Василий Шукшин - Беседы при ясной луне. Рассказы
Ванька весело со всеми попрощался, пожелал всем здоровья и с легкой душой поскакал вниз.
Надо было еще взять внизу свою одежду. А одежду выдавал как раз этот Евстигнеев. Он совсем не зло посмотрел на Ваньку и с сожалением даже сказал:
— Выгнали? Ну вот…
А когда выдавал одежду, склонился к Ваньке и сказал негромко, с запоздалым укором:
— Ты бы ему копеек пятьдесят дал, и все — никакого шуму не было бы. Молодежь, молодежь… Неужели трудно догадаться?
— Надо человеком быть, а не сшибать полтинники, — опять важно сказал Ванька. Но здесь, в подвале, среди множества вешалок, в нафталиновом душном облаке, слова эти не вышли торжественными; Евстигнеев не обратил на них внимания.
— Ботинки эти? Твои?
— Мои.
— Не долечился и едешь…
— Дома долечусь.
— До-ома! Дома долечисся…
— Будь здоров, Иван Петров! — сказал Ванька.
— Сам будь здоров. Попросил бы врача-то… может, оставют. Зря связался с этим дураком-то.
Ванька не стал ничего объяснять Евстигнееву, а поспешил к матери, которая небось сидит возле красноглазого и плачет.
И так и было: мать сидела на скамеечке за вахтером и вытирала полушалком слезы. Красноглазый стоял возле своей тумбочки, смотрел в коридор — на прострел. Стоял прямо, как палка. У Ваньки даже сердце заколотилось от волнения, когда он увидел его. Он даже шаг замедлил — хотел напоследок что-нибудь сказать ему. Покрепче. Но никак не находил нужное.
— Будь здоров! — сказал Ванька. — Загогулина.
Красноглазый моргнул от неожиданности, но головы не повернул — все смотрел вдоль своей вахты.
Ванька взял материну сумку, и они пошли вон из хваленой-перехваленой горбольницы, где, по слухам, чуть ли не рак вылечивают.
— Не плачь, — сказал Ванька матери. — Чего ты?
— Нигде ты, сынок, как-то не можешь закрепиться, — сказала мать свою горькую думу. — Из ФЗУ тада тоже…
— Да ладно!.. Вались они со своими ФЗУ. Еще тебе одно скажу: не проси так никого, как давеча этого красношарого просила. Никогда никого не проси. Ясно?
— Много так сделаешь — не просить-то!
— Ну… и так тоже нельзя. Слушать стыдно.
— Стыдно ему!.. Мне вон счас гумажки собирать на пенсию — побегай-ка за имя, да не попроси… Много соберешь?
— Ладно, ладно… — Мать никогда не переговорить. — Как там, дома-то?
— Ничо. У себя-то будешь долеживать?
— Та-а… не знаю, — сказал Ванька. — Мне уже лучше.
Через некоторое время они сели у вокзала в автобус и поехали домой.
Хахаль
Костя Жигунов ездил в командировку в краевой центр и там зашел к земляку своему Сашке Ковалеву.
Сашка работал на стройке, жил в общежитии, в комнате на двоих… Сашка шумно обрадовался гостю.
Сидели втроем, беседовали о том, о сем, о заработках.
— Сколько в среднем выходит? — спросил Костя.
— Сто пятьдесят самое большое… Больше не дадут заработать.
— Ну, братцы!.. Надо совесть иметь. Я техникум кончил, работаю завгаром и то столько не получаю.
— Сравнил! — только и сказали строители. — Город — это город.
— Как мои там? — поинтересовался Сашка.
— Давно их не видел… Сеструху, правда, видел раза два. Ничего вроде. Ты в отпуск-то приедешь?
— Не знаю. Пошли похахалим?
— Как это?
— Ну как?.. У меня одна есть, скажем ей, она приведет еще. А чего вечер зря пропадать будет. Пошли.
Костя женился лет пять назад и ни разу еще не изменил жене, даже как-то не думал об этом. Да и случая не было подходящего.
— Хм…
— Что? Пойдем?
— Нет, я ничего. Пошли.
Пошли. Это оказалось рядом — тоже общежитие, тоже с комнатами на двоих. «Во житуха-то! — подумал Костя. — И ходить далеко не надо».
Сашкин товарищ отвалил куда-то наособицу, а Сашка и Костя постучали в дверь, обитую дерматином.
— Пообивают двери — все казанки посшибаешь об эти скобки, — недовольно заметил Сашка. — Обили дверь — значит, проведи звонок! Так я понимаю. Нет, звонок стоит денюжку — пусть люди пальцы сшибают.
— Хахали. Ходят-то…
— А?
— Не люди, а хахали.
— К ним не одни хахали ходят. — Сашка опять постучал.
За дверью молчание.
— Может, нет дома?
— Дома. Голые ходят. — Сашка еще постучал в железную скобочку. И поморщился.
— Кто? — тоненько спросили из-за двери.
— Мы! — тоже тоненько, передразнивая голосок, откликнулся Сашка.
— Сейчас!
— Я ж говорю, голые ходят.
— Почему голые-то?
— Ну, с работы пришли… Переодеваются, умываются.
— Тоже на стройке работают?
— Но.
— Может, мы не вовремя?
— Все в порядке, — успокоил Сашка. И крикнул: — Скоро вы там?
С той стороны двери щелкнула задвижка, хахали вошли. У Кости вдруг взволновалось сердце, когда он переступил запретный в его положении порог.
— Нинон? — удивился Сашка. — Ты приехала?
Нинон — рослая, чернобровая девушка, грудастая. Это она взволновала Костю.
В комнате жили две девушки — Нина и Валя. Костя сообразил: раз для Сашки новость, что Нина приехала, стало быть, его… хахалиха, что ли, Валя. Валя тоже милая девушка, но Нинон… Костя украдкой взглядывал на чернобровую, и ему не верилось, что просто так — ни за что ни про что, даром — судьба возьмет и подарит ему эту красавицу. Но похоже, что так: Сашка успел подмигнуть другу и показал глазами на Нину.
Сашка между тем молотил языком, и у него это получалось славно.
— Нина, ну как отдохнула?
— Хорошо, Саша. Очень хорошо. — Нина чуть ударяла на «о», выкругляла слова, подталкивала, и они катились — легко, как колесики. — Покупалась в речке… Ох, хорошо!
— Да где уж там хорошо-то? Скучно небось?
— Господи, а чего мне надо? Сходила в кино, раза три на танцы — не манит… В огороде больше копалась. За ягодами ходила.
Костя слушал девушку… И так бы и слушал, и слушал ее — не надоело бы. «Какое тут к черту хахальство! — подумал. — Тут впору жениться на такой».
Валя была побойчей, поострей на язык, немножко пустомеля.
— А у нас… Ты знала Зинку-то Хромову? Палка такая ходила, волосы седила…
— Но.
— Замуж вышла за Валерку Семенова. Бригадиром…
— Он же женат!
— Бросил. Позарился!.. Доска доской, ничегошеньки нет, и вот — пожалуйста.
— А дети были? У Валерки-то?
— Нет, не было. Он ходит теперь, треплется: я, мол, потому и бросил, что рожать не может. Ой!.. Посмотрим, сколь тебе эта жердь нарожает! Стыдно — вот и нашел отговорку.
«Да как же это к ним так ходят — к бабам, и все? — все больше удивлялся Костя. — Приврал, видно, Сашка, хвастнул. Не похожи они на таких… Обыкновенные девки, и рассуждения у них нормальные — женские».
Сашка торопил события.
— Давайте — знаете что? — выпьем! — предложил он. Отчаянная головушка. — Ко мне как-никак друг приехал…
К изумлению Кости, девушки легко согласились.
— Валюха, мы — в магазинус, Нинон с Костей — соображают насчет картошки. Быстро! Душа горит.
И Нинон с Костей остались одни.
«Ну и что я должен делать? — растерялся Костя. — Анекдот, что ли, какой-нибудь рассказать?»
Перебрал в памяти анекдоты, какие знал — не годятся.
Нина расстелила на полу у двери газету и принялась чистить картошку.
— Вы в командировку, что ли? — спросила она.
— Ага. Надо…
Замолчали.
«Ну и фраер же я! — мучился Костя. — Совсем язык проглотил». Долго молчали.
— Зинка-то! — вдруг сказала Нина. — Надо же… замуж вышла. — И покачала головой. И усмехнулась.
«О-о! — ужаснулся Костя. — Это ж она при мне… сама с собой разговаривает. Понял? За табуретку меня принимает».
— У нас недавно случай был, — заговорил он. — Пошли бабы за малиной на остров… Берут. А с той стороны острова — протока, она летом мелеет здорово. Ну, медведь и перешел ее…
— Медведь?
— Медведь. Перебрел, значит, и тоже — к малинке, они любят ее. А одна баба у нас есть, смешная такая!.. Наткнулась на рясный куст и успевает в две руки, и успевает. Вдруг слышит: с той стороны кто-то подошел к кусту… А куст-то большой — не видно. А она, баба-то, и говорит: «Это ты, Нюра?» Думала, товарка с той стороны подошла. А медведь-то как рявкнет!.. — Костя засмеялся. Нина слушала. — Как он рявкнул, баба бросила ведро и бежать. Бежит и орет дурным голосом: «Мишенька, у меня дети маленькие!» — Костя опять засмеялся, долго смеялся, представив, как летела по кустам перепуганная баба.
— А он что, он за ней, что ли?
— Медведь? Да нет, он в другую сторону побежал — к протоке. Он сам напугался. А ей казалось, что он следом бежит. Вот она и кричала про детей…
— Закричишь. — Нина так и не посмеялась. — Шутка в деле — медведь! — И продолжала чистить картошку. — Нет, у нас их нету. У нас — змеи.
