Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т. 3. Буря
Владельцем конюшен Зандарт сделался не так давно — всего года три, хотя в душе всю жизнь был заядлым лошадником, и в этой сфере деятельности он проявил такую энергию, что его конюшни скоро заняли одно из первых мест.
Всего у него было около двадцати лошадей, — больше он не держал. По крайней мере половина их участвовала в рысистых бегах. Красою конюшен был знаменитый ганноверский жеребец Регент, в лучшие свои годы стартовавший на первоклассных ипподромах Америки и Европы. Поставленный им за границей рекорд равнялся 1 минуте 16 секундам. Правда, в Риге он ни разу не показал лучшего времени, чем 1 минута 24 секунды, но и этого было достаточно, чтобы числиться одним из главных фаворитов рижского ипподрома.
Один из сыновей Регента — Орлеан — уже стартовал в 1939 году в первой группе, вместе со своим отцом, и обещал со временем побить его рекорд. Пока он показал только 1 минуту 28 секунд, но сам Зандарт и его тренер Эриксон отлично видели, какие возможности таятся в жеребце. Когда-нибудь в будущем, думал Зандарт, когда никто не будет ждать от него чудес и публика перестанет играть на него, — он себя покажет. И тогда Гуго Зандарт положит в карман крупный выигрыш.
Каждое утро он по нескольку часов проводил в конюшнях: следил за конюхами, наблюдал за тренировкой, обсуждал с Эриксоном свои планы. Можно было бы сказать, что главная часть его души принадлежала конюшням, если бы ее не оспаривал прекрасный пол. Но и здесь Зандарт проявил себя истым спортсменом: он постоянно рвался к новым рекордам.
За последнее время он все чаще и чаще стал задумываться, каким бы манером одолеть сердце Эдит Ланки. Ее холодные и насмешливые шутки до того обескураживали Зандарта, что иной раз у него руки опускались. Главное — он боялся рисковать: сделаешь неправильный ход — и все пропало. Нащупать бы ее слабую струнку, а так, ухаживать вслепую — нет никакого интереса. Очаровать ее своей наружностью он не надеялся, — сам понимал, какой это слабый козырь.
На всякий случай Зандарт решил терпеливо выжидать и наблюдать: тише едешь — дальше будешь.
Однажды утром Эдит исполнила, наконец, свое обещание, — приехала посмотреть конюшни.
Зандарт, не переставая говорить, водил ее от стойла к стойлу и показывал свои сокровища.
Эриксону заранее было сказано, что гостья подыскивает подходящего рысака, и тот со всей добросовестностью решил помочь хозяину. Пустив в ход запасы профессионального красноречия, он усердно расхваливал самых посредственных лошадей, от которых ничего не ждал.
— Все это страшно интересно, господин Зандарт, — сказала Эдит, когда они выходили из конюшни, — но гораздо интересней посмотреть на них на ипподроме. А я, к стыду своему, должна признаться, ни разу в жизни не была на бегах. Явный пробел в моем воспитании…
Зандарт, захлебываясь от восторга, выразил готовность помочь ей восполнить этот пробел.
— С будущего воскресенья и начнем, чтобы не терять времени. Мой Орлеан будет стартовать в одной группе с Регентом. Смею вас заранее уверить, что ничего подобного вы не видели.
— Ну что ж, — милостиво согласилась Эдит, — можете заехать за мной.
В следующее воскресенье они сидели в одной из лучших, расположенных прямо против финиша лож: Зандарт откупил ее целиком, чтобы избавиться от докучливых соседей.
Пожалуй, никогда еще Эдит не казалась ему такой красивой, как в этот день. Ее роскошные белокурые волосы были завиты по последней, необыкновенно замысловатой моде. Соломенная шляпка с вуалеткой придавала ее розовому лицу до того загадочное выражение, что из соседних лож за ней с вожделением следили десятки взглядов, и это еще больше льстило Зандарту.
Но держалась Эдит еще холоднее, чем обычно. Она деловито расспрашивала Зандарта, — и даже не о лошадях, а о завсегдатаях ипподрома. Какая публика чаще всего бывает на бегах? Да, да, офицеры — это понятно. Как, и видные государственные деятели? И даже дипломаты?
Зандарт вполголоса рассказывал ей о здешних знаменитостях: о проигравшихся домовладельцах, о женах, спускающих в тотализатор весь заработок мужей, о ловких дельцах, каждое воскресенье уносивших с собой по нескольку сот латов выигрыша.
Это был сущий Вавилон: мужчины и женщины, старики и молодежь, важные господа и мелкие лавочники — все смешались в одну толпу, обуреваемую одной страстью.
Иностранная речь слышалась здесь вперемежку с латышской; рядом с подносчиками теса из Саркандаугавы, в складчину покупающими билет, в надежде выиграть на облюбованного рысака, можно было увидеть вооруженного моноклем элегантнейшего сотрудника дипломатической миссии. В одной из лож появился секретарь японского посольства — вместе с женой и даже с детьми. Он тоже играл в тотализатор, а в перерыве занимался фотографированием, удивляя публику своим аппаратом: объектив у него был направлен куда-то в сторону, так что трудно было определить, кого фотографируют — не то лошадей, не то зрителей.
Внизу, у беговой дорожки, толпилась самая экспансивная, крикливая публика. Эдит заметила в этой толпе старуху с трубкой в зубах, взглядом знатока окидывавшую каждую лошадь, которую тренеры выводили прогулять перед очередным заездом; старик цыган, облокотившись на перила трибуны, не спускал глаз с рыжего жеребца. В соседней ложе какой-то отчаянный «лотошник» раскладывал на коленях карты, лихорадочно шепча: «Выиграет — не выиграет, выиграет — не выиграет!» Вдруг он сорвался с места, спрятав колоду в карман, и бросился к кассе тотализатора, а через несколько минут вернулся, держа в руках целую пачку билетов.
— Обратите внимание вон на ту караковую кобылу, — сказал Зандарт, прикоснувшись к локтю своей дамы, — из простых, крестьянских лошадей. У нее и родословной-то нет, а поглядите, как она побежит! Как бог, — вот увидите. Она уже оставила позади многих рысаков лучших кровей. Ее хозяин заработал на ней семь тысяч латов и еще тысячи четыре заработает, не меньше! Или вон тот, гнедой жеребец. Прошлой весной его привезли из Латгалии, прямо из сохи выпрягли. Глядеть не на что было: шерсть длинная, лохматая, везде кости выпирают — сущий одер. А с тех пор он успел отхватить подряд семь первых призов, и теперь его узнать нельзя. В будущем году он определенно будет стартовать в первой группе вместе с иностранцами…
— А как их распределяют по группам? — спросила Эдит. — По рекордам?
— По общей сумме взятых призов. Чем больше заработал рысак, тем выше группа.
Прозвучал гонг к старту. Семь рысаков рванули вперед по беговой дорожке. Две тысячи пар глаз сопровождали каждое их движение. Дух азарта, дух стяжательства владел этой огромной толпой. Почти у каждого в кармане был билет тотализатора, каждый желал победы своему фавориту и поражения остальным лошадям. Всюду слышалось тяжелое, прерывистое дыхание; одни радостно вскрикивали, другие истерически бормотали, третьи молча ерзали на скамьях.
Но напрасно зрители рылись в программах, изучали родословные лошадей и их рекорды, — если за кулисами было решено не допускать к ленточке финиша какого-нибудь рысака и он слишком вырывался вперед, — наездник «подымал его в воздух», и лошадь начинала скакать, капризничать. Требовалось время, чтобы ее успокоить, а за эти секунды или минуты предназначенный в победители рысак вырывался вперед и первым приходил к финишу.
После заезда выигравшие откровенно изъявляли свою радость, проигравшие рвали билеты. Из публики доносились громкие ругательства по адресу наездников, на беговую дорожку летели огрызки яблок, и не одно миловидное личико искажалось от злобы.
— Кто же узнает, что у нее на уме, — вздохнул какой-то неудачник, — лошадь бежит, как ей вздумается.
— Не как вздумается, а как велит наездник, — поправил его другой. — Надо ставить не на лошадь, а на наездника.
В этот день каждый заезд приносил победу Эриксону. Конюшня Зандарта взяла одними премиями тысячу латов; немногим меньше он выиграл в тотализатор. Он был здесь свой человек и знал, на какую лошадь ставить. Лат за латом текли в кассу тотализатора из карманов простачков, которые рассчитывали в своем азарте только на счастье, на чудо. Они кляли и ругали потом весь белый свет, а Зандарт посмеивался.
Беговой день закончился совместной победой Регента и Орлеана. Заезд был действительно интересный. Регент уже в первом круге покрыл восьмидесятиметровый гандикап и затем уже до самого финиша шел голова к голове с Орлеаном, позволяя своему сыну бежать по внутреннему кругу. Орлеан хоть и пришел вторым, но улучшил свое время почти на секунду.
Выслушав поздравления знакомых, коннозаводчиков и тренеров, Зандарт вернулся в ложу.
— Только, чур, не сердиться, госпожа Эдит: я ведь немного схитрил.
— Вот как? — выжидательно улыбнулась она.
— Я решил ничего не говорить вам, а сам все время играл в тотализатор пополам с вами. Ничего, повезло. Если скостить цену билета, то на вашу долю приходится четыреста двадцать латов. Получите-ка.
