Василий Шукшин - Киноповести
...Ехал в автобусе и негромко ругался — набирался духу: предстояло объяснение с женой.
— Это... я деньги потерял.— При этом курносый нос его побелел.— Пятьдесят рублей.
У жены отвалилась челюсть. Она заморгала; на лице появилось просительное выражение: может, он шутит? Да нет, эта лысая скважина (Чудик был не по-деревенски лыс) не посмела бы так шутить. Она глупо спросила:
— Где?
Тут он невольно хмыкнул.
— Когда теряют, то, как правило...
— Ну, не-нет!!— взревела жена.— Ухмыляться ты теперь до-олго не будешь!— И побежала за ухватом.— Месяцев девять, скважина!
Чудик схватил с кровати подушку — отражать удары.
Они закружились по комнате...
— Нна! Чудик!..
— Подушку-то мараешь! Самой стирать...
— Выстираю! Выстираю, лысан! А два ребра мои будут! Мои! Мои! Мои!..
— По рукам, дура!..
— Отт-теньки-коротеньки!.. От-теньки-лысанчики!..
— По рукам, чучело! Я же к брату не попаду и на бюллетень сяду! Тебе же хуже!..
— Садись!
— Тебе же хуже!
— Пускай!
— Ой!..
— Ну, будет!
— Не-ет, дай я натешусь. Дай мне душеньку отвести, скважина ты лысая...
— Ну, будет тебе!..
Жена бросила ухват, села на табуретку и заплакала.
— Берегла, берегла... по копеечке откладывала... Скважина ты, скважина!.. Подавиться бы тебе этими деньгами.
— Спасибо на добром слове,— «ядовито» прошептал Чудик.
— Где был-то,— может, вспомнишь? Может, заходил куда?
— Никуда не заходил...
— Может, пиво в чайной пил с алкоголиками?.. Вспомни. Может, выронил на пол... Бежи, они пока ишо отдадут...
— Да не заходил я в чайную!
— Да где же ты их потерять-то мог?
Чудик мрачно смотрел в пол.
— Ну, выпьешь ты теперь читушечку после бани, выпьешь... Вон — сырую водичку из колодца!
— Нужна она мне, твоя читушечка. Без нее обойдусь...
— Ты у меня худой будешь!
— К брату-то я поеду?
Сняли с книжки еще пятьдесят рублей.
Чудик, убитый своим ничтожеством, которое ему разъяснила жена, ехал в поезде. Но постепенно горечь проходила.
Мелькали за окном леса, перелески, деревеньки... Входили и выходили разные люди, рассказывались разные истории...
Чудик тоже одну рассказал какому-то интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.
— У нас в соседней деревне один дурак тоже... Схватил головешку — и за матерью. Пьяный. Она бежит от него и кричит: «Руки,— кричит,— руки-то не обожги, сынок!» О нем же и заботится. А он прет, пьяная харя. На мать. Представляете, каким надо быть грубым, бестактным...
— Сами придумали?— строго спросил интеллигентный товарищ, глядя на Чудика поверх очков.
— Зачем?— не понял тот.— У нас, за рекой, деревня Раменское...
Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил.
После поезда Чудику надо было еще лететь местным самолетом. Он когда-то летал разок. Давно. Садился в самолет не без робости.
— В нем ничего не испортится?— спросил стюардессу.
— Что в нем испортится?
— Мало ли... Тут, наверно, тыщ пять разных болтиков. Сорвется у одного резьба — и с приветом. Сколько обычно собирают от человека? Килограмма два-три?..
— Не болтайте.
Взлетели.
Рядом с Чудиком сидел толстый гражданин с газетой. Чудик попытался говорить с ним.
— А завтрак зажилили,— сказал он.
— Мм?
— В самолетах же кормят.
Толстый промолчал на это.
Чудик стал смотреть вниз.
Горы облаков внизу...
— Вот интересно,— снова заговорил Чудик,— под нами километров пять, так? А я — хоть бы хны. Не удивляюсь. И счас в уме отмерял от своего дома пять километров, поставил на попа — это ж до пасеки будет!
Самолет тряхнуло.
— Вот человек!.. Придумал же,— еще сказал он соседу. Тот посмотрел на него, опять ничего не сказал, зашуршал газетой.
— Пристегнитесь ремнями!— сказала миловидная молодая женщина.— Идем на посадку.
Чудик послушно застегнул ремень. А сосед — ноль внимания. Чудик осторожно тронул его:
— Велят ремень застегнуть.
— Ничего,— сказал сосед. Отложил газету, откинулся на спинку сиденья и сказал, словно вспоминая что-то:
— Дети — цветы жизни, их надо сажать головками вниз.
— Как это?— не понял Чудик.
Читатель громко рассмеялся и больше не стал говорить.
Быстро стали снижаться.
Вот уже земля — рукой подать, стремительно летит назад. А толчка все нет. Как потом объяснили знающие люди, летчик «промазал».
Наконец — толчок, и всех начинает так швырять, что послышался зубовный стук и скрежет. Этот читатель с газетой сорвался с места, боднул Чудика большой головой, потом приложился к иллюминатору, потом очутился на полу. За все это время он не издал ни одного звука. И все вокруг тоже молчали — это поразило Чудика. Он тоже молчал.
Стали.
Первые, кто опомнился, глянули в иллюминаторы и обнаружили, что самолет — на картофельном поле. Из пилотской кабины вышел мрачноватый летчик и пошел к выходу. Кто-то осторожно спросил его:
— Мы, кажется, в картошку сели?
— Что вы, сами не видите,— ответил летчик.
Страх схлынул, и наиболее веселые уже пробовали робко острить.
Лысый читатель искал свою искусственную челюсть. Чудик отстегнул ремень и тоже стал искать.
— Эта?!— радостно воскликнул он. И подал.
У читателя даже нос побагровел.
— Почему обязательно надо руками хватать?— закричал он шепеляво.
Чудик растерялся.
— А чем же?..
— Где я ее кипятить буду?! Где?!
Чудик этого тоже не знал.
— Поедемте со мной?— предложил он.— У меня тут брат живет. Вы опасаетесь, что я туда микробов занес? У меня их нету...
Читатель удивленно посмотрел на Чудика и перестал кричать.
...В аэропорту Чудик написал телеграмму жене: «Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша, меня не забудь. Васятка».
Телеграфистка, строгая, сухая женщина, прочитав телеграмму, предложила:
— Составьте иначе. Вы — взрослый человек, не в детсаде.
— Почему?— спросил Чудик.— Я ей всегда так пишу в письмах. Это же моя жена!.. Вы, наверно, подумали...
— В письмах можете писать что угодно, а телеграмма — это вид связи. Это открытый текст.
Чудик переписал:
«Приземлились. Все порядке. Васятка». Телеграфистка сама исправила два слова: «Приземлились» и «Васятка». Стало: «Прилетели, Василий».
— «Приземлились»... Вы что, космонавт, что ли?
— Ну, ладно,— сказал Чудик.— Пусть так будет.
...Знал Чудик, есть у него брат Дмитрий, трое племянников... О том, что должна еще быть сноха,— как-то не думалось. Он никогда не видел ее. А именно она-то, сноха, все испортила, весь отпуск. Она почему-то сразу невзлюбила Чудика.
Выпили вечером с братом, и Чудик запел дрожащим голосом:
«Тополя-а-а, тополя-а-а...»
Софья Ивановна, сноха, выглянула из другой комнаты, спросила зло:
— А можно не орать? Вы же не на вокзале, верно?— И хлопнула дверью.
Брату Дмитрию стало неловко.
— Это... там ребятишки спят. Вообще-то она хорошая. Еще выпили. Стали вспоминать молодость, мать, отца...
— А помнишь?— радостно спрашивал брат Дмитрий.— Хотя кого ты там помнишь! Грудной был. Меня оставят с тобой, а я тебя зацеловывал. Один раз ты посинел даже. Попадало мне за это. Потом уж не стали оставлять. И все равно: только отвернутся — я около тебя: опять целую. Черт знает, что за привычка была. У самого-то еще сопли по колена, а уж... это... с поцелуями...
— А помнишь?!— тоже вспоминал Чудик.— Как ты меня...
— Вы прекратите орать?— опять спросила Софья Ивановна, совсем зло, нервно.— Кому нужно слушать эти ваши разные сопли да поцелуи? Туда же — разговаривать.
— Пойдем на улицу,— сказал Чудик.
Вышли на улицу, сели на крылечке.
— А помнишь?..— продолжал Чудик.
Но тут с братом Дмитрием что-то случилось: он заплакал и стал колотить кулаком по колену.
— Вот она, моя жизнь! Видел? Сколько злости в человеке! Сколько злости!
Чудик стал успокаивать брата:
— Брось, не расстраивайся. Не надо. Никакие они не злые, они — психи. У меня такая же.
— Ну чего вот невзлюбила?!! За што? Ведь она невзлюбила тебя... А за што?
Тут только понял Чудик, что — да, невзлюбила его сноха. А за что, действительно?
— А вот за то, што ты — никакой не ответственный, не руководитель. Знаю я ее, дуру. Помешалась на своих ответственных. А сама-то кто! Буфетчица в управлении, шишка на ровном месте. Насмотрится там и начинает... Она и меня-то тоже ненавидит — что я не ответственный, из деревни.
— В каком управлении-то?
— В этом... горно... Не выговорить сейчас. А зачем выходить было? Што она, не знала, што ли?
Тут и Чудика задело за живое.
