Александр Доронин - Перепелка — птица полевая
— Эх, варака11, как не вовремя летаешь! — начал он ругать жену, хотя хорошо знал, что та в это время моет полы в правлении.
С расстройства Эмель посмотрел в зеркало, висевшее на стене. Его недавно привезла из Саранска дочь Зина, — рот приоткрылся: перед ним стоял совсем не он, Емельян Спиридонович, а взъерошенный зверь! Лицо и глаза опухшие, волосы стоят дыбом, нос с солоницу и ворот рубахи в грязи.
— Ни-и-шке, это что такое? — вскрикнул от удивления старик.
Вчера глубокой ночью, когда он уже вздремнул в гараже, к нему заходили Бодонь Илько и Цыган Миколь. Не с пустыми руками — три бутылки приволокли. Эмель знал: цыган с городским другом поставил новый дом Киргизову. Днем старик их встретил в кузнице, где Судосев смастерил ему дверные петли.
Вдвоем они, как ржущие мерины, с ведра не опьянеют. А вот он, Эмель, со старой головой все перепутал. Хорошо, что домой дошел, в этакую слякоть ноги бы до Суры довели…
«Хоть рюмочку поднесла бы, больше не надо, — вновь упрекая жену, про себя подумал он. — Держит ведь, только куда спрятала, и черт не знает».
Зашел на кухню, перерыл все полки, в холодную печку нос совал — хоть умри, но, кроме конопляного масла, ничего нету.
«У-у, старая кобыла, лица бы твоего не видел. Все вы, вся ваша воронья семейка, одинаковы», — еще больше рассердился старик.
Потушил свет — на улице было уже светло. Прилег на лавку, прижал живот подушкой — чуть-чуть полегчало.
Старик вновь вспомнил Миколя. «Почему третью неделю шляется по селу?» — с недовольством подумал о цыгане.
И в самом деле, после города Миколь вначале спал у Рузавиных, после с Олегом пошел к Митряшкиным, сейчас в соседнем лесничестве. Жить-то живет, да из Вармазейки не выходит. И то сказать: разве это цыган? Цыгане — о-о! — Эмель сам их видел. Они над раскаленными железками колдуют. Вчера вон с кузнеца Ферапонта Нилыча во время ковки петель аж пот лился. Миколь около него как барин стоял. Не пускал бы сквозь ноздри сигаретный дым, не подумал бы, что он — «кочевник», друг степей, как говорят в селе о цыганах…
И другого тоже не может понять старик: почему Миколь дважды спрашивал о Зине? Что-нибудь хочет у нее стянуть? Только что у дочери своруешь? Пустую квартиру? Сколько зятьев приводила и со всеми разошлась. Этот, говорит, слишком маленький, у этого подбородок толстый, у того… Кажется старику: не столько Зина выгоняет мужиков, сколько те сами убегают. Кто возьмет на свою шею чужих детей? Приходили поспать — и всё…
Старик вновь подумал о Миколе. И вот почему. После того, как сгорела конюшня, Эмеля поставили сторожем в гараж. В нем — вся колхозная техника. Знающие ее цыгане не только коней — машину вырвут из рук. Миколь, может быть, только из-за этого и заходил к нему? Днем приглядится, приметит, а ночью сядет за руль и — ищи ветра в поле!
Характер цыган Эмель хорошо прочувствовал на своей спине. Давно это было, еще перед войной, когда с Филей Куторкиным ездили на базар в Алатырь. Продали там десять мешков овса, поели в столовой и — домой. В дороге немного глотнули вина. Когда алкоголь доходит до мозгов, путь всегда короче. Так вышло и с ними. И глазом не моргнули, как доехали до Сега-озера. Словом, до Вармазейки осталось всего ничего — с полкилометра. И здесь как раз они… цыганочки. Вышли из шатров-шалашей (утром, когда Эмель с Филей ехали на базар, здесь их не было) и давай им гадать-ворожить. Затем в шатре вином угощали. Здесь, откуда ни возьмись, появились их злые мужья. И расспрашивать не стали — откуда, зачем — давай пороть кнутами. Пришлось не только деньги дать — лошади чуть не лишились.
Сейчас вот и Цыган по селу таскается… Себя так и представил: Миколем, говорит, зовите меня, а не как-нибудь по-другому. Бойкий парень — старыми зубами не сгрызешь. Вон у него передние как блестят: пуд золота на них расплавил.
У Эмеля, как и прежде, живот крутило. Кишки, прах бы их побрал, урчали не переставая. «Отчего же это так, не от капустного ли рассола?» — пришла в голову старика неожиданная мысль. Рассол стоял на столе в банке, в нем плавали капустные листочки. Недавно, как только проснулся, взял да и выпил до дна.
И вот тебе… Эмель вновь побежал на улицу. Здесь из-под крыльца выскочил Дружок и, виляя хвостом, преданно смотрел на хозяина. Умный, чертяка! Всё понимает. Вот и сейчас будто спрашивал взглядом: «О чем переживаешь?» Потом неожиданно с визгом рванулся в сторону бани.
«Куда, окаянный, зовет меня? Не запах ли самогонки учуял? Давай посмотрим», — застучало сердце у старика, и он поспешил за псом.
Тот прыгал на трех ногах. Переднюю, левую, волочил скрюченной под брюхом.
«Не в свое корыто, видать, залезал или же кто-нибудь палкой саданул, — подумал Эмель. — Ни-че-го, боль у собаки, как мое похмелье: глотну глотка два — отойдет». Сколько раз такие «хождения» его выручали! Бывало, спрятанную бабкой самогонку вытаскивал даже из-под навоза.
В последний раз такой случай с ним произошел прошлой осенью. Приезжал тогда с Пикшенского кордона свояк, Федор Иванович Пичинкин. Понятно, выпили. Утром встал Эмель — ни гостя в доме, ни жены. Голова разламывалась. Чем поправить? Вышел на улицу, а здесь навстречу — Дружок. И что, думаете? Будто понял собачьим умом его состояние и привел под капустный парник. Парник был высоким. Старик вынес из бани скамью, встал на неё, покопошил растаявшую землю, и бутылка сама показала себя.
Не пес, а настоящий друг!..
Баня стояла в конце огорода, около Суры. Здесь поставил Эмель ее давно, когда еще работал лесником. Сейчас она осела. Маленький, с клюв воробья, предбанник вот-вот рухнет. Но все равно есть где попотеть старому телу. Любит Эмель париться. Иногда даже два веника истреплет. Редко, очень редко в этой бане Олда и самогонку гонит. В такие времена на дверь вешает увесистый замок.
— Ты в «крепость» не лезь, там тебе нечего делать! — иногда резко говорила ему Олда.
Эмель это понимал так: пойду по селу языком чесать, а ты в баню не заходи…
Его не обманешь, он умнее волка: пробовать барду залезал через крышу. Поднимал доску шифера и — порядок. Там медведь пролезет, не то что человек. Это было, конечно, раньше. Сейчас не залезешь на крышу — прошли те года. И голова уже как пустой горшок. Где уж там по крышам лазить!
Добежав до бани, пес перестал визжать, сел на задние лапы и, подняв большие уши, прислушался. Это удивило Эмеля. Он не стал спешить, прислонился к углу и стал ждать.
«Тук-тук-тук», — билось сердце. — «Найди, найди, найди!» — сверлила одна и та же понятная мысль. «Как не найду, — думал про себя старик, — сивуха сама в рот льется».
Дверь была открытой. Замок с защелкой валялись под ногами.
«Это еще что, не воры зашли?» — молнией сверкнуло в голове у Эмеля и он, показывая пальцем собаке — молчи! — зашел в предбанник.
— Ой, ма-а-тушка, ой, мам-ка… — ворковал внутри женский голос.
Эмель сразу узнал Зину. Дочь здесь, кто же еще! «Вот, канальи, зашли с матерью и гонят скрытно, — подумал старик. — Решили меня провести. Нет, не выйдет», — и с этими словами что есть силы он дернул ручку двери.
Перед глазами, на полу, плясали четыре ноги. Две, которые подлиннее, чуть не стукнули его по лбу.
Старик, все поняв, захлопнул дверь и выбежал в огород. Он догадался, кто был с Зиной. Миколь Нарваткин, кому же еще быть! Даже разговаривал по-эрзянски: ты, говорит, не зажимай мне шею, задушишь…
Когда Эмель, тяжело дыша, зашел в избу, на него накинулась жена:
— Пьяница, это ты выпил воду из банки?
— Ну, я, а что? — остолбенел старик.
— Это же натирка для Окси Митряшкиной! Вчера приготовила.
— Так сама же говорила: вчера около почты ругались! — еще больше растерялся старик.
— Ругаться-то ругались, да ведь мы люди же, не враги, — ответила Олда.
— Эх, женщины, женщины, — не договаривая, Эмель ударил в дверь носком сапога и вышел.
* * *Вечканов ездил на лошади на Пикшенский кордон осматривать делянку. Лес нужен был для колхозных нужд. Вовремя бревна заготовить не смогли, теперь вот думай, как выкручиваться. «Сами виноваты, — прижавшись к спинке санок, ругал себя Иван Дмитриевич. — Упустили время. Сейчас одна надежда: пока снег твердый, возможно, в лес тракторы заедут…»
Но лесник был против: рубить, говорит, зимой приезжают, а не сейчас, когда деревья распускают почки… «Наверно, он прав, сейчас не время для этого, — думал Вечканов. Перед ним стояли одни лишь сосны. В уши бросался скрип снега из-под копыт лошади. — Не зря ведь говорят: готовь сани летом, только как мне, председатель, быть?»
И в самом деле, зимой Вечканов о весне думает, весной — о лете. Заканчиваются одни дела — наступают другие. В райкоме к одним наставлениям привыкли. Ты, говорят, почаще находись среди людей, они знают, как повести дела. Будто и не среди них он живет. А если посмотреть, не за что винить руководителей. Им тоже мозги «промывают». Этой зимой на одном из совещаний в Саранске сам это видел. Секретарь обкома с властным взглядом как начал тяжелыми словами «утюжить» некоторых — по спинам холодный пот шел. И Атякшова тогда поднимал. Вывоз в поле навоза, говорит, задерживает. Потом накинулся на начальника райсельхозуправления Пужаева: «У тебя коровы почему нестельные?» Тот достал блокнот и попытался привести в свою защиту аргументы. Секретарь обкома и слушать не стал. «Я научу тебя за коровами ходить! Я вместо быка тебя поставлю!»— кричал он.
