Евгений Григорьев - Отцы
— Подождем. — Дронов привалил свое огромное тело к косяку и застыл, глядя неподвижно перед собой.
— Валя, Иван Матвеевич у себя? — Мастер покосился на Дронова.
— Он с Казачковым. Мастер ткнулся в дверь.
— Погоди, Николай Николаевич, — Дронов отвел его рукой. — Вместе пойдем.
— С ума сошел?!
Секретарша посмотрела с удивлением.
— Ты думаешь, что делаешь? — сказал мастер тихо, он не хотел скандала.
— Не зуди.
Дверь открылась, вышел начальник техбюро Казачков, покосился на Дронова, поздоровался с мастером: «Здравствуй, Николай Николаевич».
Дронов шагнул в кабинет.
— Здравствуйте, Иван Матвеевич.
— Здравствуй, — сказал начальник. Головы он не поднял.
Мастер прошел вперед и сел на стул.
Дронов ждал стоя.
— Садись, — сказал начальник. — Что у тебя?
Он взял заявление. Прочел. Отложил.
— Неделю не дам, три дня.
— Три мало, за четыре управлюсь.
— А что за дела?
— Есть.
Начальник поднял голову и посмотрел на Дронова, взял ручку, спросил у мастера:
— Людей отпускаешь, а справишься? Жаловался, что работать некому.
Мастер помолчал.
— Справимся, — сказал он обреченно.
Начальник подписал, подвинул бумагу.
— К Вале.
— Спасибо, — сказал Дронов. — До свидания.
— До свидания.
— Неприятности какие, Иван Васильевич? — спросила секретарша, подкалывая заявление.
— Все нормально.
— Я вижу, вы на Николая Николаевича накинулись.
— Сам виноват: под горячую руку лезть не надо. До свидания, Валя.
— До свидания, Иван Васильевич. Приятно провести время!
— Спасибо.
Они сидели в павильоне соседнего парка, восемь взрослых мужиков, все семейные, все отцы, с одной работы, из одного цеха.
На столе, кроме пива, водки и хлеба с нарезанной колбасой, ничего больше не было.
Взяли стаканы, подняли.
— Гуляй, Иван Васильевич!
— Спасибо. — Он церемонно обошел все стаканы. — Спасибо за компанию! Спасибо, что уважили!
Чокнулся с мастером. Мастер спросил:
— Что делать-то будешь?
— Есть. Будем! А то рука засохнет.
Выпили водку. Записи пивом. Взяли хлеб, колбасу. Стол сразу опустел.
…Уже допили пиво и съели закуску.
— Пошли, мужики?
— Спасибо тебе, Ваня, за угощение!
— По домам.
— Хорошо посидели.
— Подожди, — сказал Дронов. — Сейчас еще возьмем, сидим хорошо.
— Разгулялся, Иван Васильевич!
— Живем один раз! Деньги честные, трудовые! Свои.
И уже пели. Весь стол был заставлен пустыми и полными кружками пива и закуской — выпили, видно, здорово.
Пели, закрыв глаза, чувствуя друг друга через песню:
Вот год прошел, казак стрелою в село родное прискакал,
Навстречу шла ему старуха, такие речи говоря…
Прощались. Дронов расцеловался с каждым.
Мастер спросил:
— Ты на меня не обижаешься?
— Обижался бы — так…
В охотничьем магазине он купил двустволку. Осмотрел покупку и кивнул продавцу.
В просторном подвале-мастерской домоуправления тускло горела одинокая лампочка. С открытки на стене смотрел Юрий Гагарин. Улыбался и держал голубя в руках. Еще на стене висело несколько табель-календарей прошедших, ушедших лет, все исчерканные, исписанные телефонами и именами. Текущий год — 1965-й — был заполнен только наполовину и выглядел среди других новеньким и свежим — его еще надо было прожить.
Дронов огляделся. Закрыл дверь на ключ. Тронул тиски. Поставил мягкие алюминиевые губки. Взял в руки ножовку. Примерил… Кивнул. Еще раз глянул на Гагарина и улыбнулся. Кивнул и плакатам майских и октябрьских праздников. Осторожно развернул сверток — блеснули вороненые стволы ружья…
На пустом кухонном столе в ряд, как солдат, расставил десять охотничьих патронов.
Убирал их по-одному, ведя счет, в мешок. Два последних отложил отдельно.
Он вышел из ГУМа. В руках были покупки и чемодан. Он остановился среди толпы. Разложил чемодан. Открыл. Переложил все покупки.
На той стороне, у Мавзолея, собрались люди — шла смена караула.
Электричка мягко пошла вперед, набирая ход, и Москва за окнами побежала назад все быстрее и быстрее, не в силах догнать поезд.
В вагоне было тесно. Люди стояли в проходах. Плакал и никак не мог успокоиться ребенок.
Они играли в домино: Дронов, два железнодорожника и парень с металлическими зубами. Били с размаху по чемодану.
За окном бежали, подпрыгивая, телеграфные столбы, и рвали воздух встречные электрички.
Он вышел на привокзальную площадь, за спиной мешок, в руках — чемодан. Огляделся. Заглянул в бумажку и зашагал в сторону автобусов.
Внизу текла Ока, широкая и покойная. На реке было пусто, и, кроме бакенов, ничего не было видно. На лугах стояли стога. В небе полз, карабкаясь выше, самолет. Тишина уже легла над землей и лежала густо и неподвижно.
Залаяла собака.
— Есть кто дома?
— Замолчи ты. Перестань. Вам кого?
— Козловы здесь живут?
— Здесь, — сказала женщина настороженно, приглядываясь к гостю.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте!
— Василь Никифоровича можно видеть?
— Можно. Вась! К тебе. Проходите…
— Чего там? — От дома шел мужчина, в сандалиях на босу ногу, под телогрейкой проглядывала майка, на голове — зимняя шапка.
— Пришли к тебе, — сказала женщина.
— Слушаю, — мужчина посмотрел на гостя.
Дронов, улыбаясь, снял мешок, поставил чемодан, шагнул вперед.
— Здорово, Вася!
— Здрасьте.
Гость обнял хозяина, прижал к себе. Тот удивился, но не сопротивлялся.
Расцеловал. Уже после спросил:
— Не узнал?
— Ты, что ль, Иван?
— Я.
И еще раз обнялись.
— Это жена моя — Клавдия. А это — Ваня Дронов, приятель, воевали вместе.
Жена уже улыбалась, уже оправила платок, вытянула вперед ладошку.
Дронов отвел руку, взял за плечи, расцеловал в щеки.
Муж взял чемодан.
— Тяжелый. Пошли в дом. Ты что, проездом?
— К тебе. На денек погостить приехал. Принимаешь?
— На денек? А ты откуда же с таким чемоданом? С лагерей или за границей был.
— Из дома я, из Москвы.
— Из Москвы… Клав, покорми свиней-то. Юрку пошли в магазин. Если закрыла, пусть домой сходит.
— Да есть выпить. Есть! Привез я.
— Ладно. Ты проходи. Что привез — твое, а угощаю я.
Все собрались в доме, и Дронов вытаскивал из чемодана подарки и вручал домочадцам. Жене достался отрез на платье, хозяину — модная рубашка.
— Из фээргэ.
— Ишь ты. Небось рублей двадцать отвалил.
— Есть… Галстук к ней.
— И галстук? — удивился хозяин.
— Запонки.
— Все по культуре.
— А что ж мы? Бабушке платок.
— Спасибо. Ой, какой красивый! Это, Клав, тебе. Куда ж мне в нем людей пугать… Скажут, нарядилась старуха.
— Юре — на рубашку. — И Дронов стал оправдываться — Размера не помню, решил материала купить.
Хозяйка пришла на помощь.
— Какая красивая материя.
— Красивая, красивая, — подхватила бабушка.
— Юрка теперь зафорсит.
— Все девки теперь твои, Юрка.
— И авторучка — это уж без размера. — Дронов протянул авторучку. — Держи, Юра.
— А мишка зачем? — спросил хозяин.
— Мишка? — Гость держал в руках большого симпатичного мишку. — Думал, еще кто есть. Пусть останется память обо мне. Вот здесь пусть сидит, только не дарите никому. Примета плохая. Будут мне неприятности.
— Никому не отдадим.
— Для внучат пригодится.
— Бутылки убери обратно, — сказал хозяин и заглянул в чемодан. — Куда ты столько наворочал? Водки, думал, здесь нет? В России водка есть всюду, без нее не проживешь. Садись к столу.
Сидели за столом. Все, как полагается. Парень ушел по хозяйству. Бабушка тоже. А жена подавала и убирала, не мешая мужскому разговору.
— Мы с тобой сколько лет не виделись?
— Годов десять, считай.
— Больше. Ты когда последний раз приезжал?
— Сталин помер, я приезжал главнокомандующего проводить… Потом — когда ГУМ открыли, за товаром…
— Помню.
— И тетку Ивановну привозил, глаз вырезать. Это, считай, последний.
— Как она?
— Ивановна? Померла. Давно уже. Рак, он все съедает.
— Жаль.
— А чего жалеть? Если б молодая была, а она свое пожила, в годах, да и жизнь у нее, не пожелаешь: детей побило, внуков не осталось… Без денег тоже. Только мы, а так, конечно, хороший был человек.
— А за сыновей она разве не получала?
— Отказалась. Не продавала, говорит, своих детей, погибли за Родину. А от денег отказалась.
