Леонид Соловьев - Книга юности
— Думал посылать?
— Для этого и писал.
Заявление очень помогло. Коренев мне поверил. Но все-таки отправил меня в сопровождении милиционера и чекиста с усиками в Полван-Таш, чтобы мулла подтвердил свою вчерашнюю беседу со мною. Мулла подтвердил, хотя и смотрел при этом на меня волком. Подтвердили и служки и возница вчерашней арбы. Мое положение упрочилось, и на обратном пути я был куда веселее. Да и чекист с усиками тоже отошел и теперь разговаривал со мною охотно.
Коренев выслушал его доклад, обратился ко мне:
— Допускаю, что ты говоришь правду. Потом проверю, конечно, а пока допускаю. А вот когда ты вернулся на арбе из Полван-Таша и никого здесь не застал, ты ничего не заподозрил?
— Заподозрил, — ответил я.
— Что именно?
— Убийство. Может быть, это очень глупо…
— Вовсе не глупо, — прервал меня Коренев. — Ты правильно заподозрил. Здесь определенно убийство, если, впрочем, ты говоришь правду.
— Чистую правду.
— Тогда здесь убийство. Для того тебя и отослали в Полван-Таш к мулле, чтобы ты не мешал спрятать труп. Да, тебе повезло в прошлую ночь. Не в эту, а в прошлую.
— Чем? — не понял я.
— Да тем, что жив. Им все равно было хоронить — одного или двух.
Верно, могли ведь убить! Я испугался и сам почувствовал бледность на своем лице. Вообще мне свойственно пугаться задним числом, когда опасность уже миновала, то же самое было со мною и на войне.
— И спрятан труп где-нибудь здесь, поблизости, — продолжал Коренев. — Унести далеко они вдвоем не могли.
— Может быть, на арбе какой-нибудь мимоезжей, — подсказал я.
— Да нет, зачем бы им показывать убитого еще одному человеку? Места хватит и здесь вокруг. Будем искать. Ты нам здорово помог, — обратился он ко мне уже совсем доверительно. — Если бы мы здесь никого не застали, то подумали бы, что Барышников просто ушел.
— А по какому делу вы его ищете? — спросил я. Коренев промолчал в ответ.
И мы стали искать. Осмотрели лопаты, найденные в соседнем домике. Ну что ж, лопаты как лопаты, по ним ничего не узнаешь. Коренев, однако, попробовал копать глинистую, высохшую в камень почву. Лопаты не брали ее. А по другую сторону домиков, ближе к тугаю, почва понижалась и была много мягче, отсюда и следовало начинать поиски.
Искали весь день, ничего не нашли. Вечером один из милиционеров съездил в Полван-Таш, привез нам лепешек, кислого молока и печеной рыбы, распяленной на ивовых рогульках. За ужином Коренев сердился и ворчал на меня:
— К мулле вовсе и ходить не следовало. Отошел бы немного, вернулся, засел где-нибудь в кустах и посмотрел, где хоронят.
— Да я, когда шел к мулле, ничего не подозревал. Это уже после.
— Вот тебе раз! Собираются хоронить русского по мусульманскому обряду, и он спокойненько идет к мулле договариваться, и в голове у него не возникает никаких подозрений! Даже и непонятно. Ведь и людей этих ты видел впервые! Должен был заподозрить. Такой зевок! В розыске за это выгоняют со службы.
А я-то думал просить его о поездке с ним в Москву, о работе в розыске. Теперь, конечно, это все бессмысленные мечтания.
Не принес успеха и второй день поисков. Коренев помрачнел, сказал только:
— Раз есть ниточка, должен быть и узелок. Но где искать?
Под «узелком» он подразумевал труп Барышникова, под «ниточкой»— дело, ради которого приехал сюда из Москвы. Какое-то очень серьезное дело, верно политическое.
Я ушел спать на крышу, но глаза не смыкались, мысли не затуманивались. Мы искали могилу Барышникова в тугае и около тугая, а его могли похоронить в степи, близ бугров. Кричали ночные птицы, выли и хохотали шакалы. Вдруг меня осенило: почему шакалы воют не в тугае, как прошлой ночью, а в открытой степи? Может быть, привлечены запахом тления, ведь они любят кладбища.
Я спустился по лестнице. Милиционеры спали при лошадях, вдвоем на одной кошме. Я разбудил их, в это время из открытого окна послышался голос Коренева:
— Кто там? В чем дело?
Оказалось, он тоже не спал. Вдвоем мы пошли на хохот и вой шакалов, они мелькнули серыми тенями, разбежались. Ночь была светлой, безветренной, шагов через пятнадцать я почувствовал смрад тления. Почувствовал и Коренев и дрогнувшим голосом сказал:
— Здесь!
На рассвете труп был извлечен из неглубокой впадины, закиданной комьями глины. Меня стошнило от нестерпимого смрада. Милиционеры держались поодаль.
Коренев с помощником осмотрели труп и не обнаружили никаких признаков насильственной смерти. Но почему тогда его стремились похоронить тайно, без лишних глаз? Дело запутывалось.
— Езжай в Ходжент за гробом, — сказал Коренев своему помощнику. — Повезем на вскрытие.
Долго тянулся этот безветренный жаркий день. Над простыней, которой накрыл мертвого, неотступно висели два коршуна, иногда, накренившись, описывали в небе медлительный круг и опять повисали. А еще говорят — у птиц нет обоняния. Коренев ушел в комнату и сидел там над тетрадями Барышникова. Потом позвал меня.
— Ты мог бы описать наружность этого Ивана Ивановича? Дать словесный портрет.
Я начал описывать:
— Волосы взлохмаченные, полуседые…
— Ну, волосы, положим, он причешет или снимет вовсе.
— Лет на вид больше сорока… Скорее пятьдесят.
— Это с похмелья. Да точно ли был он пьян?
— По-моему, да.
— А может быть, и нет? Бутылок из-под спиртного не обнаружено. Может быть, не пьян, а одурманен каким-нибудь наркотиком?
— Разве это не все равно?
— Для нас не все равно. Дальше. Цвет глаз? Неопределенный. Точнее. Серо-зеленый. Передние зубы все целы? Не заметил. Эх, ты!
Я продолжал рисовать словесный портрет, и он не удавался на словах, но в памяти моей Иван Иванович вставал так ясно, словно бы сидел сейчас напротив, и я слышал его слегка сиповатый голос, выделявший в размеренных, закругленных фразах точки и запятые, как при чтении по книге. Говорят, в человеке с годами все может измениться, кроме голоса, и голос Ивана Ивановича был мне знаком, когда-то давно я где-то слышал этот голос… но где и когда?
— Не густо, — сказал Коренев, просматривая исписанный листок. — А если бы ты чисто случайно встретил где-нибудь этого Иванова, ты смог бы его опознать?
— Конечно, опознал бы.
— Так вот, если встретишь… на это очень мало шансов, но если, то постарайся задержать.
— Мне бы какую-нибудь бумажку от вас для задержания в случае встречи.
— Нет, такой бумажки я дать не могу. А просить могу, поскольку ты уже все равно этому делу теперь сопричастен. Вот я и прошу.
Скупо, в немногих словах он рассказал мне суть дела. В Москве из Музея изящных искусств были украдены несколько полотен старинных мастеров — Рембрандта, Тициана, Корреджо. Эта кража взбаламутила весь мир. Общую стоимость похищенных картин определяли в два миллиона, хотя в действительности картинам цены просто не было. В Москве упорные поиски привели в Останкино, в дом одного старого художника, который втайне писал картину религиозного содержания, в то время как его сын, тридцатилетний балбес, изучал искусство колокольного звона. Оба они оказались прямо не причастными к этой краже, но от них следы потянулись в Среднюю Азию. Похищенных картин в СССР никто бы не купил, их украли «на экспорт», а в Средней Азии как раз была самая удобная для перехода граница. Удалось почти с полной несомненностью выяснить, что украденные полотна хранятся у Барышникова. Сам Барышников, а по настоящей фамилии Авдеев, был до революции московским богачом, знатоком и собирателем старинной живописи; художник из Останкина в свое время бывал у него. Запутавшись в одном из многочисленных заговоров против Советской власти, Авдеев, еще в двадцать первом году бежал из Москвы и под фамилией Барышникова укрылся в Средней Азии, на метеорологическом пункте. Здесь, в пустынных предгорьях, было почти невозможно его обнаружить, но Коренев обнаружил и со своим помощником приехал к нему. Только вот опоздал — Иванов появился здесь раньше. Одноглазый старик был по всем признакам заодно с Ивановым, верно — бывший басмач, присланный с той стороны от англичан, проводник через границу. Если так, значит к похищению картин были причастны и англичане. Впрочем, все это еще нуждалось в проверке, так же как и отношения Иванова с Барышниковым: из одной они преступной шайки или из разных, враждующих, а может быть, Иванов действовал вполне самостоятельно, по приказу, полученному с той стороны?
— Говорю не для разглашения, — закончил Коренев. — Только потому говорю, что, может быть, ты встретишь где-нибудь этого Иванова. Чтобы ты знал, кого задерживаешь. И не в одиночку, позови кого-нибудь на помощь.
Я, конечно, читал и Конан-Дойла и дешевые книжечки в цветных обложках — Нат Пинкертон, Ник Картер, русский сыщик Иван Путилин. Но услышать историю настоящего крупного преступления от настоящего сыщика, беседовать с ним наедине, удостоиться от него поручения задержать преступника, если доведется встретить его! Моя голова пошла кругом.
