Иван Лепин - Трое
Теперь, после ночной работы (днем в целях маскировки рыть окопы было запрещено), полагалось и отдохнуть, поспать.
«День нынче будет жаркий, — глядя на высокие редкие облака, предположил Егор, — а в жару вряд ли хорошо поспишь». Только это слегка и огорчало. А в основном у него настроение было здоровое — настроение человека, в срок закончившего трудное, но нужное дело.
Егор взял лопату на плечо, сделал пяток шагов по направлению к деревне — и тут услышал свист шального снаряда.
Вот бы броситься тут ему назад, в только что вырытый окоп!
Залечь бы!
А он только присел…
Опоздала Фрося со своей иконкой…
МАКАР
Макар Алутин услышал взрыв, находясь уже далеко от Подоляни.
— Проснулись гады, — сказал он про фашистских артиллеристов.
Семидесятидвухлетний дед Петюков, лежавший на повозке, прошамкал ругательство своим беззубым ртом:
— Иуды… Ишкариоты…
Макар увозил из Подоляни последнего гражданского ее жителя.
В мае, при эвакуации, дед Петюков наотрез отказался покидать родные края. «Не штрашна мне шмерть! — упирался он перед армейским начальством. — А ешли умру — то на швоей земле. Не имеете права вывозить меня нашильно!»
И от деда Петюкова отступились.
Вот уж почти тридцать лет — с империалистической — деда мучил ревматизм. Чего только дед ни придумывал, какие только отвары ни пил, что только ни прикладывал, у каких знахарей ни побывал — ничего не помогало. У других людей с подобной болезнью лишь весной да осенью суставы ломило, а у Петюкова — почти круглый год. Или наоборот: весной и осенью его отпускало, а в жару и стужу корежило.
Вот и опять среди лета разболелись суставы, опухли, уже ни ходить, ни рук поднять не мог дед Петюков. Две ночи не спал. Пришлось солдатского доктора просить, чтобы подлечил.
А что доктор? Осмотрел, послушал — ревматизм. Дал какие-то таблетки и сказал: «Вам, отец, срочно в больницу нужно ложиться. Иначе — каюк». А дед: «Как ше я лягу, ешли наш район под врагом? А умирать не хочетша, до победы б неплохо дошить…»
Судили-рядили, порешили: вывезти деда от греха подальше в тыл, пока к его родственникам, в Лукашевку. Это в двенадцати километрах от Подоляни. Военврач снабдил его лекарством и обещал, что оно деду поможет.
Доставить деда Петюкова было поручено рядовому Макару Алутину.
И чуть свет они выехали: Макару приказано вернуться в распоряжение части сегодня же.
— Живей, милая, — погонял он ленивую пегую кобылку. Но ни добрым словом, ни кнутом не удавалось сбить лошадь с размеренного шага.
Дед Петюков зашуршал сеном — оно служило мягкой подстилкой, — простонал.
— Болят? — спросил Макар про суставы.
— Болят. Но пошле таблеток чуточку поменьше.
— Ну и хорошо. Потихоньку доедем.
И Макар примирился с предложенной кобылкой скоростью. Опустил вожжи и положил рядом с дедом ненужный кнут.
РОДИОН
Родион Алутин взрыва не слышал. Вчера он уработался: целый день шил комбату хромовые сапоги. Уже вечером, вручил их командиру, и тот, примерив, остался весьма доволен мастерской работой.
Комбат Шестов был ровесником Родиона — тоже тридцати пяти лет, — но как старший по званию и должности, отечески пожал руку рядовому:
— Уважил, что и говорить! Сроду таких сапог не носил: не жмут ни капельки. А голенища — гармошкой! И блестят — хоть вместо зеркала их используй. Уважил, рядовой Алутин! Ну что ж: я в долгу не останусь…
Родион стоял, опустив руки, и бессловесно улыбался, довольный похвалой.
— Иди отдыхай…
Вот потому и был у Родиона сон крепким и безмятежным — от хорошего душевного настроя.
ФРОСЯ, ДАША, МИТЬКА
Около пяти вечера Фросю, Дашу и Митьку, остановил патруль. В полукилометре от Подоляни, от лроходившей здесь первой линии обороны, остановил.
Все трое были немедленно доставлены в штаб батальона. Штаб находился в деревне, в хате-пятистенке, крытой толстым слоем соломы.
Шестов как увидел вошедших, так схватился за голову:
— А эти откуда?
Младший сержант доложил:
— Задержаны на дороге в деревню.
Шестов удивленно разглядывал каждого из непрошеных гостей и без конца повторял:
— Нет, как их пропустили раньше? Как они миновали Ольховатку? В такое время?! Да вы знаете, что за это будет?!
Кому «будет», Даша не поняла. Заметив, что Фрося оробела от грозных слов офицера (про Митьку и говорить нечего: в таких случаях он набирал в рот воды), Даша неожиданно для себя сделала отчаянный шаг вперед:
— Вы чего кричите? Мы к отцам пришли…
И Шестов осекся.
— Да нет, — вышел он из-за стола в своих блестящих сапогах, — вы меня не поняли… У нас запретная зона, сейчас посторонним находиться здесь категорически запрещено… Вот я и удивляюсь: как вас пропустили раньше, в Ольховатке?
— Очень просто пропустили, — спокойно ответила Даша. — Обыскали — и пропустили.
— Кошмар! — не верил в подобное комбат. — Без документов! Да за это, знаете, что может быть?.. Младший сержант, немедленно препроводить обратно!
У Даши похолодело внутри. Это что же: целый день шли — и напрасно? В двух шагах от отца им указывают от ворот поворот?
Она кинулась к Фросе, ее душили слезы отчаяния:
— Ну хоть вы упросите!
Фрося уже пришла в себя. Она сняла котомку, поставила ее у ног. Глядя в раскрасневшееся лицо Шестова, сказала:
— Хоть на минуточку, милый, разреши увидеться… На минуточку — и мы уйдем…
«Может, на колени перед ним упасть? — мелькнуло у нее в голове. — Быть рядом с Егором — и не увидеть его? Мыслимо ли это? Да он никогда и не простит. Да мои ноги обратно не пойдут…»
Но то ли силы покинули ее после долгой дороги, то ли грозный вид офицера подействовал, как бы там ни было, а Фрося почувствовала, что она больше не способна постоять за себя — ни лестью, ни нахрапом. «Вся надежда на Дашку», — подумала обреченно.
Комбат вернулся за стол.
— К кому хоть пришли? Фамилии?
Фрося с надеждой выпалила:
— Моего — Тубольцев Егор Григорьевич.
— Алутин Макар Герасимович, — вслед сообщила Даша и толкнула Митьку в бок: говори, мол, быстрей.
— Алутин Родион Михайлович, — тише всех сказал Митька. Шестов уставился на Митьку: послышалось что-то знакомое.
— Ну-ка, повтори громче.
— Алутин, Родион Михайлович, — повторил Митька громче, уставя глаза в земляной пол.
— Этого Алутина я знаю. Ты сын его, что ли?
— Сы-ын…
— Хороший у тебя отец, — более мягко заговорил Шестов. — Золотые руки у него… Младший сержант, Алутина ко мне! Из второй роты.
«Устрою Родиону свидание с сыном — и мы будем квиты за сапоги», — обрадовался комбат неожиданному повороту дела.
— А наших не позовут? — со слезами на глазах спросила Фрося.
«Эта женщина к Тубольцеву… А ведь его сегодня утром…» — вспомнил комбат. А сказать ей об этом не было сил. Представил, как она зайдется в крике, упадет в беспамятстве. Нет, пусть уж лучше обо всем из извещения узнает… В своей деревне…
Сказал холодно, словно не слышал вопроса:
— Вчера получен приказ свыше: посторонним на передовой находиться категорически запрещено!
— Так мы же шли… Хоть на минуточку… Только сказать кое-что да вот передать, — подняла Фрося котомку.
— Через Алутина передадите, — отрезал Шестов. — Все, разговор окончен. Не хочу неприятностей…
И вдруг похолодел: а ну как рядовому Алутину про Тубольцева известно… И он проговорится… Не избежать тогда крика… Надо что-то предпринять. А что конкретно? Ага!
Срочно вернуть младшего сержанта: пусть он предупредит Алутина. Чтобы тот молчал. А передачу можно взять — и у этой тетки, и у девчонки.
И Шестов, никому не доверяя, сам выскочил из хаты — за младшим сержантом, благо он еще далеко не ушел…
Из прохладной хаты Фрося с Дашей вышли на душную улицу, придерживая друг друга — будто под коленями им подрезали жилы.
Втроем — Митька почему-то тоже недовольный — они встали под кустом ивы, недалеко от хаты, в ожидании Родиона…
Когда под утро они подходили к Карасевке, услышали дальнюю сплошную кононаду. Это советские войска начали знаменитую в Курской битве артиллерийскую подготовку — на десять минут раньше противника…
Художник В. Аверкиев
