Анатолий Димаров - Его семья
— Знаю я эти сады! На одну воспитательницу детишек, как цыплят…
— Неправда, Яков! Ты не был там, не водил туда своих детей, ну и не болтай глупостей. Там наших детей воспитывают не хуже, чем дома. Там ребенка приучают к мысли, что он такой же, как и все, а не исключительное существо, которому только стоит сказать: «Дай!», как уже папа и мама с ног сбиваются, чтобы удовлетворить это «дай». Там он растет и воспитывается в коллективе, под постоянным разумным присмотром… Я б, например, если бы моя жена даже не работала, все равно отдал бы туда своих ребят… Так-то оно, Яков. Нельзя от жизни отставать. Даже в личном нельзя… Ну, скажи, чем твоя семья отличается от семьи дореволюционного мелкого чиновника? — неожиданно спросил Николай Степанович.
— Что ты говоришь!.. — хотел было возразить Горбатюк, но Руденко, не слушая его, продолжал:
— Чиновник этот работал, а жена у него не больше, чем прислугой, была. То же самое и у тебя. У чиновника жена целиком зависела от мужа. Так же и у тебя… Зачем же было равноправие женщин провозглашать?..
Яков не отвечал. Слова Руденко снова растравили его сердце.
— Вижу, рассердился ты на товарищей, — не унимался Николай Степанович. — Я, конечно, понимаю тебя: кому на твоем месте все это было бы приятно?.. А все-таки нужно думать не только о том, как говорили коммунисты, но и о том, что они тебе говорили… Ведь сказали-то они много полезного для тебя…
— Особенно Сологуб…
— Эх, Яков, как ты не понимаешь одного: да если б я был тебе врагом, поверь — не критиковал бы тебя, а ждал бы, пока ты сам в яму скатишься…
— Я все равно разведусь, — упрямо сказал Горбатюк, ибо ему казалось, что Руденко беседует с ним лишь для того, чтобы уговорить его помириться с Ниной. — Я не люблю ее!
XVII
На следующий день Яков решил встретиться с женой и откровенно сказать ей, что они не могут больше жить вместе, что лучше им развестись.
Подымаясь по лестнице, он все чаще останавливался, прикладывая руку к сердцу. Несколько минут постоял перед дверями, не решаясь позвонить.
Вспомнил, с каким радостным чувством подходил когда-то к этим дверям, как уверенно нажимал кнопку звонка и прислушивался к быстрым шагам жены, бежавшей ему открывать.
Сейчас эти двери стали чужими, как и весь небольшой мирок, притаившийся за ними. Он уже подумал, не лучше ли отложить свое посещение, как этажом выше хлопнула дверь и кто-то стал спускаться вниз.
Тогда Яков позвонил, коротко и несмело.
Стоял в ожидании, и ему казалось, что он не виделся с Ниной уже несколько лет.
Мимо прошел сосед, поздоровался, приподняв шляпу. Горбатюк, не глядя на него, ответил на приветствие, опасаясь, что тот вздумает остановиться, завести с ним разговор. Но сосед прошел не задерживаясь.
«Может быть, нет никого?» Он еще раз позвонил. Теперь в коридоре затопали детские ножки, за дверями послышался тоненький Олин голосок:
— Кто там?
— Оленька, открой!
Оля молчала.
— Открой же, Оля! Ты что, не узнала меня?
— Мама сказала никого не пускать.
— Так ведь это чужих, Оленька, — говорил Горбатюк, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать от обиды. — Оля, открой, я вам шоколадку принес, — продолжал он уговаривать дочку, так как не мог уже уйти отсюда.
Желание получить шоколадку победило страх перед маминым гневом.
Яков не решился зайти в комнаты, сидел в кухне, держа на коленях обеих дочек. Оля все время обиженно поглядывала на отца, и ему было как-то неловко перед ней. А Галочка доверчиво прижималась к нему, лакомясь гостинцем. Она размазала темно-коричневую массу по всему личику, и глазенки ее блестели, как лакированные.
— Папа, а почему ты нас не любишь? — вдруг спросила Оля, глядя отцу прямо в глаза.
Яков растерялся. Он понимал, откуда идет этот вопрос, но не знал, как ответить ребенку.
— Я вас люблю! Я вас обеих очень люблю! — сказал Яков, прижимая к себе девочек.
— А почему ты не хочешь жить с нами? — продолжала допытываться Оля, морща лобик и стараясь, видимо, уяснить себе что-то очень сложное и крайне важное для нее.
Яков опустил на пол дочек, растерянно начал шагать по кухне. Поглядывал на Олю, которая стояла, опустив руку с шоколадом, и упорно смотрела мимо него. Большие, как у матери, глаза ее понемногу наполнялись слезами. «Как ей не стыдно! — подумал он о Нине. — Впутывает в наши ссоры детей, старается настроить их против меня… Перевоспитать? — вспомнил он выступление Сологуб. — Легко сказать! Попробовали бы этакую перевоспитать!..»
Снова взглянул на Олю. Девочка уже горько плакала, не вытирая слез.
— Ну хорошо, Оленька, мы с тобой помиримся. Ты не будешь больше так говорить? Не будешь?
Он снова держал дочек на коленях, хотя Оля и порывалась слезть на пол.
— Почему Оля плачет? — все допытывалась Галочка. — Кушай, Оля, шоколадку, кушай…
Нина задержалась на рынке. И хоть Яков с нетерпением ждал ее прихода и готовился к встрече с женой, он вздрогнул, услышав ее звонок.
— Поди открой, Оленька, — сказал он, не решаясь выйти навстречу Нине.
— Почему это ты плакала? — прозвучал в коридоре Нинин голос.
Яков внутренне весь подобрался, как перед прыжком в воду. Прижимая к себе Галочку, он смотрел на дверь.
Нина была в пестром летнем платье. Оно, как влитое, сидело на ней, обрисовывая девически стройную фигуру.
Увидев мужа, Нина остановилась, нахмурилась.
— Ну? — бросила она резко, глядя на него сухими, недобрыми глазами. — Зачем пожаловал?.. Галя, ступай в комнату!
Галочка послушно слезла с отцовых колен. Яков ее не удерживал. Хотел спокойно поговорить с женой, хоть его и раздражало и это новое платье, и то, что она выглядит так молодо и свежо, когда он совершенно извелся.
А Нина стояла на пороге, выжидательно глядя на него.
— Нина, я хочу серьезно поговорить с тобой, — сказал Яков каким-то чужим голосом. «Не нужно волноваться», — успокаивал он себя, облизывая языком пересохшие губы.
— О чем ты хочешь говорить? — Она вошла в кухню, положила на стол авоську и повернулась к нему; была совершенно спокойна и, казалось, не собиралась ссориться с ним.
«Что это с ней?» — удивился Яков и сказал снова:
— Я хочу с тобой серьезно поговорить.
Это платье, это спокойствие, эта отчужденность… Яков вдруг испугался, что скажет не то, с чем пришел сюда. Его твердая решимость, казалось, исчезла, и он поспешно проговорил:
— Мы так не можем больше жить, Нина…
Он умолк, ожидая ее ответа. Но жена продолжала молчать. Смотрела мимо него застывшим взглядом, будто его здесь и не было.
— Мы калечим своих детей, — повторил Яков слова Руденко, но сразу же поймал себя на этом. Это еще больше рассердило его, и он уже твердо сказал: — Я хочу развестись с тобой.
На какое-то мгновение Нинины глаза испуганно расширились, но потом снова стали прежними.
«Почему она молчит?» — все больше удивлялся Яков. Он был готов ко всему, к плачу, упрекам, только не к такому молчанию.
— Что ты на это скажешь? — спросил он.
— Разводись, если хочешь, — равнодушно ответила Нина. — Я все равно, как разведенная, живу…
«Что с ней случилось?» — все больше удивлялся Яков.
— Значит, ты согласна? — спросил он, чувствуя, что ему не следовало спрашивать об этом, что он поставил себя в смешное положение. Он прочел это и в Нининых глазах, засверкавших веселыми огоньками.
«Чему она радуется? — никак не мог сообразить Яков. — Неужели тоже хочет развода?»
— Я буду настаивать, чтобы мне отдали Галю, — сказал он.
Нина покачала головой:
— Кто ж тебе ее отдаст? Галя останется у меня… Все? — спросила она, видя, что муж почему-то мнется…
— Все, — через силу проговорил Яков. — Да, вот еще что: я хочу переехать отсюда… До развода.
— Еще что?
— Все, — буркнул он, увидев, что жена открыто издевается над ним. Медленно поднялся и направился к двери, прислушиваясь, не скажет ли она еще что-нибудь.
XVIII
Нина молчала потому, что так ей посоветовала Юля.
«Не нужно показывать, что ты любишь его, никогда не нужно выдавать себя, — сказала подруга, выслушав Нинины жалобы на Якова. — Чем независимее ты будешь себя вести, тем крепче он будет за тебя держаться».
Разговаривая с Яковом, Нина все время думала о Юлиных словах, и хоть сердце ее разрывалось от горя, она нашла в себе силы сдержаться, не выдала своих истинных чувств.
Она смогла сдержаться еще и потому, что, несмотря ни на что, не верила в серьезность намерения Якова развестись с ней. Не верила, так как очень не хотела этого. «Он не бросит меня, он будет со мной», — говорила она себе.
Нина знала, как любит Яков детей. Знала и то, что если б он действительно задумал разводиться, дочки все равно останутся у нее, а через них она не выпустит из своих рук тех невидимых, но крепких нитей, которые привязывают сердце мужчины к дому, к семье.
