Алексей Бондин - Лога
— То-то смотри, Наташка… Того…
— Чего?
— Макарку ждешь?.. Он на тебя больно шары-то пялит.
— А хоть бы его, тебе какое дело?..
— А рыло набью!
— Кому?.. Уж не Макару ли?..
— Тебе набью, а он ловко подвернется, так и и ему.
— Эх, милый, права не имеешь… Вольный я человек. Только попробуй, тронь.
— И трону…
— Руки коротки… Эх ты, постылый! Много чести хочешь на себя взять, моим рылом распоряжаться.
— А вот и могу, забыла?
— Чего забыла?
— А обещала!..
— Слушай-ка, Гурьян, иди, откуда пришел… Не мешай мне…
— Уй-ты!
Наталья презрительно посмотрела на парня и встала. Гурька дернул ее за юбку, она упала. Барахтаясь, оба скрылись за моховым бугром.
— Только тронь… Только прикоснись… Не лезь, говорю!..
Макар в несколько прыжков очутился возле них. Гурька торопливо вскочил на ноги. Шапка его свалилась, а белые волосы были всклочены и торчали шпыном. Наталья бледная поднялась. Белесые глаза Гурьки злобно сузились.
— Тебе чего здесь надо, Макар Яковлевич? — желчно спросил он.
— Что надо, за тем и пришел!
— Дела тебе здесь нету… Пойдем, Наташа.
Гурька набекренил картуз на вихры, одернул желтую рубаху, собрал ее сзади под кушаком густыми складками. Кушак спустился почти на бедра; отчего ноги его, обутые в замазанные глиной сапоги, стали еще короче. Наталья отвернулась.
— Пойдем, говорят тебе!
— Не пойду…
— Не пойдешь?..
— Нет. Хозяин нашелся! Иди, откуда пришел! Сверкнув глазами, Гурька скрылся в лесу.
— Гнида! — тихо бросила ему вслед Наталья. — А ты зачем пришел?
Макар присел рядом с Натальей.
— Нехорошо как ты на меня смотришь!.. Бедко!.. Зачем, говорю, пришел?
— Ну, чего ты, Наташа?.. Услышал, поешь хорошо, и пошел.
Наталья сказала:
— Про себя я пела… Слушай-ка, Макар Яковлич, с чего ты за мной увязался? Богатый ты, а за рабочей девкой ухлёстываешь. Не найдется, что ли, тебе ровня, опричь меня?..
— А ежели ты мне глянешься?
— Ну, что же, ну и пусть, хотя бы и глянулась. Не пара я тебе.
— А кому пара?.. Гурьке?..
— Ох, Макар Яковлич!.. Не знаешь ты ничего. Да и знать тебе не к чему. Причем тут Гурька?.. Никто он мне!..
— Плюнь на него.
Макар потянулся к Наталье и вдруг быстрым движением привлек к себе. Наталья не сопротивлялась, она удивленно смотрела Макару в глаза.
— Ты чего это?..
— Ну, брось дичать, Наталья… Разожгла ты меня…
Наталья засмеялась, но в смехе ее послышалась обида.
— Над чем хохочешь?..
— Погоди, вот еще зареву, — сказала она, — Боюсь я тебя, Макар Яковлич!
— Что я тебе сделаю?..
— Не знаю сама, почему боюсь тебя. Вот хожу по лесу и думаю, чтобы пришел ты, а как пришел, — боюсь. Знаю, ведь, что ты только побаловаться хочешь… а охота тебя повидать.
— Не знаю, чем я страшен.
— Да нет! Не страшен ты! Нет! — Наталья вздохнула, опустила глаза в землю. Макар жадно прижал ее к себе.
— Наташа!..
— Ох, и ручищи у тебя, как клещи. Любишь, говоришь?..
— Люблю…
— Врешь… Ей-богу, врешь! Ты смотри не скажи, что, мол, замуж возьму. Все равно не поверю.
Макар помолчал, как бы что-то обдумывая, потом решительно и даже дерзко сказал:
— Не скажу я этого…
— Не скажешь?..
— Нет, потому — намерения жениться нету.
Наталья молчала. Она прижалась к Макару, чувствуя, как клокочет в нем сила.
— Люблю я тебя, Макар Яковлич, за твою силу и еще пуще теперь, как ты вот сказал. Без обмана, просто. Люблю я таких людей, которые говорят, что думают. Не ластятся к девке и не обещают ей то и другое, не обманывают.
Она вырвалась из его объятий и, оправляя сбитый платок на голове, проговорила:
— Пойдем отсюда…
— Куда?
— К Шумихе… Люблю эту речонку, говорливая, веселая она.
Когда они возвращались обратно, утро уже расстилало в ложбинах серые туманные пелены, загоняя ночь в лесные трущобы.
Казармы прииска, съежившись зябко в утренней прохладе, дремали, потухавшие костры сверлили тонкими струйками дыма предутренний мрак.
Возле Холодного ключа надрывно басила гармоника, и под ее хрип, взвизгивая, пел женский голос:
Через речку шла,
В ямку оступилася,
Хотела к милому зайти,
Народу постыдилася.
— Васенка с Гурькой все еще не спят, шатаются, — тихо сказала Наталья, посмотрев в сторону Холодного, и брезгливо сплюнула.
— А тебе бедко?..
Наталья пристально посмотрела в глаза Макара:
— Хотела я на прощание сказать тебе что-то хорошее, приятное, а за это не скажу… Прощай…
Она быстро зашагала по узенькой тропинке и скрылась в густых зарослях кустарника. Макар побрел к Холодному.
После ночи, проведенной с Натальей, он жил хмельными воспоминаниями. Тело его вздрагивало от незнакомого нового чувства. Грудь ширилась. Хотелось улыбаться темным складкам горных далей, выплывающих из утреннего тумана, хотелось крикнуть во весь голос навстречу заре…
Он не заметил, как вышел из узкой просеки, разрезавшей густую сосновую гриву, к Холодному ключу.
— Макар Яковлич!.. А где у тебя Наташенька?
Макар посмотрел вдоль дороги, вьющейся через свалки. Васена шла рядом с Гурьяном. Ее веснущатое, длинное, с тяжелыми щеками, лицо улыбалось. Гурьян, без кушака и картуза, с расстегнутым воротом, пошатываясь, пилил на гармошке. Васена, помахивая рукой, крикнула:
— Разговелся?
— Чего?
— Разговелся, говорю я?.. Эх, и молодец Наташка! Знает, где еще не полакали, — напилась.
— Брысь, плесень! — злобно оборвал ее Макар и, сдвинув брови, ушел.
IX
Прииск Скоробогатова часто посещал Исаия Ахезин. Он всегда ездил на двухколесной «качалке». И он и его гнедой меринок хорошо понимали друг друга. Когда Ахезин был в добром расположении духа, меринок его не спеша трусил по лесным дорожкам, слушая монотонные псалмы, которые распевал хозяин тощеньким, надтреснутым голоском.
Время, нагружая год за годом на плечи Ахезина, понемногу горбило его и проводило глубокие складки на лице. Горбатый нос заострился и заглядывал через посеребренные усы в рот, а живые маленькие глаза прятались глубже и глубже под густые брови.
Макар хмурился, когда маленький штейгер внезапно появлялся на руднике.
— За каким чортом опять принесло этого суслика? — ворчал он.
Иначе его встречал Яков. Улыбаясь виноватой улыбкой, он забегал вперед, когда Ахезин шагал по прииску, И по-хозяйски окидывал глазами разработки.
— Что ты перед ним скачешь, как собачонка? — спрашивал иногда Макар отца.
— Хм-м… Кто бы ни был, а начальство. Поставят палку — и то подчинись.
— Какое он тебе начальство?..
— А как?.. Старший щегерь называется.
Макар презрительно отворачивался от отца.
Как-то раз, обходя скоробогатовскую делянку, Ахезин остановился, сердито постукал толстой суковатой палкой из вереса и ядовито хихикнул.
— Хе-хе… Вы что это, а?.. Яков Елизарыч?
— Чего, Исаия Иваныч?..
— А смотри-кось!
Ахезин указал на шахту, которая была за гранью их делянки.
— Что такое?! — не понимая, спросил Яков.
— «Чего такое?»… Вздуть вас нужно!
— За что, Исаия Иваныч?
— За спрос! Зачем зарезались? Грань-то ваша где?..
— Это что-нибудь прошиблись, Исаия Иваныч!
— Я вам прошибусь! Аркашка-то бывает у вас?…
— Какой Аркашка?..
— Ну, какой Аркашка? Киселев — штейгер!..
— Бывает… Каждодневно приходит Аркадий Иваныч!
— Кривой чорт!.. Что он у вас вместо чучела здесь? Поди, с девками только валандается?
Исаия, постукивая сердито по грунту уезженной дорожки палкой, быстрыми шажками ушел.
Яков, озабоченный, сказал сыну:
— Заметил Исаика-то, что мы на заводскую землю зарезались.
— Ну, и что же?
— Как что? Докажет…
— Ну, и пусть доказывает! Не его это дело, что мы зарезались! Срывку ему надо, а я ему не дам!
— Как хочешь… Я неграмотный… Только ты того… неладно делаешь! Слыхал я, что Аркадия Иваныча хотят убрать отсюда, а доводку будет делать Ахезин. Аркашку, сказывают, на Вилюй переводят.
Эта новость озадачила Макара, и он серьезно задумался. Он хорошо сработался с Аркадием Ивановичем Киселевым, который обходился ему довольно дешево.
Седенький, изношенный, кривой на один глаз, в синих очках, штейгер Киселев был невзыскательный человек.
Вечерами он вскрывал грохота, но сполосок делали Скоробогатовы сами, ссыпая «интерес» — платину в банку столько, сколько хотели. Яков сам «обрабатывал» Киселева. Для этой цели он держал на прииске подставную работницу — Фимку, которая всех добросовестнее исполняла «дело».
Фимка заигрывала со старичком. Она хватала его, трясла и, улыбаясь в лицо, спрашивала:
