Константинэ Гамсахурдиа - Похищение Луны
Тараш неделями носил письма матери в кармане, пока бумага не ветшала и не рассыпалась…
Чем дальше, тем невыносимее становилось отцу Тараша работать на фабрике. Странное сочетание: генерал и граммофонные пластинки! Впрочем, наша эпоха полна странностей и контрастов.
Мог ли когда-нибудь представить себе старый вояка, предки которого знали лишь одну службу — воевать за своих и чужих царей, — что на закате жизни он будет обслуживать какие-то «шарманки».
И вот в субботний вечер, когда нагруженный пластинками старик взбирался по лестнице, сердце его не выдержало.
Пластинки с треском покатились вниз.
Свалившись, Джамсуг ударился головой о край машины и раскроил себе череп.
Рабочие, сняв с плеч старика белый башлык, перевязали его изуродованную голову — конечно, не так мастерски, как это делают абхазцы. Но все же перевязали!
В скитаниях погиб отец.
Тараш окончил в том году Сорбоннский университет. Грузины эмигранты, жившие в Париже, собрали денег и помогли Тарашу похоронить отца.
Покойник лежал с головой, обмотанной белым башлыком.
Тараш посмотрел на часы и быстро встал. Тамар стала его удерживать, хотя знала, что в такой поздний час предосудительно оставаться наедине с молодым человеком.
Тарашу было трудно с ней расстаться. Но, понимая, что дольше засиживаться неудобно, он простился.
Когда шел по тутовой аллее, до него донесся мелодичный свист.
Это за акациями, в стороне, пел одинокий соловей…
НЕПРИКАЯННЫЕ АНГЕЛЫ
Арзакан целый день бродил по улицам в надежде встретить Тамар.
Едва мелькнет зеленый берет, как уже бьется его сердце.
Напрасно…
Знакомых встречал он немало, но никто из них даже не произнес ее имени, точно все сговорились молчать…
С подругами Тамар он раскланивался робко, жадно смотрел им в глаза, не скажут ли хоть что-нибудь о ней, а спросить сам не решался, боялся себя выдать.
Не выспавшийся после ночи, проведенной в борьбе с Ингуром, Арзакан к концу дня еле держался на ногах.
Тропическая лихорадка давала себя знать. Начался озноб. В коленях ломило, голова отяжелела, во рту пересохло.
Нехотя забрел он в ресторан «Одиши». Заказал наперченное блюдо и запил двумя рюмками водки.
Еда показалась невкусной, сидеть здесь было нудно.
Выйдя на улицу, он долго смотрел на соломенно-желтое солнце, медлившее покинуть горизонт. Нетерпеливо дожидался темноты. Только когда стемнеет, — знал, что Тариэл рано ложится спать, — можно будет пройти в шервашидзевскую усадьбу.
Свернул наугад в какой-то переулок.
От одноэтажных деревянных домов несло сыростью и плесенью. Специфический запах Колхиды! Он вас преследует всюду: им отдает мебель в домах, он заполняет улицы, сады, огороды, в особенности после дождя, когда в колодцах и рвах застаивается мутная, зеленая вода.
Готовили иллюминацию. Красные флаги развевались по городу, алели на двух дворцах князя Мегрельского, на воротах домов, на крышах.
Арзакан не узнал переулка. По одну сторону все заборы снесены, — строился малярийный диспансер. Густая сеть лесов окружала кирпичный скелет постройки.
Присел на кирпичи. Вытер со лба пот, передохнул и опять зашагал. Подошел ко двору, где прежде была мастерская надгробных плит и кладбищенских памятников. С недоумением оглядел безвкусно высеченных из камня крылатых ангелов.
Как уродливо воплощена бездарной рукой высокая идея полета! Как нелепо выглядят крылышки на этих неуклюжих полуголых фигурах.
Веками поклонялись люди окрыленному человеку, представляемому в образе ангела, веками молились на него! Но теперь, когда человек и взаправду стал летать, когда он уже приблизился к звездам и луне, когда шум моторов, изобретенных его гением, и гудение пропеллеров наполнили небо, вспугнув населявших его когда-то ангелов, когда человек взял приступом и небо, и бога, — не глупо ли, что это уродливое стадо занимает столько места в самом центре города?
Ангелы, видимо, были сделаны давно.
Дожди и непогода покрыли их грязновато-желтыми пятнами. Сиротливо стояли они, не находя покупателя.
На памятниках отдыхали птички, расцветившие пометом и ангельские крылья, и головы, и кресты.
Еще бессмысленнее казались Арзакану эпитафии, в которых вымаливалось прощение душам умерших.
На огромном позеленевшем цоколе стоял, выпятив грудь, ангел с отбитым крылом. Под ним вырезано: «Спаси рабов твоих от чужеверов. Был я тогда целомудрен и очистил себя от грехов великих. Земля и все поднебесье испоганилось, но слова мои остались благими…»
Арзакан еле разобрал надпись. Какая нелепица! Кто сочинил эти туманные фразы и к кому они могли относиться?
Он зашагал дальше, но утерявшие смысл слова еще долго не выходили из памяти.
ДЗАБУЛИ
Как первый яблони цвет, нежна я,
Кротка, тиха, как юная лань…
Моя мечта робка, стыжусь раскрыть я
крылья,
Душа горит огнем, и плачет в ней огонь…
Единственный проспект в Зугдиди убран яркими флагами. Из бывшего дворца Дадиани выходит антирелигиозная процессия. Впереди — комсомольцы, молодежь, несколько легковых машин, украшенных гирляндами и зеленью.
Арзакан приглядывается к лошадям. На некоторых из них смотрит одобрительно.
Дети с жадным любопытством бегут за процессией.
За автомобилями — тракторы «Мак Корн Дюринг», прославленный «Холт» и огромный «Катерпиллер». Следом — работники Зугдидского профсоюза. В центре шествия антирелигиозные маски. На одном из грузовиков какой-то нескладный парень в парике, лицо вымазано сажей. Волосы и борода длиннющие, усы сделаны из кукурузных початков, — это библейский Саваоф.
Он с двойным подбородком, в выцветшей рясе. На коленях у него — футбольный мяч, очевидно аллегорически изображающий земной шар.
«Бог» сидит неподвижно. По всему видно, что артисту это дается трудно.
За «богом» тащится ослик — кожа да кости… На ослике — «Христос», очень похожий на грубо намалеванные иконы старых богомазов. Неровно загримированное темной краской лицо окаймляет черная борода. Грим на скулах и в особенности под глазами наложен очень густо, как это делают провинциальные актеры-любители, стремясь лишь к тому, чтобы их нельзя было узнать.
«Бога» и «Христа» сопровождает на тощей кляче поп, такой же пузатый, как и «бог» — ряса топырится, видно, что пузо сделано из подушек. Щеки ярко нарумянены — классические цветущие ланиты деревенских попов!
На голове у попа высокая конусообразная шапка. На груди болтается медный крест. Он кадит холодным кадилом в лица прохожих, скалит зубы — настоящий козий бог! Целая армия босоногих мальчишек бежит за ним, осыпая его насмешками, визжа, дразня и дергая лошаденку за хвост.
Кляча жалкая, никудышная — такую выбрали на посмешище толпе. И Христос, и поп, и пророки, и дьячки — все зубоскалят. Только один бог восседает молчаливо.
Кляча шагает понурив голову. Мухи липнут ей к глазам, к стертому загривку, лошаденка отбивается от них, беспомощно мотает головой, должно быть, проклиная своего создателя.
Арзакан заметил в толпе простоволосую голову Лукайя. Дети, обступив, дразнили его. Отбиваясь от их преследований, Лукайя ругался, кричал, грозил кулаками.
— Ау-у, Лукайя, ау-у! — надрывались мальчишки. Лукайя, не утерпев, пошел взглянуть на позорище, устроенное богу комсомольцами. Пытался разогнать их, но его осмеяли так же, как и его бога.
Отводил душу, крича и проклиная «нечестивцев»…
Арзакан свернул в боковую уличку и остановился у ворот. Во дворе, под навесом, дети играли поясами в «лахти». У старших загорелые щеки и черные колени. Бескровные лица малышей желтели, как вареная айва. Они смотрели на игру, меланхолически улыбаясь. У одного из них, самого младшего, рожица совсем желтенькая. Даже зрачки имеют лимонный оттенок. Животик раздутый, на подбородке сыпь.
«Уж эта лихорадка, лихорадка…» — подумал Арзакан, глядя на малыша, и вспомнил колхидские трясины. Два года проработал Арзакан на осушке губительных болот.
«Мы — большевики! Мы возьмем и эту неприступную крепость! Уничтожим малярию, губящую колхидских ребятишек», — так он говорил сам себе.
Малыш показался ему знакомым. Он улыбнулся Арзакану.
— Скажи, бутуз, ты Ута?
Ребенок кивнул головой.
— Дзабули дома?
Дзабули оказалась дома, и мальчик пошел с Арзаканом.
Дзабули прежде не стеснялась Арзакана. Сколько раз они купались вместе… Но сейчас, когда перед ней стоял взрослый юноша, она быстро запахнула кофточку и оправила короткое платье.
Девушка смутилась… Арзакан быстрым взглядом окинул ее ширококостную крепкую фигуру. Она не отличалась ни грациозностью линий, ни пластичностью форм.
