Николай Борискин - Туркестанские повести
«Первый» то настойчиво требовал от Письмакова, то взывал к его совести:
— Нужны шесть пар, майор. Четыре — на сопровождение, две — на разведку.
— Люди валятся с ног. Они сделали по три вылета. Два самолета подбиты…
— Майор, «пешки» не могут идти без сопровождения, они не вернутся с задания…
— У меня осталось всего лишь три вконец измотанных пары. Остальные в воздухе…
— Веди сам, майор. Хоть полумертвых, но веди. А Кузнецов с напарником где? Рядом? Пошли их в Колокольск. Я прошу тебя, борода. Понимаешь, прошу…
— Хорошо, — тяжело выдохнул Письмаков.
Командир полка сам повел группу сопровождения навстречу вражеским танкам, а нас послал снова на разведку. Не на Юхнов, а на Колокольск, где мы базировались с начала войны до конца сентября. Надо было проверить, не случилось ли там то же, что за рекой Угрой.
Мы пошли на самолетную стоянку.
— Василь Ванч, — спросил я механика, — машина готова? — Готова, но…
— Готова или нет, спрашиваю? — крикнул я.
— Спокойнее, Митя, — Трефилов укоризненно посмотрел на меня. — Я хотел сказать, что нельзя тебе лететь… Всему есть предел: вчера три раза ходил, позавчера — три, а сегодня…
— А сегодня надо в четвертый идти. «Первый» просит. Понимаешь? Не приказывает — просит. Дай-ка мне авторучку и позови Тамару.
Я написал заявление в парторганизацию. Еще в Колокольске комиссар эскадрильи говорил со мной об этом Жарко теперь под Москвой, тяжело, и я прошу коммунистов оказать мне доверие. Примут ли?
Ласточкой подлетела Тамара.
— Ты звал, Митя?
— Да, Тома. Лечу с Джурой в район Колокольска. Если что… передай вот эту бумагу парторгу…
— Митя, — Тома ткнулась головой в мою грудь, заплакала. — Ми-тя…
— Не надо, милый мой «щелчок».
Больше слов не было. Я поцеловал ее, сел в кабину и запустил мотор.
И опять наши «чайки» оторвались от земли. Москва… Тушино… Истра. По этой дороге меня везли с покалеченными ногами. Там, в Колокольске, мы трижды отбивали массированные налеты фашистской авиации на Москву. Там состоялось мое боевое крещение. И там же я впервые сказал Томе: «Люблю».
— Командир, справа по борту «юнкерсы», — предупредил Джура.
— В бой не ввязываться. Пикируем.
Навстречу летит пестрая осенняя земля, изрезанная прямоугольниками полей, пятнами лесных массивов, стрелками дорог и змейками мутно-стальных речушек.
— На Колокольск, Назарыч.
— Понял.
Над городом кружили «мессершмитты». Значит, ожидают своих бомбардировщиков или прикрывают подходящие войска. Сколько их, где они? Искать. Искать по дорогам и падям, на лесных полянах и в излучинах рек.
Перед Колокольском врага не было, и мы пошли дальше, на запад. К городу со стороны станции Шаровской ползли железнодорожные составы, а по шоссе и грунтовым дорогам — артиллерия, танки, мотопехота. Нужно все запомнить. Нам нельзя стрелять, вступать в драку с крестатыми патрулями: от нас ждет Москва данные о противнике. Только данные, которые сейчас дороже сбитых самолетов.
Письмаков приказал заглянуть на аэродром, где раньше стоял наш полк. Что ж, проверим, густо ли там, в гнездовье воронов.
Небо хмурилось. С запада теснились, наплывая друг на друга, дождевые облака. Мы развернулись и зашли на аэродром с подоблачной стороны, откуда никак не ожидали налета советских разведчиков. Мы с Джурой отлично знали здесь каждый холмик и куст, каждый овражек и тропинку: десятки раз уходили отсюда на задания и возвращались домой скрытыми подходами.
— Жечь будем? — спросил Назаров.
Нет, с первого захода бить по немецким самолетам нельзя. Надо сначала сосчитать, сколько их там.
— Со второго захода, Джура.
Зелеными метеорами выскочили наши «чайки» на аэродром. «Мессершмитты» и «юнкерсы» стояли полукольцом на северо-восток. А наше полукольцо смотрело когда-то на юго-запад. Все меняется.
Их было много, серо-желтых хищников, — двадцать девять «мессов» и эскадрилья Ю-88. На старт выруливало звено истребителей.
Резко накренив «чайки», мы развернулись.
— Джура, бей по стартующим!
— Есть, командир!
С окраины аэродрома полетели в небо суматошные шапки дыма. Нас заметили. Спохватились. Но зениток мы не боимся: комэск Лобов научил нас искусству противозенитного маневра.
Сектор газа до упора. «Чайки» стремительно идут в атаку. Джура послал сдвоенный залп реактивных снарядов. В центре аэродрома раздался взрыв, и тотчас же в небо взметнулся костер. Лидер тройки истребителей сожжен. Назаров полоснул из всех пулеметов по ведомым. Завалившись на крыло, задымил еще один «месс».
— Так их, Назарыч, друг! — крикнул я и с ходу выпустил по стоянке два эрэса. «Огонь, огонь, Димка!» — командовал я самому себе и все нажимал и нажимал на гашетки пулеметов. Сзади меня уже стелилась багрово-красная река. Горели фашистские самолеты, рвались патроны и снаряды.
Третий заход было делать рискованно.
— Домой! — предупредил я Назарова, и наши «чайки» отвалили в сторону Черканово.
Я уже был уверен: мы вернемся на родной аэродром, как вдруг услышал:
— Командир, нас окружают!
Двенадцать «мессершмиттов», разбившись на пары, заполонили небо. Видимо, с разоренного нами аэродрома предупредили патрулей, и те перехватили нас. А у меня с Назаровым оставалось совсем мало патронов и по два реактивных снаряда под крыльями.
— Делать ложные контратаки. Эрэсами бить наверняка, патроны беречь, — передал я Джуре.
— Понял, командир. Иду в атаку. — Назаров под моим прикрытием пошел в лоб на ближайшую пару истребителей. Гитлеровские летчики боялись наших реактивных снарядов. Они всегда шарахались от них. Так случилось и сейчас. Один свернул вправо, другой влево.
Сзади на Джуру кинулись два других «месса».
— Ныряй! — успел я предупредить его и короткой очередью хлестнул по левому хищнику. Дымя, он пошел в сторону.
Назаров великолепно владел этим маневром. Он как бы притормозил самолет, «нырнул» вниз, мгновенно переложил машину на спину. В момент, когда немец проскользнул над ним, выпустив два огненных жгута в «белый свет», Джура сделал полубочку и оказался в хвосте у гитлеровца.
— Бей эрэсом! — крикнул я, но опоздал: из-под крыла «чайки» уже вырвался карающий меч, и «мессершмитт», брызнув разлетевшимся хвостовым оперением, чадной головешкой рухнул на землю.
Десять «мессершмиттов» сжимали кольцо. Они заходили с разных сторон одновременно и кинжальным огнем стремились распороть наши «чайки». Но у нас еще было чем отбиваться, и мы упорно тянули домой.
Вот уже урочище Черканово. Здесь, на «пятачке», мы стояли в засаде, перехватывали «юнкерсы», летавшие на бомбежку Москвы. Сейчас на «пятачке» враг, и мы обошли его стороной.
— Держись, командир! — услышал я голос Назарова, и тут же по левому крылу «чайки» поползли рябины пробоин. Я подставил атакующим «мессам» крутой лоб машины, и они отпрянули от меня, страшась эрэса.
— Митя, прикрой.
Джура отгонял бросившуюся на него оправа пару крылатых шакалов. Сверху на его самолет пикировали еще два истребителя. Если не послать наперерез им последний реактивный снаряд — Назарова подобьют. Нажимаю на кнопку электросбрасывателя, и взорвавшийся эрэс скрывает от меня нападающих.
«Чайки» крутились как белки в колесе. Теперь у нас остались только патроны, но немцы не знали этого и на горизонтальных виражах продолжали шарахаться от нас. Наши легкие «чайки» плясали в воздухе.
Гитлеровцы не пускали нас дальше Черканово. Вниз! Вверх! Не пускают.
— Тараним стену, Джура!
— Я понял, командир.
Мы подошли крыло в крыло и «змейкой», маневрируя влево и вправо, ринулись навстречу огню. Иного выхода у нас не было.
— Нам не прорваться, командир.
— Должны прорваться.
— Я отвлеку огонь на себя. Иди один, командир.
— Я не дойду, Джура. Разбито левое крыло. Самолет все время кренит.
— Тогда становись ведомым, командир. Я возьму огонь на себя, — повторил Назаров. — Они бьют, залпами бьют, становись справа от меня.
— Нет, Джура, «чайка» не слушается меня: наверно, перебиты руль поворота и левый элерон. Ты слышишь, Джура?
— Да, командир.
— Сейчас они ударят в последний раз. Мы включим дымовые приборы. Под завесой дыма я выпрыгну с парашютом, а ты низом, над самыми деревьями иди домой.
— Я не могу, командир…
— Младший лейтенант Назаров, фашисты открыли огонь. Приказываю: включить дымовой прибор.
— Митя…
— Переходи в «беспорядочное» падение!
— Митя! Кузнецов!
— Уходи! Возьми у Тамары Панковой мое заявление и передай его парторгу. Уходи, я покидаю самолет…
Джура, окутанный дымом, падал вниз. Дымила и моя «чайка». Теперь на ней не действовал ни один руль. Я вывалился из кабины и, не раскрывая парашюта, прыгнул в бездну. Раненая «чайка» продолжала лететь. На нее набросились «мессершмитты». Прощай, родная «балерина». Сейчас тебя добьют гитлеровцы. Перестанет биться твое стальное сердце, но Джура уйдет от погони…
