Елизар Мальцев - Войди в каждый дом (книга 1)
— Прости ты меня, окаянного,— с неутихающей дрожью в голосе ныл Саввушка.- И за язык мой прости — просто так брякнул, с пылу...
Аникей обглодал все косточки, вытер ладонью мясистые губы и минуты две глядел на конюха.
— Быстро ты затрещал, орех грецкий! Еще ни разу тебя молотком не ударили, а ты уж раскололся! А туда же, в герои лезет, орет черт те что! — И неожиданно возвысил голос: — А ну встань, босяк!
Конюх схватился за палку, но она выскользнула из рук и отлетела в сторону; тогда он уцепился за косяк и поднялся, не спуская с председателя умоляющих глаз.
— Ради детей покрою твой грех,— проговорил Аникей, но голос его по-прежнему дышал угрозой.— И запомни, ежели я еще хоть раз услышу о тебе худое слово — моли не моли, ни за что не пощажу! За этот же самый куль овса сядешь!
— Да нешто я... Аникей Ермолаевич!..— расслабленно бормотал Саввушка.— Как рыба буду молчать, вот как на духу...
— Ишь сбросил гнет с души, понес с дури-то! — останавливая конюха, сказал Ворожнев.— Ты слушай, что тебе наказывают, да на ус мотай! Тебе жизнь дарят, а не премию за работу выдают, а ты расслюнявился тут...
— А если образумишься и путное что сотворишь — я тоже не забуду! Я чужие обиды не считаю. Не для себя живу, а для людей... Ну вот так... А теперь валяй!
Аникей махнул рукой, Саввушка судорожно качнулся ему навстречу, точно норовя поблагодарить за прощение, но Ворожнев, обхватив его за плечи, выпроводил из горенки.
— На деле спасибо скажешь, а словами мы и так объелись!..
Из сеней он вернулся в сопровождении Нюшки, а следом за ними явилась из кухни и Серафима, с ревнивым любопытством поглядывая на нелюбую гостью.
Но Нюшка была не из тех, кого можно смутить недобрым взглядом, она везде привыкла чувствовать себя как дома. Сбросив стеганку и теплую шаль, она предстала в черной атласной юбке и нарядной малиновой кофте. Как бы только что заметив Серафиму, она удивленно подняла густые брови, ласково заулыбалась ей.
— Что-то вы вроде с лица изменились, Серафима Прокофьевна! Хворь, что ли, какая вас мучает?
Серафима посмотрела на Нюшку чуть свысока, не выказывая ни малейшей растерянности, и, как ни была уязвлена вопросом сторожихи, ответила с достоинством:
— Я ж не бобылка горькая, при муже живу, а он разве даст захворать! Чуть насморк какой, а он уж тревожится — что, дескать, с тобой? Па здоровье пока не жалуюсь, могу и занять, у кого мало!
Аникей переглянулся с братом, словно хотел сказать: «Видал, как схлестнулись? Одна другой стоит!»
— А чем это ты мажешься, милушка? — медоточиво улыбаясь, поинтересовалась Нюшка.— Уж больно душисто пахнет!
— Аникеюшка крем из города привез, недешево, говорит, заплатил...
— Знамо! — согласилась Нюшка.— Красота, она задешево не покупается. Да и сухоту коровьим маслом не под-правишь.
Серафима стала сразу багровой от этого дерзкого и нахального намека на ее старость, но не успела придумать, чем унизить Нюшку, как Аникей прервал их словесный поединок:
— Хватит вам, бабы, облизывать друг друга! Вас не останови, так вы глаза друг дружке выцарапаете.
— Больно ты ей большую волю дал! — не желая уступать Нюшке, глядя на нее с нескрываемой ненавистью, сказала Серафима.— В твоем доме срамят законную жену, а ты уши развесил!
— Ничего, с тебя не убудет, а Нюшка меня иной раз так выручает — дай бог каждому!
— Чем это она тебя выручает? — распаляясь и наступая на мужа, спрашивала Серафима.— Уж не глазищами ли своими бесстыжими да тем, что задом туда-сюда вертит?..
— Серафима! — дико заорал Аникей.— Не доводи до греха, а то я тебя так проучу, что сама неделю на задницу не сядешь! Вытолкай ее на кухню, Никита, да закрой дверь — я хочу с Нюшкой по секрету поговорить. Не уймется — ведро воды на голову вылей, живо очухается!.. Серафима не стала дожидаться, когда ее выставят за дверь, и сама стремглав вылетела из горенки, понося на чем свет стоит свою лихоманку-соперницу. Никита, насу-пясь, вышел следом за нею, и в горенке наступила тишина.
— А все же ты, Аникей, жены боишься,— не скрывая своего торжества, сказала Нюшка.
— Чужая собака укусит — радости мало, а уж если своя сбесится, может живого места на тебе не оставить!..
Нюшка сочувственно вздохнула:
— Не сладкая у тебя жизнь, Аникеюшка...
— Не кисель, известно,— согласился Лузгин и коротко приказал: — Докладай!..
Нюшка мгновенно преобразилась, улыбка пропала с ее губ, глаза как бы затуманились,
— Дела твои, Апикей, как сажа бела. Надо бы хуже, да нельзя!.. Кого ни послушаешь — все против тебя в один голос говорят: не уймут, мол, его на месте, в область будем писать, в Москву, куда хошь! Сама, дескать, партия подсобит убрать его с председателей!..
Лузгин помрачнел, лицо его отяжелело.
— На что хоть жалуются-то? — помолчав немного, спросил он.— Или просто без разбору все помои сливают, как в лоханку?
— Всего и не упомнишь,— сказала Нюшка.— Но перво-наперво злятся, что ты не весь заработанный хлеб на трудодни выдал, а припрятал, мол, для будущего года, чтоб первому отрапортовать!
— Еще что?
— Болтают, мол, зима нынче-завтра, а дров почти ни у кого нету,— тараторила Нюшка.— Во время сенокоса обещался, дескать, долю накошенного выдать, а сейчас молчит, опять обмануть хочет, как в прошлом годе... Старики в обиде особо — всю жизнь, говорят, в колхозе работали, а теперь хоть помирай — ни хлеба не дает, ни дров, ничего...
— Хватит!..— Аникей резко опустил на стол чугунный кулак.— Тебе бы следователем быть — все раскопаешь...
— Ну дык! — горделиво вскинула голову Нюшка.
Она хотела продолжить свой рассказ, но, взглянув в поскучневшее лицо Аникея, сочла за лучшее воздержаться. Так можно и себе навредить. Лузгин сидел, наморщив лоб,
сжав губы. Нюшка вынула из-за пазухи колоду карт и стала раскладывать их на белой скатерти.
— Для себя... для дома...— шептала она.— Что будет? Чем сердце успокоится?
— Брось ты цыганить,— скосив взгляд на карты, сказал Аникей.— Какой толк их мусолить?
— Не скажи.— Нюшка отмахнулась.— Забыл, как прошлый раз я тебе гадала и какая счастливая карта выпала? Вот сейчас — смотри! — казенный дом тебя ожидает!
— Это я и без гаданиев знаю.— Лузгин тяжело вздохнул.— Вот вызовут в райком или в область, намылят голову, а то и совсем снимут — долго ли!
— Что на сердце у тебя? — шелестя картами, говорила нараспев Нюшка.— Вишь, трефовая дама!
— Это ты, что ль? — Аникей усмехнулся.
— Может, и я. Я как раз в трефовую масть ударяюсь... Да и сюда гляди,— обрадовалась она.— Во исполнение твоих желаний пиковый король выпал — лучше нельзя!..
— Наверное, секретарь райкома, кому еще боле,— сказал Аникей.
— Будет тебе еще какая-то бумага и дальняя дорога...
— Бумага — это не иначе как протокол общего собрания, а дорога — это отпустят на все четыре стороны, и поминай как звали!.. Ладно, Нюшка, кончай свою барахолку!
Аникей смешал в кучу карты и поднялся. Раскрыв дверь на кухню, он позвал жену и брательника. Они явились и молча стали следить, как он меряет неторопливыми шагами горенку.
— Ну вот что,— проговорил он, наконец останавливаясь, и глаза его угрюмо блеснули.— Если жареную рыбу есть хотим, то нечего бояться, что мелкой косточкой подавимся. Задергивай, Серафима, шторки и тащи на стол все, что имеется!..
— Ты что хоть надумал-то, Аникей Ермолаевич? — робко спросила жена.
— Берись за стряпню. Созовем гостей и будем водку пить, песни петь! А ты, Нюшка, навостряй лыжи — обежишь кого надо...
Выпроводив из горенки жену и сторожиху, он велел Никите присесть к столу.
— Завтра, брательник, соберем правление и остатний хлеб на трудодни пустим — надо заткнуть глотки!.. С утра, занаряжай все подводы в лес, и каждому прямо во двор
пускай дрова возят. Шалымов соберет стариков и подбросит им что требуется. Не жадничайте — все окупится!
— Ох, напрасное что-то ты затеял.— Ворожнев забеспокоился.— Разве их этим купишь? Замажешь их глаза?
— Надо, чтоб люди поняли, что я, ежели захочу, как хошь могу повернуть... Один поверит, второй усомнится, третий смолчит... А вечером придумаем, как нам от Лю-бушкиной оторваться.
С тех пор как Сергею Яковлевичу Коровину сообщили, что Пробатов появился в районе и, не заезяжая в райком, успел уже побывать в двух колхозах, он терялся в догадках. «Странно, очень странно,— думал он.— Не позвонил, не позвал... Что бы это могло значить?»
За годы, которые Коровин отдал партийной работе, он не помнил случая, чтобы руководители области, отправляясь в какой-либо район, не ставили об этом в известность первого секретаря райкома. Обычно они и самого секретаря брали в поездку по колхозам, чтобы можно было прямо на месте указать на его промахи и недостатки.
Правда, Коробин пока еще числился вторым секретарем и исполнял обязанности первого немногим больше месяца; однако после того, как слег Бахолдин, Коробин фактически нес ответственность за все дела в районе. Мало того, второй секретарь обкома Инверов, разговаривая два дня тому назад с ним по телефону, совершенно недвусмысленно намекнул, что если Бахолдин в ближайшее время не сможет вернуться к работе, то обком, по всей вероятности, будет рекомендовать его, Коробина, на пост первого секретаря. Сергей Яковлевич не подал виду, как его обрадовали эти слова, сдержанно поблагодарил за доверие и, положив трубку, долго сидел, сжав каменно губы, хотя его всего распирало от радости. Наконец-то он мог взять в свои руки целый район и показать, на что способен!
