Алексей Бондин - Лога
Яков звонко ударил сына по щеке.
— Ты еще не отбился от моих рук!.. Я еще эких, как ты, десяток уберу!
Глаза Макара сверкнули. Он, как зверь, зарычал.
— Тятя!.. Ты… ты бьешь меня?!
— Да, бью!.. Отец бьет — уму разуму учит…
— А я тебе скажу, чтобы это было в первые и последние… Слышь?
— Ну, не хропай, молодец!
Макар скрипнул зубами и стукнув кулаком по столу, заплакал.
— Ну, ладно, тятя! Ладно!..
— Ладно, ладно, богата-богатина. Тут нужда заела, а он на-ка тебе, что выдумал.
Макар поднял глаза, полные слез, на отца и, ударив себя кулаком в грудь, крикнул:
— Тятя! Из-за тебя я сегодня слезы пролил… Тятя?! А ты думаешь, я не богатый?..
— Ну, как же! Видать по втокам по твоим!
— Тятя!.. Ты меня не выводи из терпенья!..
Макар тяжело поднялся. Покачиваясь, он запустил руку в карман и вытащил горсть денег.
— Нате! — крикнул он, бросив деньги на пол.
По полу покатились золотые и серебряные монеты. Яков остолбенел. Он наклонился, поймал пятирублевый золотой и стал торопливо бегать по избе, собирать серебро и золото. Макар, покачиваясь, исподлобья следил за отцом.
Полинарья тоже подняла две серебрушки, но Яков, заметив это, кинулся к ней:
— Отдай!
— Да хоть на дрожжи мне!
— Отдай!!!
— Да на ты, подавись ты, кобель шелудивый, — сердито сказала Полинарья, сунув деньги в горсть мужу.
— Мама!.. — крикнул Макар, — дам я тебе денег, не тронь эти… Пусть берет.
Он достал из кармана десятирублевую бумажку и сунул матери.
— На-на! Ты фартук просила — сшей-вышивай!.. Тятя! Выпьем!
Яков сразу смяк. Он пристыженно заговорил с сыном.
— Макар, бог с тобой! Окстись!
— А я хочу… С тобой хочу!..
Макар достал из кармана бутылку.
— Варна-ак! Да, ты что это, с ума сошел? — улыбаясь, проговорил Яков, пряча деньги в карман. — Ну-ка, мать, дай чего-нибудь перекусить… капустки, что ли, там!
Макар сам не пил. Он наливал стакан за стаканом отцу, который, ласково глядя на сына, говорил:
— Ежели я тебя ударил — стерпи, потому отец бьет. Я, сынок, женатый уж был, а меня отец — твой дедушка Елизар, — мало того, что дома вздувал, как Сидорову козу, так еще в волости два раза выпорол.
— А я не хочу. Я тебе, тятя, еще раз говорю, чтобы это в последний раз… Опоздали вы нас бить. Вот… Да!.. А… а ты, тятя, давай строй дом, ломай этот балаган.
— На вши, что ли, строить-то?
— А я тебе говорю — строй. Эх, жители!.. Кроме худых штанов ничего не нажили!
Яков, как ужаленный, привскочил на месте.
— Эх, ты!.. Да… я!.. Да… у меня!.. У меня двухэтажные дома бывали… Хоромы были… Кони были… Как звери… Только сядешь, крикнешь — грабят, мол!.. — башку на плечах держи.
— Врешь ты, тятя!..
— Я вру?.. Это отец твой врет?! Мимо моих домов-то ходишь?
— Где? По этому порядку, что ли? Никитки Сурикова?.. Врешь ты, тятя!..
— Мало ли что было, да сплыло, — язвительно крикнула из кухни Полинарья.
— Эх, вы!
Яков, захлебываясь, доказывал:
— Да я… Да я! И нищим был, и в золоте ходил. На Патраковой улице, где живут Лапенки, чей был дом? Мой!.. А на Ключевской, где живут Назаровы, чей был?.. Мой!.. Эх вы!.. В Троицкой церкви риза на Николе-чудотворце чья? Моя. Я одел Николу-угодника. Больше тыщи в ризу-то уторкал. Да я… Да я… Однова на базаре все шубы скупил…
— А на кой, прости, господи, ты их скупал? — спросила Полинарья.
— А это мое дело, скупил, и только. Доказал и еще докажу… Стало быть, в силе, в прыску был.
Макар не слушал отца. Навалившись на стол, он крепко уснул… а Скоробогатов, нервно одергивая рубаху, долго ходил по избе. Глаза его горели. Натянув голенища приисковых сапог выше колен, он плеснул в стакан водки и жадно выпил.
VII
Неожиданно для жителей Малой Вогулки старый скоробогатовский дом исчез, а вместо него вырос новый — двухэтажный, бревенчатый. Чисто выструганный, как восковой, с железной крышей, окрашенной в зеленый цвет, он стоял нарядный, убранный завитушками. Появились новые надворные постройки — амбары, хлевы, большой сеновал, появился плотный забор с узорчатыми воротами.
Соседние домишки расступились, как будто испугались незнакомого, непрошенного гостя. Смирненько смотрели они-на размятую дорогу, нахлобучив черные коньки. Особенно убого выглядела избенка Никиты. Ставень одного окна был закрыт, и похоже было, что хозяин выбил глаз своей избушке.
Яков снова приобрел горделивую осанку. Лицо его пополнело, порозовело. Борода стала шире и мягче, разговаривая, он презрительно прищуривал правый глаз. На руках его поблескивали массивные перстни. Изменилась и Полинарья. Она раздобрела, стала носить золотые кольца, — на каждом пальце не менее двух. В ушах висели большие дутые серьги. Голову она повязывала черной вязаной файшонкой. Впрочем, соседи не перестали называть ее заглаза «жабочкой».
В зимние праздники Скоробогатовы выезжали на шустром сером иноходце, запряженном в легкую новую кошевку: Яков в енотовом тулупе, в больших казанских валенках с пятнышками, в бобровой шапке, а Полинарья в плюшевой шубе с куньим воротником и в пуховой шали.
Выставив одну ногу на отвод, Яков картинно правил, а Полинарья, выпрямившись и закинув голову немного назад, искоса посматривала по сторонам.
Встречные почтительно уступали дорогу и, когда Скоробогатовы проезжали, говорили, провожая их взглядом:
— Подвезло Скоробогатовым… запыхали.
А иные отмахивались небрежно:
— Как подвезло, так и провезет.
— Зодото, что карта. Везет — не зевай, а как протащит — в пузырь полезай!
— Загремели!
Знакомые бабы провожали Полинарью злобными взглядами.
— Будь ты проклятая, краля! Сидит и рыло — бобом! Как путняя!
Особенно картинно Скоробогатовы катались на масленице. К серому иноходцу подпрягали пристяжную. Коней украшали красными гарусными кистями. С заспинника кошевки свешивался ковер. Все гремело бубенчиками — «ширкунцами». Сосредоточенно глядя на коней, вытянув в черных перчатках руки с вожжами, Скоробогатов покрикивал:
— Гэт!.. Гой!..
И любуясь пристяжной, которая, круто загнув голову набок, шла галопом, весь горел от удовольствия. ~ Макар жил как-то в стороне от родителей. Он имел лошадь — сытого, круглого, гнедого жеребца, санки, одноместные беговушки с бархатным сиденьем. В черном теплом суконном пиджаке, в шапке с ушами, он ездил один. Ездил он «трунком», не картинно.
Не один раз отец говорил ему:
— Проехать так проехать! Чтоб пыль в глаза пустить! Чтобы было потом что помянуть!
Но Макар делал всё по-своему. Он стал серьезный, задумчивый, иногда казался даже строгим.
Полинарья не раз тихонько говорила Якову:
— Женить бы надо Макара-то!
— Не знаю, мать, по мне тоже бы уж пора. Как он?..
— А что он? Женить да и все, пока не смотался.
И Яков ему предложил:
— Слушай-ка, Макар, женить тебя надо.
— Ну это, тятенька, не ваше дело, — отрезал сын.
— Вот как! — удивился отец. — Мы прежде так родителям не говорили. А нонче народ какой-то своеобычный стал.
— Ну, мало ли что! То было ваше время.
Он терпеть не мог, когда вмешивались в его дела. А непрошенным советчикам давал резкий отпор.
На рождестве к Скоробогатовым приехали попы славить. Яков обрадовался, засуетился. Полинарья тоже расцвела, кланяясь, приглашала их в горницу.
— Милости просим, батюшка, уж не запнитесь у нас, порядки-то какие! попросту живем!
Когда отслужили, сели закусить-за богато сервированный стол. Отец Андриан, маленький тщедушный попик, с лицом суслика,'— спросил, указывая острыми глазами на Макара:
— Сынок-то женат ли?
— Нет, батюшка, не женат еще, — кланяясь всем телом, отвечал Яков.
— Почему это?.. Женить надо… Дом у вас — чаша полная. Сын молодец-молодцом. Молодицу надо в дом.
— А коньячок-то у тебя знатный, — пробасил черный, как жук, дьякон и, наливая рюмку, рявкнул:
— Благослови, владыко-о!..
— Тебе, отец дьякон, уж было бы… — строго заметил отец Андриан. — Как звать сынка-то? — спросил он Якова.
— Макар Яковлич! — торопливо ответил Яков.
— Да что же это ты, Макар Яковлич, а?..
— А мое, говорит, дело, — рассказывал Яков.
— Правильно! — рявкнул дьякон.
— Не твое, а родительское, — погрозив пальцем дьякону, продолжал отец Андриан. — Заповеди божьи нужно соблюдать! Чти отца твоего…
— И мать твою, — перебил дьякон, опрокидывая уже третью по счету рюмку.
Макар молча стоял в стороне. На лбу его выступила и надулась жила.
— Слушай-ка, батюшка, — проговорил он, — когда мы бедно жили, никто к нам не ездил и никто нас не замечал, а богатых учить теперь не время.
Яков качнулся всем корпусом, будто намереваясь подскочить и заткнуть рот сыну, а Макар спокойно продолжил:
