Василь Земляк - Зеленые млыны
А тут идет длиннющий поезд, судя по перестуку колес; паровоз мечет в ночь искры, сопит, стонет на подъеме, на повороте дает протяжный гудок. Это, может быть, сигнал для Пани от Миколы Рака. Верно, он снова скинул для нее хлеб, который выдают кочегарам перед рейсом. Бабуся из темноты сказала, что мне рано еще вести себя по взрослому и приходить так поздно, а молоко для меня стоит на столе в крынке, как всегда. И еще порадовала, что осталась какая нибудь неделя до нового хлеба. Месяц назад она говорила то же самое. Есть ли на свете что-нибудь прекраснее наших бабусь, которые поят нас евшан зельем? Пьешь его у окна прямо из крынки и думаешь: а ведь сейчас Лель Лелько вич еще поедет от Пани домой, тропки оттуда извилистые, велосипед высокий, ездок может упасть и разбиться… Бабуся то замирает на нарах за перегородкой, то снова дышит ровно и тихо. А ты лежишь, думаешь о том, что когда то дед твой спал на этой кровати под окошком, маленьким маленьким, но в четыре стекла — такие окошки, может, и ставят то в хатах для внучат. Ветка с вишнями заглядывает в него, а вроде вчера она была еще совсем белая… В Вавилоне я не видал такого пышного цвета, может, потому, что там такого окошка нет? Где то у Лнпских залаяли собаки, внезапно залаяли и сразу же угомонились — это возвращается от Пани Лель Лелькович, едет через запруду, которую бог знает сколько лет назад насыпал для него старый Смереченко. Теперь в его хате живут Липские.
Только великий Фабиан мог бы постичь те тайны мироздания, над которыми я бился в эту ночь под неистовую музыку поездов, в которой больше труда, чем вдохновения.
«Умер старый Снигур — Варин отец. Мы вызвали Варю телеграммой из Великого Устюга, но на похороны она не поспела. Пришлось нам с Марсианином хоронить старика. Варя потом приходила в райком благодарить за помощь. А какая там помощь: доски для гроба да вавилонский оркестр. Так что Варя совсем осиротела. Сын остался в Устюге, там бабушка тоже на ла
дан дышит. Варя одна, обижается, что ты ей не написал ни словечка из своего Белого Лебедина. Квартиранты, говорит, все одинаковые: уезжают и забывают… И правда. Словом, вернулась она оттуда какая то не такая, как была. Может, смерть отца, а может, еще что… Я даже подумал: а что, если там объявился этот ее Шатров? В общем, здесь ее теперь ничто не держит, могла бы и туда податься. Это я про нее… А вот Глинск без нее — совсем не то… Что придает вес этой женщине? Ее прошлое? Нет, нет, нет… Тут я с гобой не согласен. Есть что-то другое, что-то такое, о чем не может знать никто… И мы с тобой не знаем. То есть это я о себе. (Прости за пятно, я подкручивал фитиль в лампе, ну и недоглядел, а переписывать не хочется.) В Глин ске сушь, горлицы в орешнике уже кричат к дождю.
Говорил я Соснину о том самом журнале, который был у старика настольным чтением. Он и до сих пор считает, что для некоторых областей России, таких, как Костромская, где нет больших полей и больших деревень, а все маленькие деревеньки, прогалины, зажатые лесом, да сырые луга, хорошо бы практиковать небольшие фермы на государственных началах. Там лежат без употребления гигантские территории, болота и лес вытесняют человека, а отступать некуда. В будущем этим территориям надлежит стать житницей государства, местом самого передового в мире животноводства, такого, как нынешнее голландское или бельгийское. И это могли бы сделать те самые государственные фермы. В древней Греции несколько лет подряд свирепствовал голод — с 0 по год до нашей эры. Тогда греки устремились сюда в Пантикапею, на пшеничные хлеба. Соснин утверждает, что они вывозили морем около ста тысяч тонн нашей «крымки» ежегодно. А я и не знал, что этой «крымке» столько лет. Соснин говорит еще, что в Америке тоже наша «крымка» — они вывезли, а может, и выкрали ее из Крыма, и теперь их фермеры творят с нею чудеса: собирают по 00–00 пудов с гектара на самых обыкновенных каштанах. А теперь представь себе, что может дать «крьшка» на нашем черноземе! Когда Европа истощится, до предела высосав свои
Каштановые почвы — вид грунта, широко распространенный в степных районах. плодородные земли, мы как раз вступим в самую поло су расцвета и сможем прокормить не только себя, но и всю Европу, вот почему ей уже теперь следует держаться нас, как своего единственного спасителя в грядущем. Об этом читает Соснин на своих лекциях.
Еще одна новость. Зеленые Млыны уже в прошлом году обратились в ВУЦИК с просьбой забрать их у Шаргорода и присоединить к Глинску. Там лемки — лемковское село — крупные свекловоды, приверженные к ячменю, пиву и музыке. ВУЦИК запросил нас, а мы что? Станция Пилипы тогда тоже отходит к нам, и у Глинска будет прямой выход на железнодорожную магистраль. Я дал согласие, осторожно, чтоб, не ровен час, в ВУЦИКе не перерешили. Председательствует в Зеленых Млынах Аристарх Липский, лемк, тамошний революционер. Утром поеду туда, хочу поглядеть, что за народ лемки. При Шаргороде стало им жить не с руки… До нас на семь километров ближе, хотя они утверждают, что на все семнадцать, но дело, по моему, не в этом, гут какая то другая причина… Во всяком случае, доведется привязывать лемков к Глинску. Соснин уже побывал там как директор МТС и просто в восторге. Прочитал им лекцию о роли МТС в мировой революции…
А так все по старому. «Корчма» работает, колесо иод ней тарахтит, церкви напоминают о себе все реже, только вот святые отцы решили освятить все колодцы в Глинске и в округе, чтобы вызвать дождь против… долгоносика. От пего просто спасу нет. Мы уже бросили на долгоносика частнособственнических кур. А знаешь, кто придумал напустить их на вредителя? Фабиан, вавилонский философ. Казалось бы, простая вещь, а гениально! Курица делает то, что ей предназначено природой. Правда, для этого она должна быть голодна…
Только что приняли в партию Родиона Чумака из Семивод. Там теперь колхоз «Новый мир», и в него вступили все коммунары, за исключением старого Сиповича, приехавшего из Америки, помнишь, ты все с ним в шахматы сражался? «Покуда, — говорит, — подождем». Вступит… Письмо брошу в Пилипах на почтовый, чтобы Харитон Онуфриевич Тапочка не читал. Вот уже и первая, хоть и маленькая выгода от Зеленых Млынов…»
Глава ПЯТАЯ
Когда то в Зеленых Млынах, как и повсюду на Побужье, клали на межах межевые камни, которые, впрочем, ничего не стоило ночью подвинуть в сторону соседа и, таким образом, добавить клочок его поля себе, на что здесь пускались не раз, и не безуспешно, хотя порой доходило до кровопролития. Завзятого похитителя чужих наделов Макашку Воронца хозяева поймали с поличным и зарубили посреди поля. После этого случая и пришло людям на ум: чем класть камни па межах — сажать шелковицы, саженцы которых можно было как раз в ту пору достать в зеленом поясе вдоль железнодорожного полотна, куда их завозили чуть ли не из самой Маньчжурии. Молодые деревца прекрасно принимались, а укоренившись, легко выдали бы самого ревностного любителя чужой земли, какому захотелось бы их пересадить. Корни этих молчаливых часовых держались за межу так крепко, что хозяин поля мог спать спокойно, пока они стояли на посту.
Теперь эти шелковицы вдоль дорог и рвов утратили свое прежнее назначение, однако в Зеленых Млынах и до сих пор можно услышать: «А уродилось на нашей маруше (так здесь называют шелковицу), вся черная стоит». Или: «Пойти бы вам, дармоедам, в ров да нарвать для пирога ягод», — говорит отец детям. А бывало, здесь и человека оценивали по количеству шелковиц на его межах. Когда деревья начинали плодоносить, они влекли к себе детей, птиц и муравьев. А еще впоследствии выяснилось, что одни шелковицы дают ягоду черную, а другие — белую. От черных синели губы и зубы, а белые (они почти все оказались на межах у богачей) были слаще черных и крупнее и невольно наталкивали владельцев черных шелковиц на не столь уж свежую мысль: «Ишь, богачи проклятые, и тут обвели нас». Оказывается, чиновные спекулянты знали, что шелковица двух сортов, и белую отпускали тем, кто платил больше. Только сами деревья на полях были равнодушны к этому неравенству и на том стоят и поныне; радуя глаз и защищая поля от ветров, они возвышаются островками то во ржи, то в овсе, то на свекловичной плантации, а то и в белой гречихе. А вот агроному Журбе они как бельмо на глазу, особенно те, что растут посреди поля и мешают машинам, которых все больше становится в Зеленых Млынах. Но избавиться от них не так то просто, у них полно сторонников, и Журбе приходится до времени терпеть их, чтобы не вызвать, как он выражается, «шелкового бунта». И все же, перефразируя древнее изречение, он время от времени твердит: «Шелковицы должны быть уничтожены».
При этом он забывает о детях, птицах и муравьях, для которых шелковица — истинное чудо, манна небесная. Муравьи так и не смогли поделить между собой «сладкие деревья» и уже на протяжении многих лет ведут за них жестокие и кровопролитные войны, о чем Журба, попятно, может и не знать, поскольку агрономический дар есть дар односторонний, до муравьишек ему дела нет. Но все на этой земле испокон веков существует в единстве ив противоречиях, хотя люди и воображают, что они одни овладели ею навсегда, и не хотят ни с кем делить своя владения.
![Сэмюэль Дилэни - Вавилон - 17 [Вавилон - 17. Нова. Падение башен]](/uploads/posts/books/54853/54853.jpg)