Юрий Лаптев - Следствие не закончено
— Но, но! — Дерюгин впервые прямо взглянул в лицо девушке; хотел поставить пересмешницу на место, но передумал почему-то.
Может быть, потому, что ни унизительное, полуголодное существование, ни тоска по двум братьям, отгороженным от Кати Горюшковой линией фронта, не лишили ее осунувшееся лицо привлекательности.
Хотя при иных обстоятельствах, вероятно, не такой уж красавицей показалась бы Ивану Дерюгину эта девушка — худенькая, смуглая и большеглазая, с задорно вздернутым носиком, над которым то и дело сердито сдвигались темные, углом расчеркнутые брови. Но сейчас по всему телу сержанта, умученному длительным нервным и физическим напряжением, разливалась блаженная, дремотная теплота. А главное — с первого же взгляда на отца и дочь Дерюгин почувствовал, что попал к своим и пока что ему не грозит никакая опасность. Даже в голове мелькнула мысль: зря он, пробираясь к избе через огород, зарыл под приметной раскидистой яблонькой свои документы, завернув их в носовой платок, затем в целлофановую обертку из-под НЗ и засунув в двухслойную меховую рукавицу. Год пролежат — будут целы!
Нет, правильно поступил: еще неизвестно, как в дальнейшем сложится судьба.
Ну, до Лопахинского лесничества, чьи дремучие угодья протянулись далеко на восток, Ивана Дерюгина проводили под покровом ночи его новые друзья — задиристая черноглазая девушка и пес Горлан, облаявший сержанта при первой встрече.
А как пробраться через фронт?
— Вот и зря ты торопишься, Ваня, — сказала напоследок Катюша, пугливо поглядывая в сырую темень лесной чащобы. — Переждал бы недельку, а там… Здорово, слышь, наступают наши! Сам ведь говорил.
— Ну, нет: ждать да догонять — самое канительное дело! — Дерюгин, явно красуясь, воинственно сдвинул на затылок шлем.
— А не боязно?
— Чего?
— Мало ли. Убить могут запросто, и вообще…
— Наше дело солдатское! Это тебе с отцом… Да, опасаюсь я за вас, Екатерина. Серьезно говорю.
— Верю. Только хуже, чем есть, нам с папашей не будет. Уж к одному бы концу…
Катюша скорбно вздохнула и пригорюнилась. Но когда, движимый чувством жалости, сержант подшагнул к девушке и, обняв ее за плечи, крепко прижал к себе, Катюша резко оттолкнулась от него обеими руками и сказала сердито:
— Это еще к чему!
Угрожающе заворчал и Горлан, сразу поднявшийся с земли.
Дерюгин на секунду опешил, по тут же рассмеялся. И даже пошутил:
— Смотри, смотри какая! И не подступись!
— Какая есть! Ищи доступных.
Случись при этом сторонний наблюдатель, разговор и все дальнейшее поведение парня и девушки, когда Дерюгин неловко пожал озябшую руку Катюши, а она, глядя вбок, сказала ему «до свиданьица», живо напомнили бы затянувшееся до глубокой ночи «расставание».
Только не то было время!
И прежде чем «залетка» добрался до своего дома, досыта хлебнул он и тревоги, и усталости, да и пригибающего чувства страха: то под пулями полз, то лесом бежал, а то полсуток в грязи пролежал.
Но все эти тяжелые испытания показались сержанту несущественными по сравнению с тем, что он пережил, когда услышал слова:
— Ну что ж, товарищ Дерюгин, как боец Советской Армии вы заслуживаете похвалы. А вот то, что вы проявили непростительное для члена партии… да что там непростительное, будем говорить прямо — преступное легкомыслие! — этому оправдания нет, товарищ Дерюгин. Нет!.. Эх, Иван, Иван, ведь совесть ты не уберег свою! Да и мою тоже…
Такие слова высказал Ивану, не глядя на него, заместитель командира эскадрильи по политчасти Николай Васильевич Федоров — человек, который поручился за комсомольца Дерюгина перед партией и но нраву называл себя его крестным отцом.
«Преступное легкомыслие!»
В первый момент все существо Дерюгина восстало против этих разящих слов.
Неправда!.. И как это старший лейтенант не понимает, что не мог он тогда перед вылетом сдать свой партбилет старшине. Не мог!.. Почему?.. Да потому, что в течение того дня Дерюгин, наверное, раз десять отшпиливал карман и доставал красную книжечку: как окажется наедине, так и посмотрит. Фамилию свою прочтет, имя и отчество, на фотокарточку полюбуется; хорошо вышел — лицо чистое, сосредоточенное, с аккуратным зачесом. Думается, такое лицо и должно быть у человека сознательного.
Хороша сознательность! А чем же вы, товарищ Дерюгин, оправдываете…
Подробнее объяснить такое настроение очень трудно. Это значит рассказать всю свою жизнь. И все равно многие не поймут; жизнь как жизнь — самая обыкновенная… Тула, заводской поселок, большая и дружная семья потомственного оружейника Григория Дерюгина: две дочери — Елизавета и Анна и сыновья — Николай, Григорий, Борис и Глеб — близнята, Иван и Андрейка — замыкающий. Шестеро сыновей, и все отличные спортсмены, просто литые мужики! Уж на что Тула сильна велосипедистами, а их семейная «дерюгинская» команда дважды завоевывала первенство города на гонках с выбыванием. Вот батька доволен был!
Позвольте! При чем здесь Тула и гонки с выбыванием?.. Вы, товарищ Дерюгин, объясните нам свой антипартийный поступок по существу!
— По существу? Тогда… молчу!
Так оно и получилось: в мыслях одно, а на словах… Ничего не сумел сказать сержант Иван Дерюгин в свое оправдание. И даже на вопрос: «А чем вы можете подтвердить это? — он ответил коротко и, как показалось почти всем членам партийного бюро, вызывающе:
— Что ж я — божиться перед вами буду!
А вечером в тот же день и вовсе уронил себя сержант: напился единолично по-дурному, шумел, задирал всех и в результате был доставлен старшиной эскадрильи Андреем Копицей на аэродромную «губу».
То ли не стыд! Полную неделю — со вторника до вторника — выводили воздушного стрелка Дерюгина без ремня на тяжелые земляные работы. Даже исхудал парень и потемнел лицом…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Внимание!.. Говорит Москва!..»
Смело можно сказать, что в ту весну не только на территории Советской державы, но и во всех странах мира, куда радио доносило чеканно торжественное звучание победных приказов Верховного Главнокомандующего советских войск, люди слушали голос диктора затаив дыхание.
«…войска Первого Белорусского фронта, развивая успешное наступление…»
И все-таки трудно было людям, не пережившим временной, но горькой утраты, представить себе всю меру радости того человека, который в перечне освобожденных советскими войсками населенных пунктов слышал название родного города, села, а иногда и крохотной деревушки.
«…и в том числе населенные пункты: Жарково, Красавка, Скорбящино…»
Вот почему старшину Андрея Копицу и бортрадиста Семена Пунькина, прервавших на время чтения приказа игру в шахматы, крайне удивило поведение их товарища, сержанта Ивана Дерюгина. Чудно: лежал парень спокойно, заложив руки за голову и зажмурив глаза, — похоже, что вздремнуть решил, и вдруг — сорвался с койки как оглашенный, будто его снизу шилом ткнули в мягкое место.
Вскочил, крикнул: «Ага!» — и затопал к дверям.
— Чи он окончательно сказився, цей Иван, — не сразу высказал догадку Копица.
— Да-а… — опасливо протянул Пунькин. — А ведь был спокойный парень!
Удивился поначалу и замполит эскадрильи; Федоров брился, когда к нему в комнату, даже не постучавшись, ворвался Дерюгин.
— Есть, товарищ старший лейтенант! Отбили!
— Чего отбили?
— Починок Скорбящино!
— Какой починок?.. А почему у вас ворот расстегнут? И вообще… Что с вами, товарищ Дерюгин?
— Простите, товарищ старший лейтенант, шибко обрадовался я.
Дерюгин одеревеневшими от волнения пальцами попытался застегнуть ворот, не сладив с пуговкой, судорожно одернул гимнастерку, заговорил бессвязно, с трудом пересиливая нетерпеливую задышку.
— Да ведь в починке этом я и притулился тогда. А начальник политотдела, помните, сказал: «Это, говорит, еще надо проверить». Да и вы… А чего проверять — на усадьбе колхозника Горюшкова Ивана Васильевича я свой партийный билет схоронил в приметном месте. С закрытыми глазами найду, верьте слову! Сейчас, как услышал в приказе — Красавка, Скорбящино, — ну, думаю… Николай Васильевич, уж вы-то меня знаете; если денька на три полковник отпустит, сутки, значит, туда добраться и тем же часом обратно…
— Эх ты, мытарь! — Федоров не мог сдержать улыбки. — Ну, ладно, пиши рапорт. Садись вот сюда и сочиняй…
Командировочное предписание было получено в тот же вечер. И, с превеликим трудом дождавшись «шести ноль-ноль» следующего утра, сержант Иван Дерюгин убыл из части на попутном связном самолете, провожаемый сердечными пожеланиями друзей:
— Счастливого пути, Ванюшка!
И все было бы хорошо, да вот…
В первый момент Дерюгину даже показалось, что он ошибся местностью; неужели вот здесь, на этом как бы вывернутом наизнанку оголенном взгорье, еще недавно ютились домики деревушки?
