Василий Еловских - Старинная шкатулка
— Айда пивка дернем, — предложил Матюшкин.
— А где?
— Да вон через квартал. Холодненькое такое…
На углу торговала пивом хмурая толстая женщина. Подошли. Пропустили по кружке. Потом Матюшкин, крякнув, выпил еще. И еще. Все за счет Андрея.
Всякий знает, что пьяные навязчивы, шумливы и даже злы. Ничего этого не происходило с Андреем, алкоголь действовал на него в обратном направлении — делал почему-то более добрым и тихим.
«Как он улыбался». Эта фраза назойливо лезла Андрею в голову, не давая покоя. «Зря я пью с ним».
К пивной бочке подходили мужчины, как-то враз, неожиданно образовалась очередь, и Матюшкин с Андреем отошли в сторону.
— Так, значитца… Мы, положим, не дружки, преувеличивать не буду. И я ей, а не тебе сродственник. Но все одно скажу: бабу в дом отдыха без себя не отпущай. Может, еще дернем по одной? Ну хватит так хватит. Эту вот допью и — все. Блудют ну… напропалую. Ни с чем не считаются. Я эт-та был и видел. Обстановочка тамока больно подходяшша. Лес густой такой, кустарничек плотнинькай и речка. Ну и магазин с вином и пивом. Буфет. Я, это самое, чо-то опьянел. С чего бы! Так вот… Возле нее все какие-то молодчики крутились.
— Пусть крутятся, — беспечно махнул рукой Андрей.
Кто-кто, а уж он хорошо знал Валю: возле нее всегда люди.
— Один особенно лез, кудрявый. С виду — фу-ты ну-ты! Корчит из себя, фасон гнет. Моя тоже как-то захотела одна. А я обрезал: ша, тока со мной! Ты жене не говори про наш разговор. А то неудобно. Не по-мужски вроде получается. В общем, кудрявый там один… Морда такая, знаешь… кирпича просит.
— А что конкретно? — Андрею уже надоела болтовня Матюшкина.
— Ну лез, говорю. Чо тебе еще?
— И что? — Андрей замялся, хотел сказать: «Ко всем красивым и веселым липнут», но получилась бы похвальба, и он, проглотив эти слова, закончил несколько сердито: — Пусть веселится.
— Ты на моего свояка смахивать. Он в деревне Евлево живет. Как-то вечером ему говорят: прясло-то у тебя скособочилось. Чего не смотришь? А он хоть бы хны. Утром кричат: «У тебя же весь огород вытоптали коровы». От чистой совести говорю: проворонишь. И на старуху бывает проруха. Больно уж тип тот активничал. И она как-то… не поймешь…
Последние слова Матюшкина вызвали у Андрея смех. Матюшкин, обидевшись и пробормотав: «Им, дуракам, глаза открываешь, а оне…» — торопливо и сердито ушел. Андрей побродил по улицам, купил на завтра хлеба, молока и неожиданно решил: «Съезжу. А то она обижается, что я не бывал у нее». Дом отдыха в восемнадцати километрах от города, дорога как стеклышко, чего не съездить. Тем более что он все равно собирался в воскресенье побывать там, отвезти жене плащ (последние дни стали перепадать дожди), о чем она сама просила его по телефону, а он, помнится, неумно отшучивался: «Да я ж тебе только помешаю». Ну, будем откровенны: какую-то роль в этом сыграла неприязнь Андрея ко всяким неясностям, ко всему неопределенному, смутному, которой он всегда отличался.
Был уже поздний вечер, по-августовски темный, с густой вязкой чернотой на небе, когда старый дребезжащий автобус остановился возле дома отдыха и, торопливо, тревожно ударив два раза дверцами, помчался дальше. Андрей был единственным пассажиром, который вышел из автобуса.
Он всю жизнь прожил в городе, за город выезжал редко, только днем, и вечерний лес почему-то вызывал в нем чувство настороженности. Эта настороженность даже усиливалась вроде бы от пузатых ламп, висевших над площадкой возле клуба, где баянист азартно, с каким-то надрывом, вымучивал старинное танго. Танцевало с полсотни пар; резкий шорох от их ног странно гармонировал со звуками баяна, как бы дополняя их, и Андрей удивился этой гармонии. А вокруг стояли люди. В голосах некоторых мужчин и женщин, в их смехе Андрей чувствовал что-то напускное, какую-то легкую рисовку.
Валя танцевала. Какая же она радостная, оживленная, будто в воздухе парит. Она всегда радостная, но сегодня наособицу. Почему бы? Андрей впервые в жизни подумал о жене так вот… С нею тот… кудрявый, мордастый. Он!.. Андрей впился в него глазами. Хлюст. Сразу видно — хлюст и волокита. Морда пройдохи. Ишь как пошло изгибается, плечиками поводит, будто примитивная кокетка; раскрашен как павлин: клетчатый пиджак, черные штаны, желтая рубаха, а галстук серебром отливает. Уже не молод. Но молодится.
«Многие донжуаны скроены на один лад, — раздумывал Андрей. — Что-то нагловатое, сытое и скользкое во взгляде. Назойливые говоруны, острословы. Ясно видимый налет пошлости во всем поведении, чего никакой образованностью не скроешь. И только плотская тяга. Тьфу!»
Потом он к чему-то подумал: «Если мужчина изобьет девушку, его посадят. А если он обманом овладеет ею, а потом отшвырнет от себя — душевная травма куда более крупная, его не наказывают. Игры, обмана и завуалированной подлости, пожалуй, больше всего в обращениях между мужчинами и женщинами. Нет, я злой сегодня. И, кажется, ревную».
Она танцевала уже с другим, пожилым мужчиной, который двигался лениво-медленно и, казалось, был равнодушен не только к партнерше, но и ко всему — к надрывной музыке, к людям на площадке, к сырому, холодеющему вечеру — и танцевал лишь потому, что танцуют другие, что так положено, на то и дом отдыха.
Андрей уже хотел окликнуть Валю, но тут случилось то, чего он никак не ожидал: к ней подбежал кудрявый, где он был до этого — неизвестно; произошла странная, непонятная возня; Андрей услышал резкий, недовольный голос жены и бросился к ней. Мешали люди. Он увидел, как Валя, гордо вскинув голову, торопливо и зло (она всегда так вот вскидывала голову, когда злилась) зашагала по асфальтовой дорожке, грязно белевшей во тьме, к ярко освещенному жилому корпусу. К ней подбежал кудрявый.
«Крадучись, как жулик».
— Отстань! — крикнула Валя. — Или я сейчас закричу.
— Подожди! Давай поговорим.
— Уйди! Добром прошу.
— Ну подожди! — Он схватил ее за руку.
— Оставьте ее. — Это сказал Андрей.
— Ты?! — удивилась она.
— А тебе-то еще чего? — Мужчина ткнул в плечо Андрея кулаком и придвинулся к нему.
«Он же пьян. И чего она с ним? Тьфу!» Андрей оттолкнул кудрявого; вроде бы легко оттолкнул, но тот упал и, вскочив, ругаясь, больно ударил Андрея кулаком в шею.
Все это произошло за какие-то секунды.
— Я сейчас вызову милицию! — необычно для нее нервно прокричала жена, но, отойдя шагов десять, остановилась.
«Тут и милиции-то, наверное, нет», — подумал Андрей. Его трясло от злости и от испуга. Нет, он не боялся этого человека, но его пугала сама мысль, что вот сейчас начнется драка, будут шум, крики, и, чтобы разом покончить со всем этим и освободить себе дорогу, он еще раз, уже сильнее отшвырнул мужчину, и тот опять повалился. На этот раз он, кажется, крепко шмякнулся, аж к кустам отлетел.
«А на автобус-то я, наверное, запоздаю», — подумал Андрей и удивился, что может думать о чем-то постороннем.
К ним подходили люди.
— Прекратите же, как не стыдно, — сказала какая-то старуха и добавила: — Они танцевали, а этот с плащом налетел.
— И вчерась налетал.
— Напьются и…
— Ну что вы говорите? Вы же ничего не знаете. — Это сказала Валя. — Пойдем, Андрей.
…В город он уехал уже в полночь, на попутном грузовике, с восьми утра надо было заступать на смену. Сгоряча потребовал, чтобы и Валя поехала с ним, но она беззаботно засмеялась: зачем, здесь так хорошо, весело. А кудрявый, толстомордый?.. «Его завтра же вышвырнут из дома отдыха». Уж она позаботится об этом.
Дорога была пустынной, лес плотным, мрачным и как бы застывшим. На душе у Андрея было тоже мрачно, холодно, и в голову лезли какие-то ненужные мысли.
Он был в общем-то смирным, уступчивым человеком, смешно застенчивым, особенно среди незнакомых, и, только когда его кто-то очень уж долго и сильно выводил из себя, вредил, пакостил ему, он преображался — становился злобным, беспощадным и шел напролом, как бы доказывая, что мягкость и застенчивость это не трусость, это совсем другое, что у самых скромных скромников может рождаться и гнев, и ярость, порою даже более ожесточенные, чем у всех прочих.
Однажды осенью отдыхал он у тетки в поселке, что в полстах километрах от города, в домике на окраине, где сад и огород упираются прямо в озеро, покрытое у берегов грубой осокой и изобилующее жирными карасями. В теткин сад все время лазили ребятишки, срывали яблоки и ягоды, ломая деревья и кусты, вытаптывая грядки и вообще оставляя на всем свои поганые следы. Тетка грозилась сходить к милиционеру, а Андрей уговаривал: «Лучше поговори с родителями». — «Откудов я знаю, хто лазает». — «Поговори со старухами, те разберутся». — «Они же привыкнут так… воровать-то». — «Подрастут — не будут». Холодным утром, когда у берегов стала появляться густая шуга, маленькие разбойники совершили очередной налет, хотя в саду уже почти ничего не было; Андрей слышал, как трещали под тяжестью ребятишек кусты и деревья, но пока натягивал штаны, надевал неожиданно ставшую узкой рубашку да искал ботинки, которые потому и затерялись, что нужны были сию минуту, ребятишки ушли, воспользовавшись теткиным стареньким плотом, и неторопко — вот нахалы! — переправились через озеро. То были, к удивлению Андрея, вовсе не ребятишки, а подростки. Трое. «Зачем деревья ломаете, пакостники? И зачем взяли плот?» В ответ двое показали ему дулю и состроили рожи — им было весело. Задрожав от внезапно нахлынувшей злости, Андрей бросился в чем был в ледяное озеро, у другого берега догнал подростков, схватил одного из них, как ему показалось — главаря, и приволок к милиционеру. А потом лежал с воспалением легких.
