Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)
Почему именно такси? Неужели в свои шестнадцать лет она была уже так избалована?
Или вдруг ни с того ни с сего:
— Знаешь, ведь на самом деле я совсем не такая.
— Значит, ты лицемеришь.
— Ну не дуйся. Я буду хорошей.
— Неужели это зависит только от твоего желания?
Все, Телелюев, перерыв. Большая перемена! Звонок еще не успел отгреметь, а выкрашенные белой масляной краской высокие двери классов то там, то тут уже распахиваются с хрустом и треском, с таким хлопающим звуком, будто сразу в разных концах коридора вместе с последним ударом часов открыли несколько бутылок шампанского. Из дверей высыпают толпы учащихся, десятки и сотни возбужденных, кричащих, размахивающих руками бунтарей, и вот уже коридор наполняется несмолкающим гулом, пульсацией бродящей крови, напором засидевшихся, застоявшихся сил, которые завучу, учителям и молчаливым, сотрясаемым топотом сотен ног гипсовым статуям великих греков, римлян, а также их всесильных богов с трудом удается ввести в русло добропорядочности, в круговорот благопристойной коридорной ходьбы по кругу. И если в глухих закоулках классов, откуда блюдущие порядок дежурные изгоняют последние остатки сопротивления, еще таится некоторая опасность, если в кабинете биологии еще дрожат одряхлевшие кости заслуженного скелета вашей школы, а в кабинете истории еще подвергаются оскорблению словом и делом со стороны отдельных несознательных восьмиклассников раскрашенные гипсовые бюсты обезьян-недочеловеков, из которых произошли, может, лучшие люди земли и типичные представители изучаемых литературных произведений, то в коридоре уже наведен порядок. Подобраны завязанные узлом, залитые чернилами, брошенные в кого-то мокрые тряпки; пресечены первые же попытки организовать чехарду, учинить то или иное буйство; и устрашающий ор обезьянника, грозивший перейти в оргию, смирен до безликого ропота; и относительная разумность десятиклассников взяла верх над необузданной стихией седьмых, восьмых и девятых классов. Кого только было не встретить в этом Вавилоне!
На этот раз в смешанной карнавальной толпе большой перемены ты встретил Красотку Второгодницу — одно из видений недавнего твоего сна. Рядом с ней находилась неизменная ее дуэнья, тоже второгодница — низкорослая подружка с мелкими чертами старушечьего лица и крысиными, туго заплетенными косицами. Признайся, если бы не тот сон, ты бы не вздрогнул теперь при виде ее. Обе девочки стояли спинами к подоконнику, и ты сделал вид, что не заметил их, прошел мимо. Пока же ты следовал своим путем этаким фертом, подружка Крысиные Косицы все шептала что-то Красотке Второгоднице на ухо, не спуская с тебя колкого взгляда маленьких, блестящих, точно стеклянные бусинки, глаз. Чуть склонив голову с двумя выпавшими из-за плеч пушистыми русыми косами, Красотка Второгодница внимала ей, постепенно все больше краснея, а та, приподнявшись на цыпочки, все шептала, втолковывала ей что-то, помаргивая короткими ресницами. Это был классический тип сплетницы, востроносой всезнайки и тараторки, рядом с которой несколько смущенная Красотка Второгодница выглядела как бы заторможенной. Ты вдруг вспомнил ее ответы в классе у доски, когда вы еще учились вместе. Контраст между мягкой девичьей прелестью, многозначной тайной, хранимой, казалось, ее зеленоватыми с поволокой глазами, и тем торопливым, спотыкающимся голосом, который свидетельствовал уже не о застенчивости и растерянности, но лишь об убожестве и тупоумии, о неумении ясно выразить несколько простых, общедоступных мыслей, был столь разителен, что внешние достоинства только подчеркивали и усугубляли внутренние недостатки. Ты тотчас вспомнил также яблоки, принесенные тебе в больницу Красоткой Второгодницей, кошачью лапку, доверившуюся твоей руке, ее двусмысленные намеки, и ощутил лишь стыд, жалость, обрыв, невозможность.
Пока ты проходил мимо, воротя нос, Сплетница С Крысиными Косицами все продолжала что-то шептать, хихикая в ладошку, а губки Красотки Второгодницы воспалились и пересохли, как если бы только что на морозе она до одури целовалась с тобой, Телелюев, или будто мать ее, очень п р о с т а я женщина, грубо провела рукавом своего простого бумазейного халата по дочкиным губам, стирая помаду, которую та неизвестно где достала, чтобы снова привлечь твое рассеянное внимание и былую любовь.
Милый друг! Если ты не очень хорошо помнишь «Опасные связи» Шодерло де Лакло — книгу, которой мы все упивались в далекие дни молодости, то я позволю себе напомнить оттуда один из уроков многоопытного соблазнителя Сесили де Воланж — кажется, именно так звали досточтимую прелестницу, чьи высокие понятия о девичьей чести ничем не уступали ее юному очарованью. Так вот, дорогой месье, главный тезис этого урока сводился к следующему. Если вы хотите совратить неопытную девушку, начинайте с подрыва ее уважения к матери. Скомпрометируйте авторитет матери — и тогда можете считать, что полдела сделано. Из этого, месье, со всей неизбежностью следует, что если бы мадмуазель Спле де Кры Ко вкупе с мадмуазель де Кра удалось разрушить или даже просто осквернить тот храм, в котором вы, месье Те ле Люй, молились ежедневно утром, днем и вечером, если бы им удалось, хотя бы на миг, пошатнуть вашу веру — тогда, месье, как о том — увы! — свидетельствует многовековой печальный опыт, никто бы не смог поручиться за то, что вы вновь не броситесь в жаркие и как бы уже распахнутые объятья мадмуазель де Кра. Во всяком случае, я бы не дал тогда за вашу любовь к Индире, сэр, и ломаного пенса. Для любого опытного соблазнителя, мой любезный синьор, эффективность этого классического способа столь же очевидна, как и для любой опытной соблазнительницы ясна должна быть причина того, почему соблазнение месье Вахлака де Сандаль сопровождалось смертельной ссорой с его почтенными родителями, из-за чего и пришлось разделить их фамильный замок простой фанерной перегородкой на две неравные части.
Именно к такому роду интриги, дорогой Те ле Люй, и решила прибегнуть на большой перемене мадмуазель де Кра, вряд ли читавшая, впрочем, «Опасные связи» на языке подлинника или даже в переводе на русский язык и дошедшая до всего своим умом по наущению мадмуазель Спле де Кры Ко. По совету последней, а возможно и в соавторстве с нею, она написала и отправила Вам, то есть тебе, мой друг Телелюев, через третье, разумеется, лицо анонимное послание, выполненное, как это принято для эпистол подобного рода, печатными буквами, что, однако, не помешало тебе, юный исследователь, вполне однозначно установить его авторство. Ибо глупость, особенно в таких случаях достойная всяческой похвалы, обязательно выдает себя. В данном случае она разоблачила себя изначально — уже в тот самый миг, я имею в виду, когда, увидев тебя, идущего по школьному коридору, обе мадемуазели принялись хихикать и шушукаться. Они стояли у окна, за которым виднелся школьный двор, волейбольная площадка, в далеком прошлом фасад, а на твоей памяти уже тыл вашего надстроенного до трех этажей жилого дома пушкинской поры. И когда на той же перемене ты получил это куртуазное письмо с классическими, в духе уже упомянутого художественного произведения, обвинениями в адрес Индиры и тут же принялся читать его, примостившись возле гипсового бюста Сократа, то достаточно было чуть приподнять глаза, чтобы встретиться взглядом со сверкающими азартом глазенками мадмуазель Спле де Кры Ко и разгадать всю затеянную с тобой нехитрую игру. Под ручку с мадемуазель де Кра они обходили теперь по вытянутому эллипсу школьный коридор и, наблюдая за тобой, видимо все-таки смущенным и растерянным, торжествовали. Но даже и веди они себя не столь неразумно, ты обо всем догадался бы по многочисленным, типичным для Красотки Второгодницы и столь памятным тебе по ее записке в больницу грамматическим ошибкам. Тут все было до смешного ясно, приятель, и борьба двух второгодниц за гордое сердце месье Те ле Люя, в течение одного лета исписавшего под Бабушкину диктовку восемь ученических тетрадей настоящими, значительно поднявшими его общий культурный уровень текстами, была изначально обречена на провал.
Хотя поначалу ты все-таки растерялся, гениальная идея не замедлила посетить тебя. При этом ты испытал такое же глубокое, светлое волнение, такое же радостное напряжение сил всего организма, какое приходило иногда при успешном решении трудной математической задачи. Разыскав глазами в толпе Индиру, ты направился прямо к ней, размахивая полученным письмом, будто получил радостное известие, которым спешил теперь поделиться. Потом, отойдя в сторонку, на виду у обескураженных мадемуазелей вы вместе читали это послание, громко смеялись — пусть вам было и не очень смешно, однако с тех пор ни одной анонимки ты, Телелюев, слава богу, не получал, а мадемуазели де Кра и Спле де Кры Ко навсегда потеряли охоту к переписке с тобою.
