Антон Макаренко - Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»
– Вы как? Обедать привыкли?
Пацаны неловко улыбаются.
– Два дня ничего не ели.
– Ну, это ты, положим, врешь, а обедать все-таки пойдем.
Для них уже заведен постоянный стол, который после обеда внимательно осматривается ДЧСК, не осталась ли на нем «блондинка».
Вечером в совет командиров их вводят поодиночке.
Коммунары их видят насквозь и обычно долго не возятся.
– Это свой… В какой отряд?
– Давайте мне, что ли, – говорит Долинный.
– Забирай, сейчас же к Кольке тащи!..
Долинный поднимается с места.
– Вот твой командир, понимаешь?
– А как же… командир, знаю.
Но бывают случаи и неясные.
Посредине нашего тесного временного кабинета, заставленного неразвешанными портретами и зеркалами, вертится малорослый пацанок. Матерчатый козырек светлой кепки оторван, но у него умненькое лицо, бледное, но умытое. Он не знает, в какую сторону повернуться лицом командиры со всех сторон, а с разных краев кабинета на него сморят явные начальники: Швед – председатель, я – тоже как будто важное лицо, а сбоку Крейцер, случайно попавший на заседание.
Швед энергично приступает к делу:
– Ну, рассказывай, откуда ты взялся.
– Откуда я взялся? – несмело переспрашивает пацан. – Я родился…
– Ну, это понятно, что родился, а дальше что было?
– Дальше? Папа и мама умерли, а я жил я дяди. Дядя меня выгнал, говорил, иди, сам проживешь… Ну… я и жил.
Остановка.
– Где же ты жил?
– Жил… у тетки, а потом тетка уехала в Ростов, а я жил в экономии… там, в экономии заработал четыре рубля, четыре рубля заработал, пошел в Харьков, хотел поступить в авторемонтную школу, так сказали – маленький…
– На улице, что ли, жил в Харькове?
– На улице жил три недели…
Пацан говорит дохлым дискантом и чисто по-русски, ни одного блатного слова.
Командиры вопрошают его наперебой:
– А что ты ел?
– А я покупал.
– Все на четыре рубля?
– На четыре рубля… я еще зарабатывал, – говорит пацан совсем шепотом.
– Как зарабатывал?
– Папиросы продавал.
– Ну, разве на этом деле много заработаешь?
– А я продавал разве коробками? Я по штукам. По пять копеек штука продавал.
Из противоположного угла кабинета:
– Где же ты брал папиросы?
Пацан поворачивается в противоположную сторону.
– Покупал.
– Почем?
– А по рублю тридцать.
Каплуновский серьезно и несмело произнесет:
– Чистый убыток входит…
Все смеются…
Швед говорит:
– Ты все это наврал… Ты, наверное, прямо от мамы.
Пацан в слезы:
– Примите, честное слово, у меня никого нет… Я жил у тетки, а тетка говорит: пойди погуляй, а я пришел, а хозяйка говорит: твоя уехала с новым мужем в Ростов…
– С каким новым мужем?
– А я не знаю…
– Это было в каком городе?
– В Таганроге…
– Ну?
– Уехала с новым мужем и больше не приедет, а ты, говорит, иди. Так я приехал в Харьков…
– С кем?
– Там мальчики ехали…
– Это они тебе такое пальто обменяли?
– Угу. Один говорит: давай твой пиджачок…
– Сколько дней был в Харькове, говори правду!..
– Вчера приехал, а тут на вокзале мальчики говорят, в коммуне этого… как его…
– Дзержинского?
– Угу… так говорят принимают, так я и пришел, тут еще один мальчик пришел… Колесников его фамилия… он там стоит.
– Ну, хорошо. Сколько двенадцать на двенадцать? Ты учился? В какой группе?
– Учился в пятой группе…
Со всех сторон один и тот же вопрос:
– А кто ж тебя учил? Где ты учился?
Но Крейцер останавливает командиров:
– Да бросьте, мучители, вам не все равно!.. Пускай говорит, сколько двенадцать на двенадцать…
– Сто четыре, – улыбнулся более мажорно пацан.
– Та-а-ак. А кто такой Дзержинский?
Молчание.
– А Ворошилов кто?
– Ворошилов?.. Главный… этот… вот, как генерал…
– Главный, значит?
– Угу…
Теперь уже и Крейцер заливается хохотом, покрывая басовым восторгом смех командиров.
Пацан молчит.
– Ну что? – обращается Швед к совету.
– Принять, – говорит Крейцер.
– Голосую. Кто за?
Не успели принять этого, врывается в совет Синенький.
– Там еще один, из Одессы, приехал…
– Ну, чего ты, как угорелый… давай его сюда!..
Входит. Длиннейшая шинелишка. Заплаканные глаза.
– Рассказывай.
Начинает рассказывать быстро, видно, что заранее обдуманную речь произносит:
– Я жил в одном дворе в Одессе, где вы останавливались. Просил вот их, – показывает на меня глазами, – отец у меня пьет, безработный, и каждый день бьет и бьет. Я и приехал…
– Где взял денег на дорогу?
Сначала деньги взяты у отца. Потом выясняется, что деньги украдены у соседей.
– Для чего ты украл?
– А я раньше поехал без денег, это, как его…
– Зайцем?
– Зайцем, а меня на третьей станции высадили, так я и вернулся, а потом взял эти деньги… на дорогу.
Коммунары вспоминают, что видели этого мальчишку в Одессе, он занимался кражей арбузов с подвод… Коммунары говорят:
– Пацан балованный, а потом папа у него есть… Пускай в Одессу едет, дать денег на дорогу…
Сопин другого мнения:
– Вот, что он не беспризорный, так это что ж? Он, конечно, ночует дома, а днем, так он все равно арбузы таскает, так это разве не беспризорный? А ночью, конечно, ночует… А что? Принять. Он, конечно… и так и так. Две должности занимает…
Большинство за отправку в Одессу.
– Завтра поедешь, – говорит Швед, – дадут тебе билет…
Одессит громко ревет и срывает с себя рубашку…
– Не поеду, все равно не поеду, смотрите, как бьет… вот!.. вот!..
Кое-кто и синякам не верит.
– Да это не папаша, это кондуктор.
И вдруг горячую речь произносит Синенький, торчащий до сих пор в кабинете:
– Мы знаем, пацан этот хороший… А мы знаем, как отец его бил, и тогда все видели!.. А что он украл, так что, он не на что-нибудь, а на дорогу, а к отцу он все равно не поедет. Надо принять, потому что пропал он тогда совсем!..
И таки добился своего одессит – приняли. Крейцер махнул рукой:
– Правильно, правильно сделали, что приняли…
Наконец, и третий в сегодняшнем совете – Колесников. Этого сразу видно. Его физиономия свидетельствует о породе, слагающейся обыкновенно на Тверских, Ришельевских и улицах Руставели.
– Сколько времени на улице?
– Три года.
Колесникову уже лет шестнадцать, он держится в совете прямо и видно старается не оскандалиться.
Крейцер по неопытности задает вопрос, который в подобном случае никогда не зададут коммунары:
– Чем жил на улице?
– Чем жил? – добродушно серьезен кандидат. – Да так, как придется.
– Красть приходилось?
– Да так вообще. Разное бывало. Ну, на благбазе не без этого… Но только в редких случаях…
Командиры улыбаются, улыбается и Колесников – через одну минуту новый член пятнадцатого отряда.
А в один из вечеров две небольшие девочки, у каждой аккуратный сверсток, и сами они аккуратистки, видно. Совета командиров в этот вечер не ожидалось, а в кабинете, по обыкновению, народ.
Спрашиваю:
– Чего вам?
– Примите нас в коммуну.
– Откуда же вы?
– Из Сочи.
– Откуда?
– Из Сочи приехали.
Мы все удивлены, переспрашиваем. Действительно, приехали из Сочи.
– Как же вы приехали?
– Нас посадил начальник станции.
– А билет?
– Мы собрали пятьдесят рублей. Мы жили у людей с ребенками… А Настя и говорит: поедем, так мы и поехали…
– Пятьдесят рублей?
– Нам хозяева были должны, мы долго не брали денег, а как коммунары жили в Сочи, так мы и сказали хозяину, что поедем…
– Что за хозяева?
– Ее не пускали, а мои – хорошие, сказали «поезжайте» и даже попросили начальника станции…
– А назад как поедете? – спрашивает Камардинов.
– Не знаем.
Мы молчим, пораженные этим происшествием. А они стоят рядом и молча моргают глазами.
Пришлось трубить совет. В совете смеющееся удивление. Сопин предлагает:
– За их боевой подвиг – принять!
Так и сделали.
Но были и отказы. Вваливается в кабинет бородатый парень и сразу усаживается на стул:
– Примите в коммуну.
– А сколько вам лет?
– Семнадцать.
– В каком году родились?
– В тысяча девятьсот девятом.
– Уходите.
– Что?
– Уходите!
– Других можно, а я что ж…
И уходит, цепляясь за дверь…
25
Симфония Шуберта
Ужин, как обычно, был в шесть часов.
За ужином секретарь совета бригадиров Виктор Торский прочитал приказ:
«Несмотря на героическую штурмовую работу колонистских бригад, остается еще много дела. Поэтому совет бригадиров постановил: сегодня время с восьми часов вечера до трех часов ночи считается как рабочий день с перерывом на обед в одиннадцать часов. Рапорты бригадиров – в три часа пятнадцать минут, спать – в три двадцать. Завтра встать в девять, построиться к первомайскому параду в десять часов.
Заведующий колонией – Захаров,ССК – Торский»Производственный корпус новенький, двухэтажный, с балконом… На свежеокрашенном полу ничего нет, кроме блеска, у порога распростертый мешок приглашает вытирать ноги. Под левой стеной выровнялись в длинной шеренге токарные «красные пролетарии», а справа во всю длину цеха протянулись солидные фрезерные «цинциннати» и «вандереры», перемежаемые высокими худыми сверлильными станками. А между этими рядами разместилась сложная семья зуборезных и долбежных станков. Четыре ряда фонарей, еще без абажуров, заливают ровным светом стены, потолки и станки. Колонисты по одному, по два пробираются на балкон и любуются этим великолепным итогом многолетних своих трудов – новым советским заводом, настоящим заводом, который завтра будет торжественно открыт.
