Сергей Снегов - В глухом углу
Георгий пожаловался Вере, она рассердилась:
— У тебя — не работа, а удовольствие. А нам приходится, будь здоров! Не то, чтобы убить вечер, а выспаться как следует!
— Верочка, — говорил он. — Не убить, а провести с интересом. Ну, что за жизнь — ни прогуляться, ни поговорить…
— Обойдешься, — говорила она.
— К вам, когда ни зайдешь, — Надя, Валя… Хоть бы разок вместе побыть. Надоели твои соседки.
— Поэтому ты с ними больше, чем со мной, разговариваешь, — напоминала она. — Приходишь ко мне, а смотришь на других.
— Это как же понимать — ревнуешь?
— Еще чего? Ревновала бы, так прежде всего скандал устроила, что в Москву по пять писем пишешь. Тоже, вероятно, две-три дуры дожидаются.
— Семь, Верочка, семь, на каждый день по своей. Три блондинки — боковые, четыре шатеночки — законные. Я же примерный отец многих семейств. Любовь — гиря, тянет на дно.
Вера, как ни крепилась, начинала хохотать.
— Ладно. В хороший вечерок выберемся в лес. В субботу.
В субботу девушки пошли в клуб на танцы, а она осталась. В репродукторе зловещий голос Клавдии Шульженко пел что-то довольно милое, Веру пробрала слеза. В таком состоянии ее застал Георгий.
— Протекаешь? — посочувствовал он. — По науке от слез обесцвечиваются глаза. Платочка не надо?
Он присел рядом и обнял ее. Она ответила на поцелуй. Опасливо поглядев на дверь, он потянул Веру на кровать. Она отбежала в сторону.
— Верочка, — уговаривал он. — Украдем полчасика.
— У Нади второй ключ, — предупредила она. — Интересный будет вид, когда она появится без предупреждения. И что это такое — украдем полчасика? У кого украдем?
— У судьбы, конечно. У неблагоприятных обстоятельств.
— У себя, Жора. Все, что с нами — наше, если забыть твоих блондинок и шатенок. Себя обворовывать не хочу.
— Ты такая стала умная, что сил нет. Пойдем, погуляем. Надеюсь, ты не забыла своего обещания?
Вера наряжалась, как в театр, подкрашивала губы и ресницы, взбивала прическу.
— Ничего? — спросила она, стараясь разглядеть в маленьком зеркальце, как лежит сзади платье. — Не морщит?
— Очень даже ничего. Волки и медведи будут в восторге.
Она сделала шаг и остановилась.
— Жора, я этого не люблю. Ты собираешься вести меня на край света, где звери?
Он потянул ее за руку.
— Край света начинается сразу за нашим бараком. А самый страшный здесь зверь — это я. Но ты, кажется, меня уже не боишься.
4
Если край света начинался и не здесь, то, во всяком случае, это была достаточно дикая тайга. Вечернее солнце с трудом пробивалось сквозь синие кроны пихт и кедров, меж стволов было сыро и сумрачно, как в погребе. Вера запуталась в перистом папоротнике, валежник колол ноги. Она ступила на труп великана-кедра, заросшего зеленым мохом, и провалилась, как в яму, сердцевина колоды давно превратилась в труху. На деревьях висели омертвевшие ветви, они вцеплялись в глаза. Георгий с усилием продирался сквозь это кладбище погибших стволов и крон, расшвыривал сучья, притаптывал гнилые пеньки, прокладывал для Веры тропку. Он был окутан, как дымом, едким прахом, серый удушливый шлейф отмечал проложенный им путь. В пыльном воздухе металась мошкара, вспыхивая на свету точечными огоньками.
Через некоторое время Вера взмолилась:
— Жора, не могу я… Давай отдохнем!
Он осмотрелся. В стороне вздымалась круглая шапка холма, поросшего лиственницами. Прибой темнохвойной тайги разбивался у его подножия, здесь начиналось царство света и воздуха. Георгий приободрил Веру:
— Еще полета шагов. Местечко изумительное, вот посмотришь!
Вера свалилась на землю, едва выбрались к холму. Георгий поднялся выше. Тайга лежала вокруг него сплошная и волнистая, как море, она вздымалась валами кедров, рушилась елями в долинки, рыжие сосны перекатывались в ее темноте, как пена на гребнях волн. Мир был величествен и дик. Солнце отблескивало на масляной хвое и стволах. День убегал за горизонт, влача по небу красноватый плащ. Георгий захохотал и потряс в воздухе руками. Вера изумилась:
— Ты, кажется, очумел? Что это значит? Он воскликнул, торжествуя:
— Нет, ты взгляни! Господь бог неплохо поработал над этим уголком, даже не ожидал от такого торопыги. А наш холм! Он же светится, Вера!
Вера подошла к Георгию. Лиственницы осыпали увядающую красно-желтую иглу. Воздух был прозрачен и терпок. Склоны холма покрывала яркая зелень низеньких кустиков, под плотными полированными листочками сверкали красные ягоды.
— Брусники много, — сказала Вера. — И какая крупная. Ты не находишь, что надо разводить костер? Нас съест мошка!
— Это в момент! Что-что, а костры моя специальность, сто раз видал в кино, как это делается.
Он торопливо собирал валежник и старую траву. Вера еловой веткой отмахивалась от мошкары, дело это нельзя было забросить ни на секунду. Навалив горку сучьев, Георгий достал спички. Спички вспыхивали одна за другой, костер загораться не хотел. Тонкие струйки дыма змеились в его недрах, они удушили огонь. Небо потускнело, из-за отрогов гор ползла ночь, красное сияние западного края скатывалось, как ковер. Тайга затихала, как море на закате, уже не было видно ни кедров, ни сосен, ни пихт — во все стороны простиралась темнота. Лишь оранжевые лиственницы высоко горели на склонах холма, В посеревшем воздухе плыли золотистые иглы. Сверху сбежал короткий ветерок, лиственницы тонко запели, раскачиваясь одними вершинами, хвоя ссыпалась с них облаком светлых искр.
Георгий выпрямил занывшую спину и утер с лица пот.
— Черт возьми, оказывается, это непростая штука — разжечь костер. Вера, ты не заколдовала дрова? Знаешь, о чем я думаю? Нашему доброму предку неандертальцу приходилось пыхтеть, пока он вздувал очаг, у него ведь и спичек не было.
Вера ударила Георгия веткой по затылку.
— Думай лучше о том, что завтра у тебя все лицо распухнет. Смотри, тучей!..
Между деревьев показался человек. Георгий узнал Чударыча.
— Батя, айда к нам! — закричал он. — Требуется квалифицированная консультация! Вот, — сказал он, когда старик приблизился, — добываем свет и тепло. Без выключателя и батареи центрального отопления что-то не получается.
Всегдашняя улыбка Чударыча стала шире.
— Костры надо уметь раскладывать. Разрешите мне.
Он ногой обрушил возведенную Георгием горку. Новый костер выкладывался по щепочке и напоминал строением металлический каркас здания. Зато он вспыхнул от одной спички. Пламя загудело и устремилось вверх. Мошкара отпрянула за деревья. Лиственницы закачали ветвями над огнем, золотые искры плясали в струях воздуха.
— Батя, — сказал Георгий, — ты — профессор костровых наук.
Вере не понравилась его фамильярность. Со старшими надо вежливо, что это такое — батя, батя! У Иннокентия Парфеныча есть имя и отчество. Чударыч, однако, не был в обиде. Ему даже нравится, дружеское «ты» по-своему привязывает стариков к жизни, связи с которой постепенно ослабевают. А вежливое «вы» подобно неумолимо отстраняющей руке — нет, он против «вы»!
Но Георгия смутило замечание Веры.
— Иннокентий Парфеныч, извините, что я грубовато…
Он свел разговор на другую тему. Странная штука эти сибирские леса. Кругом смешаны ель и пихта, сосна и кедр, а тут на тебе — одна лиственница. Почему такие несообразности? Чударыч не находил никаких несообразностей. Он поднял тонкий слой дерна, под ним раскрылась глыба диабаза. Вот и вся разгадка — широко разветвленные корни лиственницы легко присасываются к скале, а мощным корням других пород не хватает глубины.
— Это да! — с увлечением воскликнул Георгий. — Значит, мы развалились на глубинной скале? Между прочим, и наша штольня проложена в диабазе. Тут что — вся земля такая удивительная?
Чударыч увлекся. Все кругом — удивительно. Они топчут ногами одно из самых редких мест земного шара. В обширной стране, раскинувшейся вокруг них, выпирает на дневную поверхность древнее темя земли, всяческий докембрий. Этому камешку под костром самое близкое дело — миллиард лет. Его трясли землетрясения, ломали горообразования, калило солнце, на него накатывалось море, подминали под себя вечные льды, а он — вот он, свеженький, словно сейчас изготовленный! Неисчислимые километры лет пронеслись над ним, целая вечность — что от нее осталось? Пять сантиметров грунта, корни лиственниц? Ему хочется снять шапку, обратиться на «ты» к этому поразительному холму: «Здравствуй, древний камень, живой обломок окутанной паром планеты, ты первозданным дожил до коммунизма!»
— Камешек что надо! — подтвердил Георгий. — Перекусим по этому случаю, Иннокентий Парфеныч?
Он вытащил из кармана бутылку водки и колбасу с хлебом. У Чударыча нашлась коробка консервов. Он осушил стаканчик и потянулся к колбасе. В лесу он бродит уже часов пять, все не хотелось возвращаться, на каждом метре своя красота. Георгий поинтересовался, устроился ли Чударыч на работу. Старик рассказал, что койку в общежитии ему предложили сразу, а места долго не могли подобрать. Пришлось пойти к Усольцеву, тот посодействовал. В поселок привезли книги, ему поручили организовать библиотеку при клубе.
