Александр Яковлев - Октябрь
А дружинники и юнкера гусем, сажени на полторы один от другого, молча побежали навстречу этим выстрелам. Здесь, на Никитском бульваре, фонари не горели. Так удобно было прятаться и под стенами домов, и у решетки бульвара, и в купах больших безлистых акаций, растущих по бокам, вдоль решетки. Бежали без выстрела, и как-то сразу, в один прием, очутились почти у самого трактира.
Вот дом князя Гагарина — в проезде. Вокруг дома по тротуарам бегают солдаты и рабочие, перебегают через улицу, останавливаются кучей на углу, громят киоск, из которого тащат яблоки и конфеты…
Прячась за акациями, дружинники начали тихо собираться, незамеченные. Приполз Сливин с винтовкой в руках.
— Сейчас в атаку. Сразу нападем, — шепнул он срывающимся голосом. — Ну, господа, целься. На выбор. Залпом. Взвод!..
Все шевельнулись, приготовляясь к выстрелу.
Иван припал на колено и взял на прицел высокого солдата в серой шапке, обвешанного пулеметными лентами.
— Пли!..
Тра-рраррах! — ахнул залп.
— Взвод! — опять скомандовал Сливин.
Судорожно щелкали затворы.
— Пли!..
— Взвод!.. Пли!..
— Урра! Урра!..
Сливин, Колесников и другие, как кошки, выскочили из кустов и мимо угла пробежали прямо туда, где корчились и метались застигнутые врасплох солдаты и рабочие. Выбегая, Иван наткнулся на куст и потерял фуражку. Хотелось вернуться, поднять, но над самым ухом затрещал пулемет… И так, без фуражки, побежал он за товарищами, на бегу стреляя, целясь по убегающим по бульвару фигурам. Из ворот угольного дома выбегали рабочие с перекошенными бледными лицами; они выскакивали из ворот, готовые к борьбе, но, увидев, что окружены, бросали винтовки, поднимали вверх руки и хрипло и резко кричали:
— Сдаюсь! Сдаюсь!
В азарте, судорожно стреляя, дружинники убивали и таких, которые молили о пощаде: некогда было разбирать.
Юнкера из переулков выбегали сюда же, на Никитскую, кричали «ура», ломились в ворота, стреляли в окна, уже не обращая внимания на град пуль, сыпавшихся со всех сторон.
Иван, озверевший, с красным туманом в глазах, всклокоченный, метался по улице, стрелял, потом забежал вслед за дружинниками во двор угольного дома, в азарте ткнул штыком какого-то мальчугана, собиравшегося выстрелить в него. В углу двора, за сорным ящиком, притаились большевики и стреляли оттуда залпами. Юнкера, выбежавшие из переулка, попробовали взять их приступом, но едва показались в воротах, как двое сейчас же были подстрелены насмерть. А ждать было нельзя. Все горели и волновались.
— Сюда! — кричали отчаянно. — Здесь сидят. Сюда!..
— Ура! — рявкнул Колесников и вскочил в ворота.
За ним бросились юнкера и дружинники и между ними Иван. Иван почувствовал, что опять навстречу ему летит что-то жгучее… Все сжалось у него внутри, а волосы на голове поднялись.
— Ура! — не помня себя, кричал он и, как в тумане, видел, что впереди него бегут юнкера и дружинники.
Ящик близко. Колесников бежит первым. Вот он уже у ящика, но вдруг почему-то приостановился, повернулся боком, храпнул и упал.
А другие уже там и бьют штыками людей, засевших за ящиками… Когда Иван добежал, уже все были переколоты, корчились и дрыгали ногами на грязных камнях. Только низенький рабочий, со слипшимися на лбу волосами, отскочил в самый угол, выставил штык винтовки, ожидая нападения. Должно быть, у него не было патронов. Иван прицелился в него и спустил курок. Но выстрела не получилось. Опять судорожно двинул затвор, прицелился, дернул спуск. А выстрела нет. И только тогда Иван сообразил, что в винтовке нет патронов.
— А… А!.. — со злобой заревел он и бросился на рабочего со штыком.
Тот стоял бледный, страшный, должно быть, забыл, что надо защищаться, с оскаленными зубами. Иван ловко прыгнул и, прежде чем рабочий успел повернуться, с злым, неиспытанным наслаждением воткнул ему в бок своей штык. Выдернул и опять воткнул. Он чувствовал, как штык влезал со скрипом, упираясь. Рабочий пошатнулся, схватил Иванову винтовку и зашипел захлебываясь…
— Ав…ав…а… — хотел что-то сказать, но только глядел на Ивана молча и укоризненно.
Не глядя на него, Иван бросился прочь, в дом, где гремели выстрелы. Здесь уже всюду были юнкера и дружинники. Они собирали пленных, отыскивали их, спрятавшихся по чуланам, в клозетах, под кроватями, и всех выводили на двор. Больше мальчуганы, откровенно плакавшие. Они думали, что их сейчас расстреляют.
Пленных повели, а юнкера и дружинники побежали в дом, где стрельба не умолкала. Сливин был уже здесь. Он заставил Ивана обшарить все углы, посмотреть, нет ли еще большевиков. В дальней комнате, за отодвинутым комодом, нашли двух мужчин, оборванных, без оружия. Один развязно вышел из засады, снял фуражку и, скаля зубы, сказал:
— Бонжур, мусье. Благородным юнкерам честь и приветствие…
А другой вдруг завыл страшным голосом, так что все, даже его развязный товарищ, посмотрели на него с испугом. Сливин, прибежавший на крик, лекарственно ударил его прикладом по голове.
Тот опомнился, взглянул сознательно и замолчал… При обыске у обоих нашли в карманах столовые ложки, часы, серебряный подсвечник и горжетку. И все — и Сливин, и Иван, и юнкера — били этих людей долго, молча, ожесточенно, сбили с ног, топтали до тех пор, пока не разбили им лица в кровь, словно эти люди нанесли им личное оскорбление.
А может быть, сказалось возбуждение. Когда увели и этих пленных, Иван немного очнулся и осмотрелся.
Дом был занят весь, но по соседству, в шестиэтажном доме с драконами наверху, и в доме Гагарина, что в проезде на бульваре, — всюду сидели большевики. Стрельба велась через улицу из окна в окно. Из окон всех этажей в доме Гагарина гремели выстрелы. С крыши работал пулемет, обстреливавший Никитский бульвар и Большую Никитскую улицу. Ожесточенная стрельба не прекращалась ни на момент.
Вдруг на углу закричали, и тотчас же ахнул резкий, оглушительный взрыв. Потом еще. Это юнкера-гренадеры бросали бомбы в дом Гагарина. Стрельба после взрыва усилилась, и через минуту из окон второго этажа, где была аптека, показались густые облака дыма и заволокли весь фасад. Большевики начали выскакивать через двери, ведущие на бульвар, и бежали как раз мимо окон, где стояли юнкера и Иван.
— Стой! Стой! Лови их, братцы!.. Зовите скорее хороших стрелков, — заволновались юнкера. И, тщательно целясь, стреляли по убегающим.
Те падали, кувыркались, но часть все-таки успевала спрятаться за кисок. Прибежали два юнкера, считавшиеся лучшими стрелками. Им дали удобные места у окон, и они тотчас начали охоту за людьми.
Пожар разгорался. Стало видно все до маленькой ветки на дереве. Большевики, спасаясь от огня, бежали на бульвар и здесь попадали под выстрелы. Юнкера действительно были хорошие стрелки и били их без промаха.
Вот прыгнула из двери темная фигура.
Пах! Пах! — грянуло два выстрела.
И фигура уже корчится и бьется на земле.
Чтобы очистить место для обстрела, юнкера взорвали киоск, и теперь негде было спрятаться.
А большевики тем не менее все пытали счастье.
Выскакивали из горящего дома, намереваясь скрыться, но неизменно падали под выстрелами. Юнкера лишь успевали целиться. Спокойно и точно убивали они людей, досадуя и ругаясь, если кому-нибудь удавалось шмыгнуть за угол. Черные и серые комки усеяли бульвар. Присмотревшись, Иван увидел окровавленные головы, разбросанные беспомощно руки и ноги.
А пожар уже захватил половину дома. Пламя вырывалось из окон столбами и шумело. Подул ветер.
Большевики, засевшие в башенке на крыше соседнего дома с драконами, яростно обстреливали дворы и улицы пачками, не впуская юнкеров. Взять их оттуда не было никакой возможности. Они ловко прятались в узких, как щели. Окнах и были неуязвимы…
Сливин нашел выход: он потребовал, чтобы дом был обстрелян из орудий. Тотчас с Арбатской площади раздались два выстрела один за другим. Башенка была сорвана первым же выстрелом. Во двор, вместе с обломками камней, упали пять изуродованных тел и остатки пулемета и винтовок. От второго выстрела загорелось внутри дома. С растерянными криками большевики выскочили из дома, убегая по бульвару к Страстной площади. И опять весь район Никитских ворот остался в руках юнкеров. Но горели, как огромные факелы, дом Гагарина на бульваре и дом с драконами напротив него.
Стрельба кругом смолкла, словно люди ужаснулись тому, что сделали.
Из горящего дома слышались чьи-то безумные крики:
— Помогите! Помогите! О-о!.. Помогите!..
И всем, кто слышал этот крик, было ясно, что кто-то рядом, вот только за стеной, горит живьем и зовет на помощь. И ни у кого не было ни сил, ни возможности помочь ему.
Петряев вышел во двор.
Здесь суетились санитары, подбирая убитых. Карасев лежал врастяжку, без шинели, с разбитым лбом. Кто-то стащил с него сапоги, а взамен оставил свои — старые, порванные. Но не надел на мертвого, а только приставил к ногам. Издали казалось, что сапоги надеты, и у Карасева ноги длинные-длинные… Колесников лежал все там же в углу, у железного, проржавленного сорного ящика. Все лицо у него было искажено судорогами. Умирая, он вцепился зубами в шарф, намотанный на шею.
