Михаил Колесников - Изотопы для Алтунина
Сейчас Скатерщиков, кажется, и в самом деле обрел самостоятельность. Сергея это только радовало. Неприятны были лишь Петенькино зазнайство, чрезмерный апломб, честолюбие. Однажды Алтунин заговорил об этом с Кирой. Та тяжко вздохнула:
— Все они невыносимы! По-моему, в бригаде Скатерщикова — только два более или менее приличных парня: Букреев и Пчеляков. Остальные будто обезумели.
— В чем это проявляется?
— Во всем. Сперва они хоть меня стеснялись, а теперь и при мне в открытую говорят всякую чепуху.
— А именно?
— Скатерщиков им все напевает: «Мы избранные, мы непогрешимые, мы творческие работники и в свой круг посторонних не пустим». А они, по-моему, и самого Скатерщикова в этом «своем кругу» едва терпят. Себя-то каждый из них считает избранным, но насчет бригадира — пардон! В их представлении — он просто выскочка. И Сухарева бедного совсем зашпыняли. Угрожают даже: если, мол, появишься с похмелья, темную устроим.
— Так они ж дурачатся!
— Ну, я не сказала бы. В бригаде очень неблагополучно. Отец тоже чувствует это, считает, что с дисциплиной там не все ладно. Но я-то знаю больше, чем отец.
— О чем?
— Ну, хотя бы о том, что в экспериментальный цех они являются иногда в нетрезвом виде. Сухареву выпивать нельзя — он «на подхвате», а им все дозволено, у них, видите ли, нервное перенапряжение, которое можно снять только рюмкой коньяка... Нет, Скатерщиков не сможет взять их в руки. Помог бы ты ему, что ли...
— Я бы помог... если бы Скатерщиков захотел этого, — горько усмехнулся Сергей. — Не могу же я насильно вмешиваться в его дела! Один раз предложил ему помощь, да он дал понять, что наставничество кончилось. Черт его знает, может, так-то и лучше для дела... Твои тревоги, сдается мне, несколько преувеличены. Неполадки во всех бригадах случаются. А эта ведь только что создана. Чего же ты хочешь: чтобы все эти самолюбивые, знающие себе цену ребята сразу подчинились Скатерщикову? Так не бывает. Командовать людьми — не просто. Особенно такими, как Букреев, Пчеляков, Носиков. Я сейчас благодарен Юрию Михайловичу, что он не поставил на гидропресс меня: пришлось бы начинать не с ковки стальных валов, а с ковки коллектива, и, гляди, тоже возникла бы такая же вот ситуация, как у Скатерщикова. Пока создашь настоящий рабочий коллектив да добьешься здорового психологического климата в нем, сам можешь сделаться ипохондриком.
— Вот и я становлюсь ипохондриком, — сказала Кира.
— Тебе нельзя, — возразил Сергей. — Ты вместе со Скатерщиковым и его ребятами должна сотворить чудо, а современное чудо без выдержки невозможно...
И все-таки этот разговор с Кирой насторожил Алтунина. Конечно, нужно время, чтобы люди в новой бригаде «притерлись» друг к другу. Но в данном случае, если Кира не преувеличивает, «притирание» происходит явно не так. Куда смотрят Букреев и Пчеляков? Они же члены партии! Поговорить по-товарищески с ними, расспросить, что да как? А кто ты, собственно, Алтунин? Парторг? Групорг? Они резонно скажут тебе, что ты суешь свой нос в чужие дела, не имея на это никаких оснований. Мало ли что о ком говорят!
При встрече с Сухаревым Алтунин пытался выяснить кое-что у него. Спросил, как ему живется.
— Лучше некуда! — с раздражением ответил Сухарев. — Вернул бы ты меня на молот! На прессе одни умники собрались, такими, как я, пренебрегают.
— Что значит пренебрегают?
— А вот то и значит, что пренебрегают.
— Не хандри, Василий Николаевич. Ты попал в круг людей сноровистых, старайся перенять у них все лучшее. Доведись мне попасть в такую бригаду, я бы для собственной пользы самолюбием поступился.
— Тебе это ни к чему. Сам можешь любому из них сто очков наперед дать. У них — форс один...
На том и расстались, не подозревая, что вечером им предстоит встретиться вновь.
Сергей пригласил Киру на танцы в ресторан-столовую. У входа они задержались возле деревянного щита, где обычно вывешивались карикатуры на дебоширов и пьяниц. Погода была неважная — карикатуры сорвало ветром. На оголенном щите осталась только надпись: «Не проходите мимо».
— Как тут после получки пройдешь мимо! — пошутил Сергей.
И вдруг, будто в дурном сне, из-за щита показался Сухарев, слегка покачиваясь и напевая что-то вполголоса. Сергей остолбенел от неожиданности. А Сухарев уже лез к нему с распростертыми объятиями, пылко бормоча:
— Бригадир!.. Вы с дамой?.. — Потом вдруг отшатнулся, стервенея: — Ты мне больше не бригадир. Ты отдал меня на съедение Скатерщикову. А этот хлюст опять вот довел... Все они там умники. Презирают. А за что презирают? Пить я бросил... Только нынче разрешил себе... Знаешь, почему?.. Решил уйти с завода. Заявление уже подал. Раз никому тут не нужен, уйду туда, где буду нужен.
— Что это ты спектакли устраиваешь? — сердито спросил Алтунин.
Сухарев растер кулаками набежавшие слезы:
— Помощник оператора Панкратов... ну, тот, с железным зубом, ударил меня сегодня...
— За что?
— А ты его спроси... Инструмент подал не вовремя. Ну, слиток пришлось снова нагревать... Да только плевать мне теперь на все это!
Алтунин не верил собственным ушам. Идти на танцы уже не хотелось.
— Идем в цех: Скатерщиков еще там, — сказал он Сухареву.
— А я в цех не пойду! — заявил Сухарев. — Не хочу...
— Я тоже с тобой. Вместе поговорим со Скатерщиковым. Докатились... Драка в бригаде!.. — сказала Кира.
— Не надо, Кира, — попросил ее Сергей. — С Петенькой у меня мужской разговор будет.
Скатерщиков встретил Алтунина, изобразив на лице рассеянное безразличие. Он смотрел куда-то поверх его головы, и в синих глазах была некая отрешенность.
— Вы там со своими экспериментами свихнулись, что ли? — резко спросил Алтунин. — Драк в цеху на моей памяти не было...
— Чепуха! — отмахнулся Скатерщиков. — Это вы с Букреевым раздуваете.
— При чем тут Букреев?
— А кто в партком сразу помчался, к Белых? Вся история не стоит выеденного яйца, а ее раздувают. Панкратов просто оттолкнул этого недотепу Сухарева, завозившегося с инструментом, а тот, черт бешеный, залепил ему по уху. Если таким дрязгам значение придавать, работать некогда будет.
— А знаешь, Петр, Букреев сделал правильно, что пошел в партком, — возразил Сергей. — Надо бы только сходить туда раньше.
— Зачем? — удивился Скатерщиков. — Кто кому в ухо даст, планом не предусматривается.
— А бригадир и это предусмотреть обязан!
— Вон оно как!.. Оставь ты меня, Сергей Павлович, в покое... Помирятся эти петухи, и все шито-крыто.
— Сухарев подал заявление об уходе с завода.
— Вот видишь! Шантажист, он и есть шантажист. Все те же претензии: полюбите нас черненькими... Когда уж они перекрасятся в светлые тона, не будут из себя корчить умельцев-простецов?!
— Послушайся моего совета, Петр...
— Нет уж! Зачем мне к своим ошибкам добавлять еще и твои?
— Занесся ты, Петр.
— А тебе какая о том печаль?
— Зачем взял Сухарева из моей бригады? Неужели взаправду надеялся, что он у тебя сразу рекорды начнет ставить?
— Да, именно так и думал. Я оказал ему доверие, взял на себя ответственность, подарил для его обучения часть своего свободного времени! А он?
— Щедрый ты!.. Одарил человека минутным вниманием и думаешь, что он твой должник на всю жизнь. Хочу — помилую, хочу — казню! И все больше казнил Сухарева, пока тот не ополоумел.
— Каюсь, Сергей Павлович! Во всех названных тобой грехах повинен. А что делать? От меня этики требуют, педагогики требуют. Уравновешенности, самообладания тоже требуют. Видишь, сколько высоких слов! А я — кузнец, не педагог и не лезу в педагоги, как некоторые. Я с металлом обращаться умею, а от остального увольте. Так и Самарину сказал. Не нравлюсь — поищите себе другого бригадира с этой самой тактичностью. А пока я бригадир, всех недотеп буду учить уму-разуму по-своему: сорную траву из поля вон!
— А не боишься, что твои нынешние успехи обернутся провалом? Знаешь ведь: плавают разными стилями, а тонут одним.
— Я ничего не боюсь! Пусть обо мне говорят что угодно, мне все равно... Этика от слабого пупа идет. А у меня пуп крепкий. И еще голова на плечах есть!
— Да, голова, как у вола, и все кажется мала... Что толку от твоей головы, если ее незаслуженная еще слава затуманила!
— А какими заслугами ты можешь похвастать, Сергей Павлович? Сухарева воспитал? Так вот плоды твоего воспитания. Проявились! А ты их теперь с больной головы на здоровую валишь.
— Опять о голове?
— Да, опять о ней. А ты о чем — опять о славе? Ну что ж, признаюсь тебе, Сергей Павлович, люблю я славу. И знаешь, почему? Не избалован ею. Хочется вот одним махом выбиться в люди, чтобы не выслушивать хотя бы нотации от всякого рода воспитателей-наставников, которые мне хуже горькой редьки надоели. В данном случае потребности общества и мои корыстные цели совпадают. Если мне удастся автоматизировать свободную ковку, то должен же я быть вознагражден за все труды мои. Ну хотя бы славой. Недурно бы, правда, к славе добавить и личную автомашину и еще кое-что.
