Евгений Чернов - На узкой лестнице
Я уже хотел было про теннисный корт, как он мне говорит:
— Расскажите о себе.
— И это можно, — говорю, — а что именно? Как внедрил рацпредложение или как во время пожара спасал народное имущество?
А он, чудак, мне говорит:
— Расскажите о своей семье.
Ого, куда гребет, я даже удивился.
— Ну, — говорю, — какой хороший вопрос. Если вникнуть, он может на многое пролить свет. Семья и производство, — говорю, — сейчас едины. Общий порыв… А чего бы тут говорить, — спрашиваю. — Уж не про женитьбу ли свою?
— Вот, вот, — говорит, — для начала то что надо.
— Ладно. Сейчас. Дайте, — говорю, — вспомнить. Однако странный вопросик у вас. Значит, так… Как поженились… О-о! Это целая глава и, может быть, самая лучшая глава из еще не написанной книги. Значит, так… Дело получилось следующим образом. Она, то есть моя жена, стала в моей жизни как плотина, и речка потекла по другому руслу. Речка — это моя жизнь. Мне, — говорю, — не хотелось бы вас разочаровывать, но события неслись как бурный поток. А началось с милиции. В самом хорошем смысле.
Я все свое сознательное детство очень сильно мечтал поступить в милицию. Сами понимаете: форма, погончики и прочий моралитет. Если брать по цвету шинели, то это была моя дымчатая мечта.
Так вот, когда я пришел из армии, а это было три года назад, я устроился на завод, получил общежитие, сразу зарекомендовал себя с положительной стороны и пошел в областное управление милиции. Мне уже говорили, что там есть полковник, который ведает кадрами и всякими там училищами.
А день был… Ну и жара, скажу вам. Пот глаза выедал. Но ничего… Иду и, как сейчас помню, думаю: это хорошо, что жара, славно поработают хлеборобы на уборке урожая.
Пришел, а полковника нет. Все правильно, думаю, какой же дурак будет сидеть в такую жару. Пока туды-сюды, сюды-туды, разговорился там с одной тетушкой. Хорошая такая была, вся седая, кожа на лице морщинистая и в шрамиках, как у хоккеиста. Сразу понял — жизнь знает. Она так сердечно поговорила со мной, сто лет буду помнить. Она, понимаете, стала разубеждать — да зачем, говорит, поступать к нам, да не нужно, говорит. Работа тяжелая, вечно в нервах весь. Одним словом, сплошные неприятности. А полковник, говорит, в командировку уехал, через четыре дня будет.
Вышел я оттуда, утер пот со лба и подумал: а ведь нарочно отговаривает, чтобы монолит мой проверить, как, вроде того, тонка кишка у меня или нет.
С моей женой я в тот день и познакомился. Иду по улице и думаю: дай-ка зайду в сквер, передохну немного и погляжу на пенсионеров, потому как пива нигде нет и газировка чо-то ни на одном углу не работает.
Сижу, наблюдаю за старичками, потешные такие, как дети, старой еще закалки. И вдруг — редкостная кадрина устроилась рядом… Я как взглянул, так и не выдержал — представился. Она тоже представилась. Наталья, говорит.
— Пойдем, — говорю, — Наталья, на пляж сходим.
Пришли. К воде спустились по каменной лестнице. Я сразу стал раздеваться. Брючки уложил (я в светлых был тогда), по карману похлопал: там у меня денежка была, рублей шесть с мелочью, и документы все, которые я полковнику нес. Ну, и в заплыв сразу… Надо видеть, как я плаваю, цех каждый раз выручаю. Так вот, я сразу поплыл за буи. Плывя, смотрю на нее искоса, думаю. А она стоит около моих брюк и смотрит за мной. Ни черта себе, думаю, девушка… А ведь могла сбёгнуть с документиками-то. Там у меня паспорт был… все личные, все мои удостоверения, даже свидетельство о рождении. Если бы она, конечно, ушла, я бы остался господином козлом, правда?
А корреспондент тупой попался, он меня чего-то спрашивает — а зачем ей, вроде того, эти документики нужны?
— Ну, дорогой друг, прости и подвинься. А черт ее знает… Может, хобби имеет. Словом, тот еще фильм… Кричала, между прочим, чтоб я не утонул и плыл назад.
А потом я как-то заболел. Был этот… гнойный аппендицит. Но медицина у нас на должной высоте. Отремонтировали. Кстати, и тут моя сегодняшняя жена, а тогда еще подруга и товарищ, крепко замешана. Но это как следствие. Я люблю привязываться к людям, но все равно не брал во внимание, как она относилась ко мне в первый день нашего знакомства. Мы встречались еще месяц, ну, два, не больше трех-четырех… В общем, полгода… ну, может, чуть побольше… Это время мы использовали, как и положено, — для оформления чувств на подачу заявления.
Так вот, о Наташке. Это надо же, каждый день приходила в больницу, разные платочки чистые приносила, ягоды, бульончики в термосах. У меня, как ни у кого в палате, термосов было. Такой оазис на окне образовался из термосов, прямо смотреть приятно. Дурак, что раньше ими не пользовался, все думал — не для нашего брата эти штучки.
И еще вот, чтобы закончить это дело: какой все-таки факт повлиял, что мы стали супругами. Когда меня выписали из больницы, я никому не сообщил. Зачем, думаю, в рабочее время людей тревожить. Пришел один, сразу лег, лежу, думаю. Неужели судьба такая, чтобы вся жизнь здесь прошла? Общежитие, оно и есть общежитие. Кто там живет? Юношество, холостяки… Я однажды дяде сказал, что у нас в общежитии выдающаяся личность живет, ну прям не парень, а зеркало, смотреться можно. А дядя спросил, сколько ему лет? Лет, говорю, тридцать, тридцать пять. Это не выдающаяся личность, сказал дядя, и смотреться там не во что. В тридцать пять у человека должна быть хорошая квартира, дети, полный достаток и на груди орден за высокий труд. А дядя знает, что говорить, у него у самого этих орденов — груди не хватает…
Лежу, значит, смотрю в потолок. И вдруг — она залетает… Наташка… И начала: ах, ты никого не предупредил, ах, ты в трамвае ехал, ах, как ты мог… да с твоим здоровьем… Лицо ее аж пятнами пошло. А мне все эти ее качества очень понравились. Сразу суммировал все. Чувства-то, думаю, хорошие она ко мне проявляет.
А тут подошли ребята. Но она так умело поставила вопросы, что все сразу ушли. Тут уж я к вечеру не выдержал и сказал:
— Давай, Наташа, с тобой поженимся.
Тут опять корреспондент свою эрудицию показал: как, вроде того, мои родители отнеслись к свадьбе.
— Какие-то странные вопросики, — сказал я ему, — мало ли к чему как относятся родители. Как я понимаю, вас интересует мое поведение на пожаре?
А он оказался настырный, он сказал, что его интересует все, вплоть до размера моей обуви.
— Да, — сказал я, — смотри-ка, и у вас, оказывается, трудности бывают. Хм… Размер обуви… Как я понимаю, это художественный образ? Если очень хотите, так пожалуйста — сорок четвертый размер обуви. Так и пишите: багровые отблески играли на его лице, а он бегал по пылающему складу в обуви сорок четвертого размера. Но это я красиво пошутил… Как, значит, родители к свадьбе? Да… Настырный вы, — говорю я, — ничего не скажешь. Я, между прочим, люблю таких. Если быть тихим, мне кажется, не проживешь. А уж в газете про них и подавно писать не станут. Тут меня не агитируйте, сам три газеты выписываю. Жестоких не люблю, жестким быть надо, иначе ничего не сделаешь. Но, между прочим, и хитрость признаю.
Тут корреспондент развеселился: как, вроде того, носить сорок четвертый размер обуви и — хитрить… В его понимании это якобы не вяжется.
— Все, — говорю, — вяжется нормально. Посудите сами, — говорю. — Однажды не было работы. Бывают у нас такие глупые перебои в начале года да еще в начале месяца. Все подсовывают шелуху какую-то, семечки, только бы занять чем-нибудь. Я ходил-ходил, болтался-болтался, добивался-добивался и как-то незаметно бородой оброс. Быстро растет, зараза, прямо на глазах. Смотрю, подходит ко мне начальник цеха Артюхин.
— Слушай, — говорит, — ты же молодой. Зачем тебе это нужно?
И меня за бороду подергал.
Я быстро оценил его слова и на них же смотивировал.
— А нечего делать, — говорю, — работы нет никакой.
Артюхина аж лихорадка затрясла. Начальники, они же никогда не поверят, что нет работы.
— Ладно, — говорит, — иди.
А через пять минут ко мне мастер подходит.
— Топай, — говорит, — бородатый, получай работу. Но чтоб завтра морда была босиком.
Вот и весь фокус. Хотя, казалось бы, что может быть приятней — сидеть просто так, сложа руки. Но это все-таки на любителя. А я не могу — некуда себя деть. С деньгами-то уж ладно, было бы интересно. А интерес только в сложности работы. В сложности и ни в чем больше, хоть тресни.
Ну, а к свадьбе мать нормально отнеслась. Все было очень просто, даже рассказывать нечего. Приехал домой и говорю: мама, такого-то числа я женюсь. А она — ой! А она — ах! У меня, говорит, ничего не готово. Да как я людям в глаза смотреть буду? Ничего, говорю, смотри нормально, держи, говорю, хвост пистолетом. И смотри у меня, предупреждаю, не беспокойся, чтобы никаких волнений. Все, что нужно, у меня есть. Главное, говорю, имеются деньги в отложениях. Ты, говорю, просто приедь как мать.
