Михаил Ребров - За опасной чертой
Самым трудным был момент, когда в считанные секунды нужно было принять единственно правильное решение. И Седов его принял. В те секунды проявилось не только мастерство летчика, но и чисто человеческие качества: мужество, решительность, чувство долга.
— Этот полет, — говорил Генеральный конструктор, — дал нам очень многое. Григорий Александрович помог установить причину флаттера, и она была устранена.
…Бежит, бежит машина по ночным улицам столицы, и мысли бегут торопливо, словно боятся, что не хватит времени все додумать.
Как это сказал Григорий Александрович: «Технический прогресс — это как бы длинная лестница, ступеньки которой — находки, предложения, эксперименты. Шаг за шагом, ступенька за ступенькой нужно подниматься по ней, чтобы заглянуть дальше, больше увидеть. И каждый шаг, даже самый маленький, необычно важен, так как без него не может быть следующего…»
После этого Седов посмотрел в глаза Георгию: понял ли тот, о чем речь? Конечно, понял. Учиться надо. Обязательно.
Говорят, что задумать что-то — значит наполовину сделать. Георгий поступил на заочное отделение инженерно-авиационного института без отрыва, так сказать, от производства. А «производство» у него известное — рабочий день не лимитирован, зачастую далеко за полночь переваливает. Отделение же заочное — сведи тут концы с концами! К тому же и требования к летчику жесткие: перед полетом отдых должен быть полноценным.
Иной студент просидит ночь над учебниками, а утром идет сдавать экзамены. Глаза красные от бессонницы, в голове шумит. «Ничего, — отшутится, — опять одного дня не хватило».
А летчик явится на аэродром внешне свеженький, отдохнувший, все равно сначала на медосмотр. А там одним опросом не отделаешься. Подсчитан пульс, измерена температура. «Теперь проверим давление. Э, молодой человек, да у вас оно подскочило. Отдыхали нормально? Ах, готовились к экзаменам? Напрасно! Ночью спать полагается. А с таким давлением в полет нельзя — реактивный, знаете ли, самолет. Чуть что — и… ну, сами понимаете… Словом, отдыхайте, а я сейчас позвоню, чтобы ваш полет вычеркнули из плановой таблицы. До свидания!»
Вот так примерно.
Да, нелегко было летать и учиться. Время пришлось кроить по минутам. С учебниками почти никогда не расставался, только что разве в самолет не брал, да и то потому, что нельзя. Не только книги, но и перочинный нож и зажигалка оставались у техника на земле. За этим строго следили. Вроде мелочь! А представьте себе, что выпал в полете из кармана портсигар и заклинил ручку управления. Остальное сами додумайте.
Постепенно Мосолов нащупал тот ритм, который позволял более или менее безболезненно сочетать работу с учебой. Конечно, ритм этот был достаточно напряженным, но, как шутил Георгий, «на одно деление ниже критического».
Вот и до защиты дипломного проекта дело дошло. Тему Георгий выбрал по вкусу — конструирование самолета, способного развить огромную скорость, значительно большую звуковой. Дипломант предусмотрел все: и сложность управления крылатой машиной на таких скоростях, и обжигающее дыхание теплового барьера, и другие особенности сверхзвукового полета. Многие его решения были смелыми, оригинальными. Особое внимание членов комиссии привлекло то, что каждое теоретическое положение подкреплялось выводами из личной практики, из опыта друзей-испытателей.
Государственная комиссия единодушно определила: «Отлично!»
И опять все силы — испытательному аэродрому. Теперь работа обрела новый смысл, давала стимул к поискам и находкам в каждом полете, даже в так называемом рядовом.
Безвозвратно ушло время, когда обороты двигателя летчик определял по вибрации масла в стакане. Теперь самолеты оборудованы точнейшими и сложнейшими приборами, без которых немыслимо летать на громадных скоростях и высотах в любую погоду, в любое время суток.
Все новые и новые рубежи преодолевает авиация, и все более сложным и совершенным становится оборудование самолетов. В заводских цехах еще только собирают опытную машину, а многие летчики уже испытывают в воздухе новые приборы, радио- и электрооборудование, средства спасения экипажа — словом, все то, без чего новая машина не будет надежной и… новой.
Опытный самолет впервые поднимает в небо один летчик или экипаж. Это событие! Но оно никогда не произошло бы без «рядовой» работы. «Рядовой» — в кавычках. Работы — с большой буквы.
Поединок с Ирвином
Новый самолет нравился всем, хотя каждому по-своему. Пока еще он был на земле, рядом всегда было многолюдно. Понятно, что посторонних здесь не было, а свои наблюдали за рождением машины от самого начала до самого конца. Так что знакомство было вполне солидным. Но никто и упускал случая еще раз взглянуть на последнее детище конструкторского бюро, на его непривычные для глаза строгие формы. Вытянутый фюзеляж; острый, как игла, носовой конус; крошечные треугольные крылья — все это придавало самолету сходство с ракетой в походном положении — одной из тех, что можно увидеть на Красной площади во время парада.
Испытывал ее Георгий Мосолов. Машина была удачной, послушно вела себя в воздухе. Скоро она прошла все рубежи, взятые ее предшественницами, а предела ее возможностям еще не было видно.
Сколько работы было у летчика с этой машиной! Он уводил ее в ночь, топил в бездонной голубизне, прогонял сквозь вату облаков, заставлял повиноваться каждому своему желанию. Он доказал, что расчетные аэродинамические характеристики самолета не раскрывают всего того, что скрыто в его могучем организме. Он покладист, не капризен, отзывчив. Одним словом, хорош во всех отношениях. С таким дружить можно, полюбить его тоже можно. Но сантименты не в моде у испытателей, да и инженеры конструкторского бюро ждут от них не восторженных вздохов, а цифр и фактов.
И тогда впервые появилась у Георгия дерзкая мысль: посягнуть на… Впрочем, это было пока только задумкой и о ней, кроме Георгия, еще никто не знал, хотя, как потом выяснилось, думали об этом многие. А Георгий продолжал «гонять площадки», испытывать самолет на перегрузки, на высотность. С каждым полетом крепло убеждение в реальности замысла, в огромных возможностях нового истребителя.
— Да, на таком можно далеко шагнуть. Настоящий снаряд с крыльями, — говорил Георгий друзьям.
Наконец, когда мысль окончательно созрела, решил поделиться ею с Седовым.
Григорий Александрович встретил, как всегда, радушно. Но сразу понял: пришел Мосолов не в гости, его что-то волнует. Откровенно говоря, знал и что именно. Но виду не показал.
Закурили. Несколько глубоких затяжек, несколько минут молчания. Они помогают сосредоточиться.
Седов ждал, что скажет его молодой друг, не торопился начинать первым. А Георгий смотрел куда-то в сторону и тоже молчал. Так бывало не раз, когда предстоял серьезный разговор.
Пауза явно затягивалась. И тогда Седов просто сказал:
— Давай, Жора!
— Думается мне, Григорий Александрович, с Ирвином пора потягаться. Что посоветуете? Они там такую шумиху вокруг своих самолетов поднимают, рекламируют «несравненную» американскую технику, что дальше ехать некуда. А ведь наша машина может дать больше.
— Ясно. Теперь поподробнее. Но предупреждаю — задача не из легких.
Мосолов и сам понимал это, понимал и как инженер и как летчик. Мировой рекорд, установленный американцем Ирвином на самолете Р-104А, равнялся 2259 километрам в час. Солидно!
Седов умел разбираться в людях, понимать их с полуслова, угадывать по выражению лица, случайно оброненному слову тончайшие движения души, сложные человеческие чувства, настроения. А своего ученика он видел, как говорится, насквозь. Знал уже: этот не отступится.
— Ладно. Скажу по секрету, что об этом разговор уже был у Артема Ивановича. Он тоже считает, что можно. Причем, как я понял, тебе и идти на рекорд. А совет мой таков: если уверен — доводи до конца. Только не спеши, продумай, взвесь, подсчитай. А теперь прикинем кое-что…
Ну, скажем, разогнать машину не так уж сложно, она, судя по всему, потянет. Труднее будет выполнить жесткие условия рекордного полета. Ведь чем выше скорость, тем сложнее управление самолетом, а оно как раз должно быть исключительно точным.
Да, Георгий и сам, конечно, знал, что по условиям Международной авиационной федерации (ФАИ) максимальную скорость нужно показать не вообще, а на дистанции от 15 до 25 километров. Это так называемая «мерная база», своего рода воздушная стометровка. По ней-то и должен «пробежать» самолет, как по натянутой струне.
У нас в стране за мерную базу взято расстояние, равное 17 624 метрам. Его надо преодолеть дважды: туда и обратно. Потом вычисляется средняя скорость.
Есть и другое условие для регистрации рекордного полета. Он должен проходить в своеобразном воздушном коридоре. Только в нем. Допустимое отклонение от оси в ту или другую сторону не должно превышать 2 километров, а по высоте — не более 100 метров. Это очень мало. Достаточно доли секунды, одного лишь мгновения при такой огромной скорости, чтобы нарушить условия полета. Тогда результаты не засчитываются.
