Василий Шукшин - Беседы при ясной луне
Обзор книги Василий Шукшин - Беседы при ясной луне
Шукшин Василий
Беседы при ясной луне
Василий Шукшин
Беседы при ясной луне
Марья Селезнева работала в детсадике, но у нее нашли какие-то палочки и сказали, чтоб она переквалифицировалась.
- Куда я переквалифицируюсь-то? - горько спросила Марья. Ей до пенсии оставалось полтора года.-Легко сказать-переквалифицируйся... Что я, боров, что ли,- с боку на бок переваливаться? - Она поняла это "переквалифицируйся" как шутку, как "перевались на другой бок".
Ну, посмеялись над Марьей... И предложили ей сторожить сельмаг. Марья подумала и согласилась.
И стала она сторожить сельмаг.
И повадился к ней ночами ходить старик Баев. Баев всю свою жизнь проторчал в конторе - то в сельсовете, то в заготпушнине, то в колхозном правлении,- все кидал и кидал эти кругляшки на счетах, за целую жизнь, наверно, накидал их с большой дом. Незаметный был человечек, никогда не высовывался вперед, ни одной громкой глупости не выкинул, но и никакого умного колена тоже не загнул за целую жизнь. Так средним шажком отшагал шестьдесят три годочка, и был таков. Двух дочерей вырастил, сына, домок оборудовал крестовый... К концу-то огляделись - да он умница, этот Баев! Смотрика, прожил себе и не охнул, и все успел, и все ладно и хорошо. Баев и сам поверил, что он, пожалуй, и впрямь мужик с головой, и стал намекать в разговорах, что он - умница. Этих умниц, умников он всю жизнь не любил, никогда с ними не спорил, спокойно признавал их всяческое превосходство, но вот теперь и у него взыграло ретивое - теперь как-то это стало неопасно, и он запоздало, но упорно повел дело к тому, что он - редкого ума человек.
Последнее время Баева мучила бессонница, и он повадился ходить к сторожихе Марье - разговаривать.
Марья сидела ночью в парикмахерской, то есть днем это была парикмахерская, а ночью там сидела Марья: из окон весь сельмаг виден.
В избушке, где была парикмахерская, едко, застояло пахло одеколоном, было тепло и как-то очень уютно. И не страшно. Вся площадь между сельмагом и избушкой залита светом; а ночи стояли лунные. Ночи стояли дивные: луну точно на веревке спускали сверху - такая она была близкая, большая. Днем снежок уже подтаивал, а к ночи все стекленело.) и нестерпимо, поддельно как-то блестело в голубом распахнутом свете.
В избушке лампочку не включали, только по стенам и потолку играли пятна света - топился камелек. И быстротечные эти светлые лики сплетались, расплетались, качались и трепетали.
И так хорошо было сидеть и беседовать в этом узорчатом качающемся мирке, так славно чувствовать, что жизнь за окнами - большая и ты тоже есть в ней. И придет завтра день, а ты и в нем тоже есть, и что-нибудь, может, хорошее возьмет да случится. Если умно жить, можно и на хорошее надеяться.
- Люди, они ведь как - сегодняшним днем живут,- рассуждал Баев.- А жизнь надо всю на прострел брать. Смета!..- Баев делал выразительное лицо, при этом верхняя губа его уползала куда-то к носу, а глаза узились щелками - так и казалось, что он сейчас скажет: "чево?" Смета! Какой же умный хозяин примется рубить дом, если заранее не прикинет, сколько у него есть чево. В учетном деле и называется смета. А то ведь как: вот размахнулся на крестовый дом - широко жить собрался, а умишка, глядишь,- на-пятистенок едва-едва, Просадит силенки до тридцати годов, нашумит, наорется, а дальше - пшик. Марья согласно кивала головой.
И правда, казалось, умница Баев, сидючи в конторах, не тратил силы, а копил их всю жизнь - такой он был теперь сытенький, кругленький, нацеленный еще на двадцать лет осмеченной жизни.
- Больно шустрые! Я как-то лежал в больнице... меня тогда Неверов отвез, председателем исполкома был в войну у нас, не помнишь?
- Нет. Их тут перебывало...
- Неверов, Василий Ильич. А тогда что, С молокопоставками не управились - ему хоть это.,, хоть живым в могилу зарывайся. Я один раз пришел к нему в кабинет, говорю: "Василий Ильич, хотите, научу, как с молокопоставками-то?" - "Ну-ка",- говорит. "У нас колхозники-то все вытаскали?" - "Вроде все, - говорит. - А что?" Я говорю: "Вы проверьте, проверьте - все вытаскали?"
- Ох, тада и таска-али! - вспомнила Марья.- Бывало, подоишь - и все отнесешь. Ребятишкам по кружке нальешь, остальное - на молоканку. Да ведь планы-то какие были... безобразные!
- Ты вот слушай! - оживился Баев при воспоминании о давнем своем изобретательном поступке.- "Все вытаскали-то? Или нет?" Он вызвал девку: "Принеси,- говорит,- сводки". Посмотрели: почти все, ерунда осталась. "Ну вот,- говорит,- почти все".- "Теперь так,- это я-то ему,- давайте рассуждать: госпоставки недостает столько-то, не помню счас сколько, Так? Колхозники свое почти все вытаскали... Где молоко брать?" Он мне: "Ты,- говорит,- мне мозги не... того, говори дело!" Матерщинник был несусветный. Я беру счеты в руки: давайте, мол, считать, Допустим, ты должна сдать на молоканку пятьсот литров.- Баев откинул воображаемых пять кругляшек на воображаемых счетах, посмотрел терпеливо и снисходительно на Марью.- Так? Это из расчета, что процент жирности молока у твоей коровы такой-то.- Баев еще несколько кругляшек воображаемых сбросил, чуть выше прежних.- Но вот выясняется, что у твоей коровы жирность не такая, какая тянула на пятьсот литров, а ниже, Понимаешь? Тогда тебе уж не пятьсот литров надо отнести, а пятьсот семьдесят пять, допустим. Сообразила?
Марья не сообразила пока.
- Вот и он тогда так же: хлопает на меня глазами: не пойму, мол. Снимайте, говорю, один процент жирности у всех - будет дополнительное молоко. А вы это молоко, с колхозников-то, как госпоставки пустите. Было бы молоко, в бумагах его как хошь можно провести. Ох, и обрадовался же он тогда. Проси, говорит, что хочешь! Я говорю: отвези меня в городскую больницу - полежать. Отвез.
Марья все никак не могла уразуметь, как это они тогда вышли из положения с госпоставками-то.
- Да господи! - воскликнул Баев.- Вот ты оттаскала свои пятьсот литров, потом тебе говорят: за тобой, гражданка Селезнева, еще семьдесят пять литров. Ты, конечно,- как это так? А какой-нибудь такой же, вроде меня, со счетиками: давайте считать вместе... Вышла, мол, ошибка с жирностью. Работник, мол, недоглядел... А я-в горбольнице. С сельской местности-то туда и счас не очень берут. А я вон когда попал!
- А чего?.. Заболел, што ли?
- Как тебе сказать... Нет. Недостаток-то у меня был: глаза-то и тогда уж... Почти слепой был. Из-за того и на войну не взяли. Но лег я не потому, а... как это выразиться... Охота было в горбольнице полежать. Помню, ишо молодой был, а все лумал: как же бы мне устроиться в горбольнице полежать? А тут случай-то и подвернулся. Да. Приехал я, мне, значит, коечку, чистенько все, простынки, тумбочка возле койки... В палате ишо пять гавриков лежат, у кого что: один с рукой, один с башкой забинтованной, один тракторист лежал - полспины выгорело, бензин где-то загорелся, он угодил туда. Та-ак. Ну, ладно, думаю, желание мое исполняется.
- Дак чего, просто вот полежать, и все? - никак не могла взять в толк Марья.
- Все. Ну-ка, как это тут, думаю, будут ухаживать за мной? Слыхал, что уход там какой-то особенный. Ну, никакого такого ухода я там не обнаружил - больше интересуются: "Что болит? Где болит?" Сердце, говорю, болит - иди, доберись до него. Всего обстукали, обслушали, а толку никакого. Но я к чему про горбольницу-то: про людей мы заговорили... Пришел, значит, я в палату, лежат эти козлы... Я им по-хорошему: "Здравствуйте, мол, ребята!" И прилег с дороги-то соснуть малость: дорога-то дальняя, в телеге-то натрясло. Сосну, думаю, малость. Поспал, значит, мне эти козлы говорят: "Надо анализы собирать".- "Какие анализы?" - "Калу,- говорят,- девятьсот грамм и поту пузырек". Я удивился, конечно, но...
Тут Марью пробрал такой смех, что она досмеялась до слез. Баев тоже сперва хмыкнул, но потом строго ждал, когда она отсмеется.
- Ну и как? - спросила Марья, вытирая глаза концом полушалка.Собрал?
- Стали сперва собирать пот,- продолжал Баев, недовольный, что из рассказа вышла одна комедия: он вознамерился извлечь из него поучительный вывод.- Укрыли меня одеялами, два матраса навалили сверху, а пузырек велели под мышку зажать - туда, мол, пот будет капать. Ить вот рассудок-то у людей: хворают, называется! Ить подумали бы; идет такая страшенная война, их, как механизаторов, на броне пока держут: тут надо прижухнуться и помалкивать, вроде тебя и на свете-то нету. Нет, они начинают выдумывать черт те чего. Думает он, лежит, что у него - жизнь предстоит, что надо ее как-то распланировать, подсчитать все наличные ресурсы, как говорится?.. Что ты! Он зубы свои оскалит и будет лучше ржать лежать, чем задумается.
Марья вспомнила про девятьсот граммов кала и опять захохотала. И понимала, что после таких серьезных слов Баева не надо бы смеяться, но не могла сдержаться.
- Дак, а как... с этим-то?.. Собрал, что ли? - Вытерла опять глаза.- Не могу ничего с собой сделать, ты уж прости меня, Николай Ферапонтыч, шибко смешно. Собрал девятьсот грамм-то?
