Борис Блинов - Порт
Капитан Свешников собран, подтянут, энергичен. Впалые щеки его розовели от внутреннего возбуждения, и речь звучала чеканно твердо, напористо, прорываясь сквозь вечернее утомленное внимание соротников.
Говорить так долго и красиво Гаврилов бы, конечно, не смог, но смысл речи от этого не менялся — в основе его лежали факты, которые сообщил капитану старшина.
Взгляд Свешникова бегло скользил по лицам, чуть чаще останавливаясь на незнакомом строгом мужчине в гражданском, что сидел в первом ряду. Мужчина еле заметно кивал головой, выражая свое согласие.
А сам Гаврилов знал еще кое-что. После дежурства он не поленился и нашел в порту дружка своего из плавсостава, Колю Сизова, который знал этого Егорова как облупленного и никакого секрета из знакомства не делал. Он подтвердил, что мужик тот безобидный, работящий. Бич, конечно, но какой-то нетипичный, положительный, что ли: не пьет, не курит, не ворует.
Докладывая капитану Свешникову о Егорове, Гаврилов и в мыслях не имел, что дело примет такой оборот. Но недаром говорят: начальству виднее. В том, в чем Гаврилов находил возможность отличиться самому, Свешников усматривал дело, в котором могут проявиться силы и способности всего подразделения. Оказывается, о предстоящей операции были уведомлены флота и службы порта, и выделенные гражданские уже сидели «на старте», ожидая команды «марш».
Гаврилов понял смысл такой массированной подготовки. Он по себе знал: ничто так не усыпляет внимание,-не расслабляет волю и служебное рвение, как обыденность. Унылое стояние в проходной, мелкие дрязги с бабами, внимание к несунам, которые тащат рыбий хвост из порта, а бутылку в порт — от такой работы ничего, кроме скандала с женой, на ум не приходит.
Необходимо дело, серьезное, даже опасное, которое подняло бы над суетой и вынесло в трудную, рискованную жизнь, соразмерную силам и способностям каждого из собратьев. По силам надо использовать человека, хоть изредка напоминая ему об опасности, геройстве, его собственных немалых возможностях…
Свешников продолжал говорить. Круг за кругом он возвращался к известному факту и каждый раз набавлял ему значимости. Внимание сослуживцев возрастало, лица оживлялись, в глазах вспыхивало возбуждение, словно каждый уже видел себя победителем и ощущал, как обещанная награда оттягивает форменную грудь.
Гаврилову немного жаль было их всех, потому что, сами того не подозревая, они включались в игру, исход которой предрешен заранее. Гаврилов знал, как он это сделает.
Он отыскал глазами Ольгу. Она сидела рядом со Званцевой, низко наклонив голову, и время от времени вытирала пот со лба скомканным платочком. Хотя было не жарко. Весь день она вела себя странно. Когда вчера в проходной он «потрошил» того парня без документов, она вдруг ойкнула, побледнела и на вопрос, что с ней, ответила, что кольнуло в боку. Он тогда, оглядев ее пополневшую фигуру, подумал, грешным делом, что она того, в положении, и похвалил себя за проницательность. А потом, идя домой, вспомнил, что она нервничала, пока он докладывал по телефону, внимательно прислушивалась, и когда парня того он отпустил, прошептала: «Дура, зачем связалась? Шел бы себе и шел».
Гаврилов сообразил, что все это неспроста, и, придя домой, стал расспрашивать Зинаиду про тот давешний Ольгин роман с бичом. Зинаида по своей всегдашней привычке попробовала устроить ему сцену ревности, но когда он раскрыл ей карты, ситуация для него несколько прояснела: бич-то, похоже, тот же самый.
Теперешнее поведение Ольги подтверждало, что он прав. Отсюда и вызрел его самостоятельный план по «розыску и обезвреживанию».
Капитан Свешников закончил говорить и попросил сержанта Каримова вывесить на доске план порта.
Все зашевелились, заскрипели стульями, будто им дали команду «вольно». Гражданский, что сидел впереди, тоже поднялся, плотный, озабоченный, с крепким мужским лицом. Они пошептались о чем-то с капитаном, и гражданский вышел.
Гаврилов был уверен в себе и потому с чувством внутреннего превосходства оглядывал оживленных товарищей, задержав взгляд на Ольге. Она не убирала от лица скомканного платка.
— Есть вопросы? — спросил Свешников, беря в руки указку.
— Все ясно, — за всех ответил Гаврилов, поторапливая развитие событий.
— Тебе ясно, не сомневаюсь, — сказал капитан, поощрив его взглядом. — На тебя особо надеюсь, Гаврилов.
«Не надо мне ни медали, ни благодарности, — решил Гаврилов. — Пусть направление даст в высшую школу милиции».
Свешников стал перечислять квадраты порта, называть группы, которые их должны прочесывать, и Гаврилов, дождавшись своей и убедившись, что Ольга будет рядом, попросил:
— Товарищ капитан, разрешите действовать по обстоятельствам.
Свешников разрешил. Старшина пробрался к Ольге, тронул ее за плечо:
— Ты что, Оль, вроде приболела? Может, тебя освободить?
— Нет, нет, — встрепенулась она. — Ни за что! Я совсем здорова.
— Ну и ладушки, — сказал, улыбаясь, Гаврилов. — Тогда поработаем.
3Вечер наступил холодный и ветреный. Циклон, много дней подступавший к суше, наконец достиг ее, но всю свою злость выплеснул, как водится, на соседние страны, оставив нам лишь вполне умеренные остатки. Но и эти «остатки» были так существенны, что на суда, стоящие в порту, были вызваны капитаны.
Отныне холод прочно обосновался на берегу, знаменуя собой новый этап портовой жизни — «осенне-зимний период». Управлению он сулил аварии, комиссии и проверки, морякам на судах — травмы, взыскания и повышенную отчетность. Вене он принес новые хлопоты в жизни, и без того осложнившейся.
Третий день за ним велась охота.
Днем он отсиживался на свалке под перевернутой шлюпкой, дрожа от холода и промозглой сырости. Стены землянки пропитались водой и набухли; одеяла, ватная одежда стали тяжелыми, влажными и не приносили тепла. Изредка он делал вылазки, чтобы раздобыть себе пропитание, достать газет и журналов для обогрева. Когда его особенно донимали холод и бессонница, он позволял себе прогуляться на рейдовом катере по заливу, отогреваясь в душном тепле темного нижнего салона. Там можно было и покимарить пару часиков, и чайку хлебнуть горячего у кого-нибудь из команды, и просто почувствовать себя среди людей, поговорить с ними, распрямить спину. Конечно, был в таких прогулках определенный риск, поэтому он ими не злоупотреблял.
Нелегальное положение обостряло его чувства. Он ловил на себе взгляды прохожих, различал в них неприязнь, брезгливость, желание от него отодвинуться. Хоть он умывался каждый день и бороду подбривал, пещерная жизнь ему на пользу не шла и сильно отличала его от нормальных людей, которые сейчас казались особенно чистыми, легкими и свободными, а он шел им навстречу, словно медведь из берлоги, — тяжелый, грязный, настороженный.
Дождавшись темноты, он выбрался на свет божий и, сторонясь освещенных мест, направился к причалам проверить, не пришла ли «Пикша», которую он ожидал со дня на день.
Мокрый снег быстро облепил одежду, проникая холодом к телу. Сапоги промокли и отяжелели, а ветер, словно ловкий штукатур, хлестал в лицо новые порции ледяного раствора, залепляя рот, глаза, уши.
Тральщики у причалов едва просматривались. Только первый корпус был еще виден, а за ним — тусклые желтые пятна стояночных огней.
С трудом ему верилось, что у стенки, в десятке метров от него качаются на воде уютные кубрики, где в сухости, тепле и свете сидят ребята, пьют горячий чай, разговаривают и не ведают, как мал и бесприютен мир, который их окружает.
Рисковать без крайней нужды он не хотел, а суда все же оставались самым сомнительным прибежищем из всех, пока еще возможных.
В бараке у шестого причала в знакомом окошке блеснул свет.
Не часто, но, бывало, заглядывал, он к портовым электрикам. Когда помочь, а когда и просто так — за жизнь поговорить, узнать, какими еще хитрыми изобретениями собирается осчастливить усталое человечество наука тепла и света: электрик Миша Кашин заочно учился в высшей мореходке и охотно делился со слушателями своим новым знанием.
Веня легко и просто у них себя чувствовал, как всегда бывает среди людей, в общении которых нет корысти. Но сейчас входная дверь вроде бы отяжелела. Он отворил ее в два толчка и зажмурился от яркого света, ударившего в глаза.
Миша Кашин сидел у верстачка и что-то паял.
— А, явился, не запылился! — сказал Миша, будто давно его ждал. Но в голосе его Веня не услышал обычного радушия.
— Погреться зашел, — сказал он, оглядев стол с остатками еды и зеленый эмалированный чайник, из носика которого шел пар.
— Садись, раз зашел, — не поднимаясь с лавки, проговорил Кашин. — Что стоишь, как этот… как хвост у кобеля.
— Проверяющих не было? — спросил Веня, осторожно усаживаясь на табуретку у стола и отодвинув от себя бумагу с кружочками вареной колбасы.
