Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)
Не думаю, приятель, что у ребят в карманах осталась хоть одна карамелька из первого цеха, потому что сосучки, с какой стороны ни взгляни, они и есть сосучки и шоколадным конфетам не чета. Поскольку на разных линиях делали конфеты с разными начинками, а экскурсия была довольно подробной, пришлось проявить разумную сдержанность, беря понемногу каждого сорта, но для полного набора в карманах все равно не хватало места, так что одни конфеты поедались сразу, другие прятались, худшие заменялись лучшими все тем же способом незаметного подсовывания — и тут следует отметить со всей определенностью, что девочки ни в чем не уступали мальчикам. Только Индира проявляла полное спокойствие и прежнюю невозмутимость: ни одна лишняя, искусственная выпуклость не портила ее стройной фигуры. Она не осуждала жадничающих, но и не присоединялась к ним, и даже в какой-то момент совсем перестала пробовать конфеты, равнодушно глядя своими полупрозрачными глазами как бы сквозь них и мимо.
Мы уже смотреть не могли на сладкое, но подворачивались все новые варианты, так что приходилось есть через силу впрок. Были явлены, между прочим, замечательные примеры мужества, упорства, выносливости и отваги, но тут вдруг выяснилось, что это еще не все. Выяснилось, правда, слишком поздно, когда нас привели в небольшой тихий цех, где выпускали самые замечательные конфеты — «Трюфели», «Красную Москву», а также всевозможные сорта плиточного шоколада.
Тут многие пали духом. Ребята почувствовали себя обманутыми, хотя никакого обмана, в общем-то, не было. Мы просто не могли больше есть, хоть тресни — и только Индира, чуть оттопырив мизинчик, откусывала маленькие лакомые кусочки от толстой плитки самого лучшего шоколада с видимым удовольствием.
В конце экскурсии нас опять предупредили, что уносить с собой ничего нельзя, и пришлось выложить все, что поначалу мы надеялись все-таки унести.
Наверно, я не совсем правильно сказал, что карамели ни у кого не осталось. В большой общей куче, образовавшейся после нашей капитуляции и полного разоружения, там и сям мелькали дешевые цветные фантики.
В следующем помещении, где сдавали халаты и Лапа опять запутался в своем, нам сказали в последний раз:
— Ребята, если у кого что осталось, кладите на этот стол.
— Мы уже все отдали! — выкрикнул кто-то.
А сопровождавшая нашу экскурсию женщина лишь спокойно заметила на это:
— Вот сюда, пожалуйста.
Тут ребята зашептались. «Обыск… милиция… арест…» — прошелестело по рядам, и когда через несколько минут эта добрая женщина, отлучившаяся по какой-то организационной надобности, вернулась, на оцинкованном столе, стоящем посреди раздевалки наподобие жертвенника, уже снова высилась куча конфет, величиной с большой лесной муравейник.
Так ничего и не взяли с собой?
Разве что самую малость, хотя в проходной нас никто не обыскивал и не проверял. Все потом было нормально, и только на следующий день половина класса не пришла в школу из-за сильного расстройства желудков.
До чего же непонятные вещи творятся со временем! То оно несется со страшенным ускорением неведомо куда, то ползет, как медлительная черепаха. Время может сокращать и увеличивать расстояние между событиями, мельчить и спрессовывать их, как уходящая к горизонту даль мельчит и спрессовывает в единый ком разновеликие и разнообразные по природе своей предметы. Словно неперемешанная каша или плохо сваренный кисель, время все состоит из комков, сгустков, флуктуации. Оно — сплошной поток информации, мера изменений, дух перемен, и если с нами ничего не случается, если мы застываем в своем развитии и ничего не происходит вокруг, то это означает лишь, что время остановилось и объективная, так сказать, реальность погрузилась в летаргический сон. То есть каждый из нас, хочу я сказать, в каждый данный момент или спит, или бодрствует вместе со временем. И если мы проспали целые дни, месяцы, годы, нас рано или поздно обязательно разбудит крик вахтенного: «Время, вперед! Полный вперед!»
В этом смысле, парень, у тебя как будто пока все в порядке. Ты на плаву. Еще десятый класс — и ты уже в открытом море. Только не забывай, что море, мировой океан — это стихия, к которой не очень-то приспособлены городские люди. Мы живем размеренной, относительно безопасной жизнью, а время спешит, торопится, бьет о берег крутой волной, спотыкается о препятствия, дробится на брызги, как рассыпается на отдельные составляющие тот плотный ком, что спрессовало пространство. Стоит приблизиться к нему — и становятся видны отдельные дома и даже отдельные деревья, опушенные молодой зеленью.
Стало быть, весна?
Лето.
Как это? Ведь только зима кончилась.
Весну, парень, мы проскочили. Как бы и не было никакой весны.
Я что-то не понял насчет молодой зелени.
Это неважно, Телелюев. Ты не отвлекайся, греби. Двухвесельная байдарка требует от партнеров полной согласованности движений: взмах — гребок, взмах — гребок. Вон, гляди, как Индира ритмично машет своим.
Какая еще байдарка?
Неужели забыл? По окончании десятого класса твой Отец организовал байдарочный поход по реке Великой и взял тебя с собой. А ты позвал Индиру. Она согласилась, потому что у вас к тому времени все уже было решено. Ваши чувства, хочу я сказать, были крепче, чем степные дубки, и теперь вы плыли вдвоем по направлению к открытому морю, потому что Индирины родители, накопив положительный опыт ваших общений — совместного просмотра кинофильма «Карнавальная ночь» и занятий по черчению, — смело отпустили ее с тобой в дальний путь, на долгие года.
Однако эта ее героическая попытка приобщиться к туризму и уступка тебе, Телелюев, лишь подтвердили известное: Индира не создана для жизни без элементарных коммунальных удобств. Стоило, например, зарядить дождю, как она забиралась в палатку и горько сетовала на то, что так бездарно проходят ее каникулы. Палатки стояли на высоком берегу пустынного озера, вода жемчужно мерцала, с еловых веток капало, далекий лес растворялся в туманной дымке, иссушенная жарким июнем земля жадно впитывала влагу, а Индира рыдала, уткнувшись лицом в надувную подушку, потому что где-то было сейчас тепло, ярко светило солнце, лениво плескалось море, на пестрых раскаленных камушках млели отдыхающие. Там была настоящая счастливая жизнь, тогда как здесь пляжный сезон утекал с каждой каплей дождя. А в солнечные дни она любила часами неподвижно лежать на спине, свободно раскинув руки, потом переворачивалась на живот, отстегивала лямки лифчика, чтобы на спине не осталось полоски, спускала, насколько позволяло приличие, нижнюю часть купальника, являвшую собой равнобедренный треугольник с очень тупым углом в вершине, и остается загадкой, как выдерживало ее слабое здоровье подобную ультрафиолетовую и инфракрасную нагрузку. Это явно противоречило всем современным представлениям медицины, но тем не менее именно в такие вот жаркие дневки, когда вы никуда не плыли, она чувствовала себя превосходно. В такие именно дни она обычно начинала убеждать тебя в том, как вам всегда бывает хорошо вместе, и особенно сейчас, на отдыхе, хотя это и не вполне соответствовало истине. Во всяком случае, хорошо тебе с ней было не всегда, однако ты полагал, что причина того заключается в тебе самом: не умеешь отдыхать. Сам ты любил движение, а во время стоянок одуряющая пустота и мучительное ощущение бессмыслицы овладевали тобой. Из веселого, смешного и смешливого мальчика ты превращался в бирюка и брюзгу.
Зато во время плавания ты чувствовал себя человеком. Река Великая начиналась как маленький обыкновенный ручеек, потом шла вереница озер, за ними — пороги, которые, надо сказать, вы преодолели с честью. В особенно узких, а также малопроходимых местах ты вылезал из байдарки и проводил ее по воде, держась за корму, веля Индире «сушить весла», а если проход между прибрежными кустами оказывался слишком узким, Индира укладывала свое двойное весло на брезентовую деку, вдоль байдарки, придерживала его одной рукой и чуть нагибалась, чтобы ветки не хлестали по лицу.
Ты шел по пояс или по горло в темной торфяной воде, толкал перед собой байдарку с Индирой, а когда дно уходило вдруг из-под ног, начинал работать ногами, по-прежнему держась обеими руками за корму, как учащийся плаванию новичок — за доску.
Один порог оказался особенно трудным. Вода оглушительно бурлила, закручивалась воронками, пенилась вокруг валунов. Ты снова покинул байдарку, и вы так распределили между собой роли: ты постараешься провести байдарку по узкой, извилистой струе быстрой воды, а она будет подгребать или, при необходимости, тормозить, «табанить» веслом, помогая тебе. Опасность заключалась в том, что если байдарку развернет и она застрянет, преградив путь воде, то образуется что-то вроде плотины, и за какие-то секунды ее может запросто переломить пополам о валун, будто сухую ветку о колено, или захлестнуть водой и потопить.
