупы сложили в вагонетки. В хвост поезда посадили апатичных, равнодушных ко всему дистрофиков, потерявших всякое ощущение жизни. Их тоже везли в Маутхаузен, в крематорий… Андреи ничего не видел страшнее очереди за смертью перед крематорием… Это было еще до его болезни. Он проходил мимо крематория. Там вытянулась у ворот очередь таких же вот апатичных, безвольных полосатых людей-скелетов. Одни лежали на стылой земле, не в силах двинуться, другие, ссутулившись, Притопывали от холода и зябко потирали руки. Они знали, что должны сейчас умереть; и были равнодушны к смерти; ненадолго их мог бы оживить лишь вид хлеба, пищи… А за стеной раздавались короткие выстрелы, и очередь все сокращалась… Что по сравнению с этим картины Дантова ада!..
Паровичок доставил живых и, забрав мертвых, загромыхал по узкоколейке в обратный рейс.
Перед отъездом из лазарета доктор Григоревский вызвал к себе Андрея будто на медицинский осмотр и передал инструкции, как вести себя на заводе. Главное внимание — «Фердинандам». Исправные машины не должны уходить с завода. Электросварщикам надо сказать: «Доктор Цветкович передает всем привет». Цветкович — югослав. Он в Линце возглавляет подпольную группу…
На заводе поначалу все шло хорошо. Надзиратели избегали заходить в цех, где работали сварщики. Синих защитных очков у эсэсовцев не было, а смотреть незащищенными глазами на горящие электроды невозможно… Мастера были довольны работой сварщиков. Их не приходилось понукать, как других. Голубоватые молнии непрестанно озаряли высокий цех, где сваривали броневые щиты для самоходных пушек.
А сварщики, когда вокруг не было посторонних, горстями насыпали в швы мелкий шлак, пыль и сверху заваривали тонким слоем металла. Броня, опорные узлы едва держались, но внешне все выглядело добротно и крепко… Еще портили измерительный инструмент, шаблоны, угольники. Поэтому листы приходили в цех перекошенные, не подходили один к другому, их браковали и возвращали обратно в заготовительный цех…
Но вдруг разразилась беда. Кто-то из сварщиков перестарался — «фердинанд» развалился во время погрузки его на платформу. Не надо было быть специалистом, чтобы обнаружить причины: виновны сварщики!.. Всех арестовали прямо в цехе. Двое суток сварщики сидели в бункере. На третий день всех русских увезли в Маутхаузен, в блок № 20.
Блок № 20… Гитлеровцы называли его карантином или комиссарен-блоком, но заключенные дали ему иное название — камера смертников. Рядом с двадцатым стоял такой же грязно-зеленый, с такой же плоской крышей барак девятнадцать. От лагеря оба эти строения отделяли трехметровая стена и проволочный забор под током высокого напряжения. Тесный дворик между бараками освещал прожектор, и на каменных башнях, поднимавшихся над стеной, расхаживали часовые. Стволы пулеметов постоянно глядели на комиссарен-бараки.
Зимой сорок пятого года в двух карантинных бараках содержалось около восьмисот заключенных. В большинстве своем это были советские политработники и офицеры. Тот, кто переступал ворота комиссарен-блока, исключался из списков лагеря, считался мертвым. Каждое утро заключенные подкатывали к двадцатому блоку телегу, обитую жестью, нагружали ее мертвецами, впрягались вместо лошадей и тащили телегу к дверям крематория. Комендант Цирейс ставил на вид надзирателю блока, если трупов было не много…
Электросварщиков привезли в лагерь утром и загнали в двадцатый блок. Капо пересчитал — одиннадцать. У входной двери лежали неубранные трупы. Капо деловито сказал вахтману, кивнув в сторону мертвых:
— Этих тоже одиннадцать — забирайте… Изменений в составе не произошло…
Был мглистый, пасмурный день, и в бараке горел тусклый электрический свет. Капо велел приступить к генеральной уборке. Он развлекался этим почти каждый день. Во двор вытащили столы, скамейки, матрацы, настежь распахнули двери, и январский холод ворвался в барак. Многие узники были в одном нижнем белье. Немеющими руками они ледяной водой мыли полы. Потом скамейки, столы, матрацы вносили обратно. Работу кончили только к обеду.
Капо не покидал барака. Он что-нибудь да придумывал, чтобы досадить заключенным. Когда в обед принесли бидоны с баландой, капо приказал вылить суп в умывальники.
— Жрите из корыт, свиньи… А ну, кому больше достанется?!
Капо ждал, что сейчас начнется свалка. Но ее не было. Кто-то негромко сказал:
— Первая группа, идите…
К умывальнику подошло несколько десятков человек, они достали ложки и начали есть. Человек, который отдал команду, сказал Андрею и его товарищам по заводу:
— Вы тоже идите… По двадцать ложек на каждого.
Надзиратель вдруг разозлился, пустил в ход резиновую дубинку:
— Жрите все! Видно, не проголодались… Завтра вылью на пол.
Капо ушел из барака…
Те, кто подошли первыми, уже проглотили свои двадцать ложек баланды. Их места заняли другие.
— По десять ложек, — напомнил тот же заключенный.
И все беспрекословно подчинились этому человеку в зеленом офицерском кителе.
Только один узник с серым, опухшим лицом вдруг истерически закричал:
— Дайте мне хоть раз наесться вволю!.. Больше ничего мне не надо!..
Заключенный в офицерском кителе подошел и сказал коротко:
— Ешь… Бери мою порцию, лейтенант…
Но лейтенант с опухшим бескровным лицом отхлебнул несколько ложек и отошел.
— Не могу я, товарищ Севастьянов… Рассудок, видно, мутится…
— Держи себя в руках, лейтенант… Недолго осталось.
Севастьянов умолк, заметив рядом с собой новичков, присланных в двадцатый блок только сегодня.
Надзиратель выполнил свою угрозу и на другой день приказал вылить баланду на пол, в асфальтированные желоба, по которым стекала вода из умывальников. Но и на этот раз в умывальной не было давки. Сначала ели всё те же несколько десятков. Среди них был и Андрей Воронцов. Стоя на коленях, он черпал с пола остывшую баланду. Отсчитав двадцать ложек, Андрей отошел.
Вечером с ним заговорив Севастьянов.
— Ты коммунист? — спросил он.
— Коммунист…
— За что послали в двадцатый блок?
— Портили самоходки… «фердинанды»…
Андрей рассказал, что произошло на заводе «Геринг-верке».
— На остальных можно надеяться? — спросил Севастьянов.
— Вполне. На заводе работали хорошо…
— В таком случае вот что…
И Севастьянов посвятил Андрея в тайну двадцатого блока.
Севастьянов жил в блоке больше месяца. Но еще до него здесь начали готовить восстание. Теперь уже никого не осталось из тех, кто это задумал: в двадцатом блоке не живут долго. Но идея восстания продолжала теплиться; она, как эстафета, от одних заключенных переходила к другим — от смертников к смертникам, словно от поколения к поколению. Главное, что требовалось прежде всего, — подготовить ударную группу, которая должна начать восстание. Это могут сделать только физически сильные люди. Для этого люди должны лучше питаться. Вот почему голодные отдавали в блоке часть своей пищи более сильным. Отдавали не только баланду, ко и треть скудного хлебного пайка. А ведь надо представить, что означает для голодного человека каждая крошка хлеба… И тем не менее каждый заключенный офицер и политработник добровольно отдавал треть своего пайка в фонд восстания…
