Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том первый
Теперь люди почувствовали дыхание войны. С каждым днем становилось холодней, и природа словно коченела. Раньше по ночам даже маленькие станции веселили глаз яркими огнями. Теперь многолюдные города проступали из темноты мрачными громадами, словно спящий таежный лес.
В пути сталкивались два встречных потока. С запада проходили составы, битком набитые эвакуированными. Казалось, поезда словно ложками черпают, но не могут вычерпать беженцев.
Сегодня утром два немецких самолета бомбили эшелон. Ержан стоял у двери. Он услышал гул самолета, вытянул шею и стал оглядывать хмурое небо. Самолеты шли низко, и на какое-то мгновение на фюзеляже одного из них Ержан явственно различил крест. Сердце у него похолодело. Среди грохота колес послышалась пулеметная стрельба. В вагоне сразу наступила тишина. Вот со свистом падает бомба. Такое ощущение, будто тебе перебирают кишки. Бомба разорвалась в пятидесяти метрах от полотна дороги. На открытых вагонах эшелона сидят пулеметчики. Как мог забыть об этом Ержан! Многое бы он дал, чтобы оказаться рядом с ними. Трудно и унизительно сидеть в этой закупоренной коробке с тонкими стенками и ждать смерти, не имея возможности сопротивляться. Солдаты словно приросли к месту, ни один человек не пошевелился. Ержан напряг всю волю и, подавляя в себе страх, не отходил от двери. Спиною он чувствовал, что солдаты смотрят на него, стараясь по поведению командира определить, далека или близка нависшая над ними опасность.
Поднявшись с места, к двери подошел Зеленин. Достал из кармана махорку, протянул Ержану. Гул самолета то отдалялся, то снова приближался. И при этом у Ержана мурашки бегали по спине.
— Загорелся! Горит, сволочь! А-а, капут! — закричал Зеленин.
Один самолет падал на землю, распустив клубящийся хвост дыма.
Стало быть, они уже в «кольце войны». Ержан не увидел врага в лицо, но первое столкновение состоялось. Жаль, что его взвод не вывели оборонять эшелон. И все-таки Ержан не ударил лицом в грязь. Он вел себя выдержанно и твердо. Люди это видели.
Ержан чувствовал прилив душевных сил, даже немного гордился собою. В таком приподнятом настроении спустя два часа он пришел к Раушан. То ли потому, что люди непрерывно входили и выходили, то ли к нему уже привыкли, но на его появление никто не обратил внимания.
Войдя, он сразу увидел Раушан. Она сидела в правой стороне вагона и даже не повернула к нему головы.
С каким-то благоговением девушка слушала рассказ джигита, который сидел напротив. Его Ержан знал. Это был разведчик Дулат.
— Когда он во второй раз зашел, я нацелился ему прямо в рыло. И дал как следует. — Плотный низкорослый Дулат согнулся и показал, как он бил из пулемета.
— Здравствуйте, — сказал Ержан, подходя к ним.
Разведчики — баловни полка. Младших командиров почти не замечают. Дулат и на этот раз не почтил Ержана. Вместо того, чтобы встать и отдать честь, он лишь кивнул и с жаром продолжал рассказывать. Раушан слегка кивнула и снова стала смотреть Дулату в рот. Ержан стоял, не зная, как себя вести. Раушан забыла о нем.
Для нее, казалось, не было сейчас никого, кроме Дулата. Ержан повернулся и вышел, унося в душе досаду.
Он вернулся в свой вагон. Там сидел политрук роты Василий Кусков. Политрук бросил на Ержана короткий взгляд и, продолжая разговор, снова повернулся к бойцам, обступившим его.
— Так ты говоришь, что совсем не испугался?
Под взглядом Кускова Борибай стеснительно улыбался. Видно, он чуточку приврал.
— Конечно, так... маленько... — Борибай почесал затылок. — Все ж таки, по совести говоря, мы не испугались.
— Выходит, ты прирожденный герой. А что касается меня — я немного струсил.
Кусков сказал это серьезно, без шутки. И всем стало как-то легче, все заговорили свободно. В первый раз, конечно, человек пугается. Как не испугаться?
— У меня тоже все внутри похолодело. Печенка екнула.
Послышался смех. Люди ждали разрядки, и эта разрядка произошла.
— Когда бомба падала, да этот еще ее свист... ну, я закрыл глаза, да так и свалился на пол. Думал, конец мне, — сказал Земцов, совсем еще юный боец.
— Да, голосок у нее противный, — поддержал Бондаренко.
— Самое скверное на войне — это невозможность отразить удар врага, — проговорил Кусков, снова вступая в разговор.
— Верно говорите, товарищ политрук. Хуже нет, как чувствовать себя в мышеловке. Вроде нас связали по рукам и ногам. Вот в чем гвоздь!
Василий Кусков слушал внимательно, очень внимательно. Он любил, когда люди раскрываются и говорят непринужденно. Кускову за тридцать, но на вид он моложе. Был он тонок и плотен, и это придавало ему юношескую стройность. Голова маленькая и маленькие руки. В его внешности не было ничего, что бросалось бы в глаза, что выделяло бы его среди других. О таких говорят: человек средненький. Только губы, полные и выразительные, и рвущиеся из-под пилотки густые темно-русые волосы придавали ему залихватский вид, что вовсе не вязалось с его спокойным взглядом и сдержанными движениями.
Ержан любил Кускова и доверял ему. Кусков умел найти прямую тропку к человеческому сердцу и делал это не навязчиво. Просто люди сразу проникались к нему доверием и не таились. Ержан спрашивал себя: почему он не такой? Действительно, он был не такой — все волнения, все переживания носил в себе, и это было нелегко. «Будь Кусков на моем месте, — размышлял Ержан, — он давно договорился бы с Раушан. Уж они договорились бы!»
Или взять Дулата. Как он рассказывал о своей стрельбе по самолету! Весь напружинился, как ястреб, зеленые глазки блестят — может ли Раушан устоять перед таким геройством! Никогда не смотрела Раушан на Ержана такими изумленными, зачарованными глазами.
И чувство собственной приниженности овладело Ержаном.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Пепельно-свинцовые взлохмаченные тучи, клубясь, плывут на восток. Когда они расходятся, тогда в просветы смотрит бледное небо. Осенний ветер своим сухим шершавым дыханием подбадривает работающих солдат — он проникает в рукава, за ворот гимнастерок и остужает разгоряченные, потные тела. Порою начинает сеять мелкий дождик, и ветер кидает брызги в лицо.
На краю густого сосняка и зарослей низкого кустарника, на голых холмах люди роют окопы. Они сбиваются в кучки, торопливо снуют взад и вперед. Телеги с дребезжаньем выносятся из леса и, с разбегу въехав на холм, спускаются в низину. Слышны судорожные, задыхающиеся гудки автомашин. Непосвященному человеку со стороны показалось бы, что на неохватном пространстве обнаружили в земле клад, лихорадочно выкапывают его и торопятся вывезти.
Как бы ни силилось человеческое воображение представить всю неизмеримую трудность и смертоносность войны, как бы ни сознавал человек из тыла всю меру испытаний, павших на фронтовиков, все же он бессилен создать истинную картину войны. Такой человек — лишь сострадательный сиделец у изголовья раненого бойца, изнуренного страданиями.
Но вот фронт приблизился. Повеяло жаром войны. Она дышит, как раскаленная печь. С запада, где горизонт затянут густой толщей туч, доносится тяжелое уханье артиллерии.
Из деревни, спрятавшейся за косогором, тянутся подводы, бредут пешие люди. Впереди повозка, запряженная лошадью, за ней еще повозки, их тащат быки; упираясь, оборачиваясь назад, мыча, плетутся на привязи коровы. Какой-то мальчик побежал назад, к деревне. Женщина, отстав от обоза, машет ему рукой, что-то беззвучно кричит. Еще одна запоздавшая подвода выехала из покинутой деревни. Показались пешие. Кажется, что медленно бредущая понурая толпа — не беженцы, а люди, в скорби провожающие гроб. И вот — забыли лопату, чтобы рыть могилу, и послали за ней мальчика. Представив себе это, Ержан совсем расстроился. С утра он был угнетен. Временами ему казалось, что он осиротел, забыт всеми. «Так нельзя, так нельзя», — глухо бормотал он.
И вдруг крикнул:
— Так нельзя!
И от этого окрика точно мешок свалился с его плеч. Ержан встряхнулся и некоторое время стоял, с недоумением глядя вперед.
Война надвигалась, сотрясая землю, тяжко переставляя свои грузные скрипучие ноги. Вот ее рука уже протянулась к Ержану, схватила за ворот. Дышать стало трудно. «Что бы ни случилось, только бы поскорее!» — сказал себе Ержан и судорожно вздохнул.
Томительно было ждать опасности, какой еще никогда не переживал. Тело какое-то чужое и словно живет само по себе. Так чувствует себя новичок на ринге, когда его противник, опытный хитрый боксер, заставляет долго ждать боя. У Ержана было ощущение, будто он тает, как снежная баба. В таком состоянии он столкнулся с Борибаем.
— Рою командный пункт, товарищ лейтенант, — сказал Борибай, опершись на лопату.
На лице — ни тени беспокойства, голос ровный. Кажется, он и на минуту не задумывается над тем, что мучит Ержана. Отстегнув ремень, Ержан спрыгнул в траншею, взял лопату. Через несколько минут, увлеченный работой, он позабыл о своих тревогах. Куда девались расслабленность, вялость. Мышцы окрепли, налились силой. Вот таким образом открылась ему извечная истина: только работа отвлекает человека от душевных невзгод и заставляет позабыть о грозящей ему опасности.
