Юлиан Семенов - Семнадцать мгновений весны (сборник)
– Скажите, пожалуйста, – спросил гестаповец, по-прежнему длинно растягивая гласные, – а какой-нибудь рисунок у вас на окнах был?
– Было два рисунка, – сухо ответил Коля. – Вы что, не верите моим документам?
– Какие были рисунки?
– Как всегда на парикмахерских. Мужчина и женщина. С фасонными прическами.
– Хорошо… Какой машинкой вы работали? Русской или немецкой?
– Сначала русской, а потом достал немецкую, золингенской стали.
– Какая лучше?
– Конечно, немецкая.
– Почему «конечно»?
– Потому что фирма солидней.
Гестаповец распахнул свой черный портфель и достал оттуда ножницы, гребенку и машинку для стрижки волос.
– Сейчас вы покажете нам свое искусство, – сказал гестаповец. – Согласны?
И, не дожидаясь ответа Коли, он сухо приказал:
– Пригласите Торопова.
– Сейчас же приглашу, господин Шульц, – ответил старик-офицер и вышел из кабинета.
В голову Коли словно ударило: Шульц! Сначала он не понял, отчего его так ударило. А потом ясно услышал Степку, его рассказ про следователя гестапо Шульца – красномордого и здорового, который уговаривал его выступить на процессе как чекиста-связника.
А где рация?
Аня проснулась через час. Ей казалось, что она только на минуту закрыла глаза. Аня увидела незнакомый потолок над головой (она всегда запоминала карнизы потолков и могла по ним безошибочно определять высоту комнаты), и все в ней закружилось, заметалось, напряглось. Но так было только одно мгновение, пока она не увидела возле окна Муху. Он сидел в той же позе, что и час назад, – опершись рукой на подоконник, выкрашенный жирной белой краской.
Он сидел, закинув ногу на ногу, – уютно, по-довоенному, нисколько не скованно, будто он вовсе не в тылу у немцев, а в штабном домике после возвращения с задания – сидит себе и отдыхает бездумно.
– Ну, – улыбнулся он, – отдохнула?
– Хорошо отдохнула.
– Я на тебя глядел: красивая ты. Зачем таких посылать? Можно кого поплоше…
– Это почему?
– Так… Если поплоше какая попадется – не жаль будет.
– Каждый человек – человек… Да и потом, не в вывеске дело.
– Ты про душу-то не заводи, не надо, – сказал Муха, – это мы в школе проходили. Рация где? Надо выходить к нашим, в лесу у местных партизан питание кончилось, они теперь немые.
– За рацией надо идти.
– У верных людей спрятала?
– Я ее закопала.
Муха присвистнул.
– Теперь черта с два найдешь!
Аня улыбнулась:
– Найду. Завтра же найду. Вдвоем пойдем?
– Нет, втроем. Я еще одного местного в собой прихвачу.
– Кто такой?
– Один… парень… Из моей группы.
– Он не наш?
– Раз мне помогает, значит наш.
– Это понятно. Я спрашиваю: его тоже забросили или он местный?
– Местный. Я его тут вербанул.
– Как мне называть тебя? Мухой как-то неудобно звать.
– Я – Андрей. А ты?
– Аня.
– А по-настоящему?
– Я же не спрашиваю, как тебя звать по-настоящему…
– По-настоящему меня зовут Андрий, вот и вся разница.
Аня быстро глянула на Муху и подумала: «Что он, с ума сошел – настоящее имя говорит?» Она ничего не сказала ему, села к столику и, достав зеркало, стала причесываться.
– А ты чего незавитая? – спросил он. – Сейчас модно, чтоб с шестимесячной.
– Мне не идет.
– Одели тебя ничего, – продолжал Муха, – похоже… А остальные как? В трофеях или шили по заказу?
– Кто в чем…
– Резидент в синем костюме прыгал?
– Он прыгал в комбинезоне.
– А штиблеты на нем какие были? Не помнишь, какого цвета?
– Не помню…
– Ты на карте пометила место, где спрятана рация?
– Я карту закопала.
– Где?
– Здесь недалеко.
– Пошли за картой.
– Лучше вечером. Спокойней. Я ее хоть ночью найду, я заметины в лесу оставила.
– Какие заметины?
– Ну, следы… Кору надрезала, линию прочертила от тропки, валеги накидала… Это сибирское, я это умею.
– Сибирячка?
– Почти.
– Ишь какая осторожная, – улыбнулся Муха, – все намеками да намеками. Слышь, Ань, а второй как одет? На всякий случай, чтоб знать, если резидент сгинул…
– Тоже в комбинезоне, – ответила Аня. – По паролю узнаешь.
– Ты что, не веришь мне?
– Почему? – удивилась Аня. – Как же я могу тебе не верить?
– Я тут один – три месяца! Сколотил группу! Передаю сведения, вам базу приготовил! Не сплю, не жру! Эх, чего там!
– Не сердись, Андрюша, ну что ты… Если ты волнуешься, не ходи на явку. Теперь могу пойти я. Я-то ведь знаю их в лицо…
– Ладно, там решим… Извини, что сорвался: нервы на пределе. Но за картой пошли сейчас.
– А почему сейчас? Вечером надежней. Давай вечером, а?
Вечером у Мухи была назначена встреча с Бергом. Поэтому он сказал:
– Нет, Анечка, вечером мы не пойдем: патрулей до черта, напоремся еще, не ровен час.
А карту он обязан был показать полковнику Бергу – тот велел. И еще он хотел показать карту гестаповцам: после очной ставки с разведчиком он чувствовал себя оплеванным – ему явно не верили. Покажет карту – поверят.
– Ну, хорошо, – сказала Аня, – если ты считаешь, что надо идти сейчас, пошли, я готова.
– Погоди, – сказал Муха, – я тебе приготовил поесть.
– Спасибо, – улыбнулась Аня, – а то я голодная как волк.
Муха вышел в сени и вернулся с тарелкой, в которой лежали вареная картошка, желтая крупная соль и молодой, видно прямо с грядки, зеленый лук.
– Ой, спасибо, – сказала Аня, – красота какая!
– Погоди, – сказал Муха, – я тебе еще кринку простокваши приготовил.
– Спасибо, Андрюша, только я ее не ем.
– Это почему? Самое вкусное, что есть, – простокваша.
– Не могу. Меня в детстве мать напугала. Сказала, что в нее лягушек кладут – для холода. С тех пор не могу, лучше голодной ходить.
– Вот женщины! – сказал Муха. – А еще туда же – воевать… Ну, лопай как следует. А завтра я молочка тебе раздобуду. У них тут молочко жирное, хорошее молочко…
Через десять минут они вышли из дому.
– Слушай, Ань, – спросил Муха, – а какое у нас задание теперь будет, не знаешь?
– Знаю, – ответила Аня, – задание специальное, особой важности, детали тебе Вихрь объяснит. Только не сердись, ладно? Я ж тебя не спрашиваю о твоих связях и явках. Придет Вихрь – с ним разберетесь.
– Да я и не сержусь, что ты… Он длинный такой, Вихрь, да? Глаза голубые-голубые?
Аня оглянулась. По дороге следом за ними ехала девочка на велосипеде. Больше никого не было. Аня оглянулась еще раз: велосипед показался ей знакомым – точно такой же, как у мальчишки, что приехал за парнем в крагах.
– Тут велосипедов много? – спросила Аня.
– В каждом доме. А что?
– Ничего. Интересуюсь.
И они свернули в лес.
Старый рынок
«Липа, – подумал Вихрь, – это липа, они меня берут на пушку. Это их человек. Они хотят меня пощупать еще раз: стану кричать „Беги!“ или подойду к нему? Дурачки! Они же мне так помогают. Сами себя убеждают в моей им преданности. Стоп! А что, если это случайное совпадение? Погубят парня, зря погубят. Вряд ли… Это не случайность. Это не может быть случайностью – слишком точно все сыграно».
Он медленно шел следом за парнем, который ходил мимо остальных торговцев – пять шагов вперед, пять назад.
– У вас нет хорошего корма для индеек? – склонившись к человеку в вельветовой куртке, спросил Вихрь.
Тот быстро обернулся, мгновение разглядывая Вихря и слепца, стоявшего за спиной, а потом ответил, словно выдавливая из себя слова:
– Теперь корма для индеек крайне дороги… Видимо, вы имеете в виду индюшат…
И первым протянул руку Вихрю. Вихрь пожал протянутую ему руку.
«Это уже становится глупо. Видимо, он поведет меня на их явку, – думал Вихрь. – Бежать с дороги? Нельзя. Если будет облава на рынке, у меня девяносто шансов из ста. Бежать сейчас – один из ста. А если других больше не представится? Если облавы не будет? Если… Тысяча если… Тысяча проклятых если…»
Все это пронеслось у него в голове, когда он, обернувшись, сказал слепцу:
– Знакомься, это наш друг.
А после они шли по улице Святого Анджея, повернули к университету, вышли на сквер Плянты – кольцо тополей, издревле окружающее старый город, – и двинулись вдоль трамвайных путей – к реке.
Народу было немного. На скамейках сидели женщины с детьми. Лица у детей были землистые, кожа возле висков морщинистая, старческая. Дети войны. Они не бегали наперегонки, не кричали, играя, не рылись с лопатками на газонах. Они сидели возле женщин тихо – ручки сложены на коленях, колени громадные, раздутые, а ножки тоненькие, как спички.
«Здесь все простреливается. Они меня возьмут здесь, – думал Вихрь, – нет смысла. Зря погибнуть – всегда легче легкого».
– Спотыкайся немножко, – шепнул он слепцу, когда парень в вельветке отвернулся.
Слепой кивнул, но продолжал идти как зрячий – по-солдатски выбрасывая ноги, ступая уверенно, будто на параде.
Возле высокого дома, соседнего с гостиницей «Варшавской», вельветовый парень остановился, посмотрел на белую табличку, где были обозначены номера квартир, чуть заметно кивнул головой и отворил дверь. Вихрь и слепой вошли в подъезд следом.
