Вера Кетлинская - Дни нашей жизни
Ее поразила мысль, что шесть месяцев вместили так много. Казалось, бесконечно давно это было — поезд, пересекающий страну с востока на запад... растревоженная переменой жизни, одинокая женщина ехала к пепелищу своей юности, не зная, что ее ждет...
— Расскажи мне о себе, Аня. У тебя такой удовлетворенный вид.
Аня начала рассказывать, чтобы заполнить время до половины восьмого, когда она поднимется и уйдет. Как ей хотелось, чтобы время шло быстрей! И вместе с тем она ясно сознавала, что Ельцов очень дорог ей, что ей жаль расставаться с ним и потом, позднее, она не раз пожалеет о том, что встреча была слишком коротка.
— Ты мне дашь свой адрес, Володя? Мне не хотелось бы терять тебя из виду.
— А мне кажется, Аня, что мне следует обязательно потерять тебя из виду.
— Это очень несправедливо устроено в жизни, Володя. Женщины теряют самых хороших друзей только потому, что имели несчастье родиться женщинами.
— Тут уж ничего не поделаешь.
— Да, но жалко.
— Я себе представлял еще час назад — вдруг я увижу тебя и пойму, что ты... В общем, розовые мечты, которые не сбылись. Очистить еще грушу?
— Да, я сегодня не обедала.
— Может быть, мы успеем...
— Нет, нет. Через двадцать минут мне надо идти.
— Там, куда ты идешь, тебя накормят, надеюсь?
— Ох, не знаю! — воскликнула она и блаженно улыбнулась, вспомнив все то же неуклюжее гостеприимство Алексея. Может же быть, что человек так нужен и так люб!
Ельцов отвез ее домой на такси. По дороге они перебирали фронтовые воспоминания, дальневосточных друзей. Ельцов был оживлен и ровен.
— Прощайте, Аня, — сказал он возле ее подъезда. — Постараемся охранить вас.
Она приподнялась на цыпочках и поцеловала его.
Оказавшись у себя в комнате, она на минуту присела на подоконник, проводила глазами заворачивающее за угол такси и тряхнула головой, словно это могло помочь ей освободиться от ощущения невольной жестокости, совершенной ею. Итак, целый кусок жизни окончательно ушел в прошлое. А то, что сегодня начинается... что оно принесет ей? Может ли быть, что все проходит?
Она лихорадочно заторопилась. Приняла душ, улыбаясь синим язычкам газового пламени, — в девять часов я его увижу! Оделась, оглаживая пальцем каждую вещь, — в девять часов я его увижу! Осторожно влезла в узкое, мягко шелестящее платье, холодком приникшее к плечам, — в девять часов я его увижу!
Подойдя к зеркалу, она оглядела себя не своими — его глазами, — какою он меня увидит? Оттого, что она глядела его глазами, она увидела себя такою, какой и была в эту минуту — красивой, любимой, рвущейся к счастью.
Оглядела комнату как чужую, не позволив ни одному воспоминанию набросить тень на свою радость.
Она сейчас уйдет отсюда. Уйдет навсегда. В большую неуютную комнату с глобусом на столе, где нет ничего, что нужно для уюта, и есть все, что нужно для счастья.
Усмехнувшись, сунула на дно сумочки футляр с зубной щеткой.
Когда она выходила, ее остановила Алла Глебовна. Алле Глебовне нужно было рассмотреть ее платье и узнать, у какой портнихи оно сшито.
— Само сшилось, само! — крикнула Аня и, невежливо рассмеявшись, выскочила за дверь.
Было без одной минуты девять, когда Аня издали оглядела пустой мостик через канал, на котором Алексей должен был встретить ее. На мостике не было ни души. И кругом никого не было, только мальчишка с удочкой стоял у решетки и следил за поплавком, плавающим на розовой воде.
— Ты, конечно, хотела, чтобы я торчал у всех на глазах на середине моста?
Откуда он появился, не понять было. Но он был именно таким, каким ей хотелось увидеть его и каким она все-таки совсем не ждала его — в белой рубашке с отложным воротом, свежевыбритый, с таким светом в глазах, что не оторвать взгляда. В руке, заведенной за спину, он держал, цветами вниз, большой букет. Стряхнув оберточную бумагу, маскировавшую цветы, он поспешно сунул букет ей в руки. Аня с радостью отметила, что это не был аккуратный и безвкусный букет, какие делают уличные продавщицы, лишая цветы их непосредственной, свободной прелести. Алексей вручил ей рассыпающуюся охапку маков, ромашек и еще каких-то необыкновенных, незнакомых Ане цветов с нежным и сильным ароматом..
— Что это?
— Почем я знаю. Они тебе подходят.
Они пошли рядом, иногда касаясь плечами. Задержались под ивами, свесившими ветви через решетку. Здесь они долго стояли как-то ночью. Здесь Аня одна следила за белым корабликом, сулившим ей вот этот день.
Они прошли переулком и зашли под старинные своды арки на углу.
— На мемориальной доске будет выбита сегодняшняя дата. Да?
— Да.
Лестница, по которой она с отчаянием взбегала в ту ночь, оказалась совсем не такой, какой запомнилась. В стеклянный фонарь сверху падал веселый розовый свет, и чем выше они поднимались, тем сильнее и радостнее был этот свет.
— Аня!
Он поцеловал ее у двери с табличкой 38. Несколько лепестков мака упали на площадку.
— Пусть. Я бы набросал их по всему пути, если бы не боялся, что кто-нибудь другой наступит на них раньше тебя.
Они еще задержались у двери. Было так хорошо, что не хотелось ничего менять.
— Аня, совсем?
Он вынул из кармана маленький ключ.
— Открой.
Она всунула ключ в щель замка и открыла дверь. Когда она вынула его, Алексей вложил ключ в ее сумочку.
— Я заказал его для тебя.
Передняя и коридор тоже оказались совсем не такими, какими она увидела их в ту ночь. Она распахнула знакомую дверь, уже готовая к тому, что и комната будет совсем другой. Комната была другой. Мебель была та же, даже глобус по-прежнему голубел простором Тихого океана, но самый дух комнаты изменился — комната ждала ее, Аню. Слишком яркая лампочка укрылась матовым стеклянным шаром. Глобус перебрался на книжную полку, стол был накрыт белой скатертью, на скатерти расставлены неумело, но старательно все вкусные вещи, какие мог разыскать на прилавках мужской неопытный взгляд. Закатный луч преломлялся в стекле двух бокалов, стоявших рядком у бутылки шампанского, и в воде, предусмотрительно налитой в большую банку для цветов.
— Я очень боялся, что солнце уйдет до того, как я приведу тебя, — сказал Алексей, отгибая проволоку на горлышке бутылки. — Так было задумано, чтоб солнце. Я ужасно боялся, что ты опоздаешь... — И, после паузы: — Я боялся, что ты вдруг пожалеешь.
— Я никогда не пожалею!
Они помолчали, глядя друг на друга, потом он сказал со своей шутливой интонацией:
— Подводить итоги будем через двадцать пять лет, или когда там золотая свадьба, ты говорила? Если пробка не выстрелит в потолок, это будет с ее стороны безобразием.
Пробка выстрелила.
Пена на шампанском опадала, золотистые пузырьки резво бежали вверх.
Аня взяла бокал и потянулась чокнуться с Алексеем.
— Погоди, я должен сказать за что. За то, что ты меня научила понимать, что это должен быть праздник, и беречь его, и... ну, в общем, за тебя, Аня!
— За нас, Алеша.
— А я уже не отделяю. Они выпили до дна, стоя.
— Почему я должен сидеть где-то за тридевять земель от тебя? Я сяду рядом, можно? И ты должна есть, — это все куплено для тебя, я ужасно старался. Когда я пошел, я вдруг понял, что совсем не знаю, что ты любишь.
Ей хотелось сказать: тебя. Она не стыдилась сказать это, но она была так взволнована, что слова не выговаривались.
— Смотри, Аня, этот луч подбирается к тебе. Я так и представлял себе, что посажу тебя вот тут и солнце будет до тебя добираться.
Они не заметили, дотянулось ли солнце до опустевшего стула и как оно ушло из комнаты.
— Знаешь, Алеша, у меня такое чувство, будто нет ничего-ничего, кроме тебя, меня и этой комнаты.
— С тех пор как здесь водрузился этот твой шкаф, комната стала неузнаваемо солидной. Видно, что здесь живут почтенные супруги, верно?
Они потратили половину воскресного дня на то, чтобы перевезти Анины вещи и устроиться. Алексей отдавался этому делу со всем пылом, заботился о том, чтобы у Ани был свой рабочий стол и чтобы свет из окна падал правильно, мечтал обменять их комнаты на отдельную квартиру в новом доме... Аня беспечно улыбалась, ей казалось, что ничего не нужно и все удобно, раз Алексей тут, с нею.
— Знаешь, мне очень странно, что завтра утром я приду в цех — и те же люди, те же разговоры, все такое же, как всегда.
— А оно будет не такое. Мне сейчас кажется, что все мне будет легко, все будет удаваться.
— Алеша... говорят, самые сильные чувства проходят. Ты в это веришь?
— А, что они все понимают!
Она легко поверила, — ничего не понимают. Разве она сама понимала еще вчера, какою может быть любовь? И какою может быть настоящая близость, когда, как бы ни были различны два человека, мысли их текут вместе, сливаются, дополняют одна другую, и не вспомнить, кто о чем подумал первый и чья мысль стала общей?
